Дарья ЕФРЕМОВА

23.07.2015

Первая Мещанская, Большой Каретный, угол Садовой-Самотечной и Цветного бульвара, Таганка, Малая Грузинская, Страстной бульвар... Мы прогулялись по столичным адресам Владимира Семеновича и увидели старую Москву — эклектичную, уютную, лишенную назойливого туристического лоска.

Большой Каретный, 15

Дореволюционный кирпичный дом с толстенными деревянными рамами и маргаритками на балконах венчает стела-барельеф: лицо, что-то вроде нимба и рука, сжимающая гриф. «Не уйдем мы с гитарой / В заслуженный и нежеланный покой» — высечено на камне. Чуть ниже полустертая надпись фломастером: «Вова, сотри такие портреты с лица земли». Неудивительно — поклонники поэта вечно недовольны решениями скульпторов: «не похож». О сходстве и впрямь говорить сложно: Большой Каретный помнит очень юного Высоцкого. Например, одиннадцатилетнего мальчика, только что вернувшегося с отцом и мачехой Евгенией Лихалатовой, «мамой Женей», из Эберсвальде — Семен Владимирович после войны служил в Германии.

Лихие строки про черный пистолет (в квартире хранился трофейный вальтер) родятся позже и будут «рифмоваться» с образом семнадцатилетнего озорного юноши-студента. А пока новичок в пятом «Е» 186-й мужской средней школы Коминтерновского района шалит на уроках, обижается на прозвище «американец» (заграничная рыжая замшевая куртка подкузьмила), дерется во дворе. По дружбе работает почтальоном у Вовчика Попова. Носит старшекласснице вложенные в книги записки и требует ответа: «Напиши, что ты его любишь. Ну хоть слово «да» напиши». Рыжую замшевую куртку они с мамой Женей, конечно же, поменяли — Володю одели «как всех». Лихалатова вообще очень внимательно относилась к пасынку, да и он ее любил (говорят, даже крестился в ее честь в армянской апостольской церкви). Именно она привила интерес к музыке, учила играть на фортепиано, а потом, уже в начале 50-х, выслеживала Володю на Садовой-Самотечной. Боялась, свяжется с плохой компанией... 

Самотека

«Самотека, Москва» — так Высоцкий отвечал на вопрос какой-то анкеты «любимое место в любимом городе». В конце 40-х и в 50-е тут собирались инвалиды, шла торговля вином и московскими булочками с вложенными внутрь котлетами. Играли на деньги в веревочку, наперсток, карты. 

«Володю тянуло сюда, — пишет Всеволод Чубуков. — Здесь ему было интересно. Сама история войны, правда, искалеченная, отголоски которой он прочувствовал, когда был в Германии. Фронтовики, ненароком ставшие невольными первыми слушателями и зрителями, всегда ждали его, а уж он перед ними гримасничал, жестикулировал, а когда и приплясывал, каждый раз придумывая что-то новое. Узнав об этом, Евгения Степановна спешила сюда за Володей, а самодеятельный артист, скоморошничая, не замечал ее. Изредка повернется, посмотрит в ее сторону озорным, с хитрецой взглядом, махнет рукой, как бы сказав: «Ну сейчас, чуть-чуть подожди» — и продолжает свое действо».

Сад «Эрмитаж»

Когда-то здесь выступали Аркадий Райкин, оркестр Эдди Рознера, Утесов, Миронова с Менакером. Зарубежные гастролеры — от польского джаза до чуда тех лет — перуанки Имы Сумак с голосом на четыре октавы. Володя и друзья его юности — Кохановский, Безродный, Малюкин, Свидерский, Хмара, Эгинбург — не пропускали ни одного такого вечера. Иногда приходилось изобретать способы проникнуть на концерт бесплатно. Володя очень убедительно изображал дебила: идет с выпученными глазами и вместо «здравствуйте» — «датуйте!» Не обижать же убогого, пускали без билета. Многие из тогдашних кумиров станут его хорошими знакомыми, а Утесов даже будет заходить к ним с Мариной на огонек — в съемную квартиру в Каретном Ряду.

— Володя, когда вы разговариваете, у вас же нет такого тембра, такого хрипа, как при пении, — во время первого же визита поинтересуется он. 

— Иначе, Леонид Осипович, будет неинтересно.

Конечно, Утесов заговорил об этом неспроста. В свое время и сам старательно «строил» голос, нарочно вырабатывал легкий хрип. С той только разницей, что не выходил из роли. Сохранял сценическую сипловатость в обыденной речи.

Первая Мещанская, 126

«И било солнце в три луча, / Сквозь дыры крыш просеяно, / На Евдоким Кириллыча и Гисю Моисеевну...» Квартира, где на тридцать восемь комнаток всего одна уборная, располагалась в бывшей гостинице «Наталис» — роскошный буржуазный отель отдали под коммуналки. 

