22.10.2014