Кроме Гиси Моисеевны Яковлевой, близкой подруги Нины Максимовны (когда в 55-м дом снесли, Высоцкая и Яковлева согласились на общую жилплощадь), в квартире обитало много всякого народу. Бывшая владелица «Наталиса», ее прозвали «барыней», дядя Жора и тетя Зина, у которой трофейная кофточка с драконами, другая мамина подруга врач-гинеколог. Очень богатая — у нее пианино и собственный телефон. Володя жил здесь в раннем детстве, а потом вернулся — уже в новый дом — в 56-м. Мама подарила на семнадцатилетие гитару и забрала к себе. На Мещанской, в квартире Гарика Кохановского и было принято эпохальное решение — бросить МИСИ и поступить в Школу-студию МХАТ. Готовились к зимней сессии. Чертили, курили, поменялись местами, чтобы оценить труды друг друга. Кохановский засмеялся, увидев каляки Высоцкого. Тот вдруг вылил кофе на свой чертеж: «Хватит! В этом институте я больше не учусь». 

Малая Грузинская, 28 

«Титулом» ответственного квартиросъемщика Высоцкий обзавелся в 37 лет, будучи уже очень известным артистом. Въехать в трехкомнатные хоромы в кооперативе художников удалось не сразу: был на гастролях, потом угодил в больницу. Мебели, перевезенной из очередного временного пристанища, оказалось слишком мало. Пришлось срочно искать солдатиков. Они сколотили стол, лавки, полки — из толстых досок, чтобы не прогибались под тяжестью книг. В большой комнате Владимир Семенович повесил карту мира, качественную, с прочным целлофановым покрытием. Пригодились и купленные в Париже кнопки с разноцветными пластмассовыми шляпками — отмечал места, где доводилось бывать: Польша, Венгрия, Германия, Франция, Англия, Югославия, Болгария, Италия, Испания, Марокко, Мадейра, Канарские острова, Мексика. Немало. 

Вечером пришли гости. Высоцкий взял с полки Рембо — разыграть Марину. Сделал возмущенное лицо и направился к ней, потрясая томом: «Ты представляешь, этот француз все у меня тащит! Эти слова, этот ритм! «Мор-р-ре гр-р-розно р-р-рычало, качало и мчало...» Хорошо изучил мои песни, негодяй!» Марина захохотала, но, кажется, не над шуткой, а над ним, приняв возмущение за чистую монету. Разумеется, это один из многих забавных эпизодов, о которых рассказывали друзья. О вечеринках на Малой Грузинской, юморе и щедрости хозяина ходили легенды. 

«Для себя Владимир Семенович вообще ничего не делал, — вспоминал фотохудожник, частый гость дома Валерий Плотников, — даже вся обстановка (по тем временам недешевая — югославский шкаф и прочее) была подарками друзей. Сам он собирал только чаи и с большим удовольствием заваривал их на кухне. Еду готовила Марина. Запекала гусей и индеек. В те времена гостеприимство измерялось тем, что на столе, поэтому даже напитки покупались в «Березке».

Но главным для Высоцкого было, конечно же, общение. Как поэт он подпитывался тем, что видел и слышал. Слушал внимательно, никогда не пытался стать гвоздем программы — на вечеринках не пел и не читал стихов. 

Театр и музей Высоцкого на Таганке

Сейчас квартира на Малой Грузинской сдается в аренду. Вещи перевезены в дом-музей (Нижний Таганский тупик, 3), идея создания которого появилась сразу после смерти Владимира Семеновича. Фотографии, гитара, черная водолазка и некогда модный пиджак в рубчик — хотя экспонатов немного, народная тропа сюда не зарастает. В строго определенные часы открываются двери мемориального кабинета — антиквариат, купленный на распродаже мебели из квартиры Александра Таирова и Алисы Коонен, кустарные лавки и книжные полки толщиной в 60 миллиметров, тахта, на которой умер Высоцкий. Снимки сцен из знаменитых спектаклей — «Гамлет», «Добрый человек из Сезуана», «Герой нашего времени», «Десять дней, которые потрясли мир», «Жизнь Галилея».

В 1966-м невысокий, мускулистый, резкий в движениях Галилей вышел на сцену с подзорной трубой в руке, посмотрел в небо и вдруг — раз — сделал стойку на руках, запрыгнув на стол. В этом положении и произнес монолог. Рассказывают, что присутствовавшие на премьере министерские чины потом отчитывали Любимова за такое начало: это уж слишком. Джавахарлал Неру каждый день стоял на голове и ничего, пользовался уважением во всем мире, парировал режиссер.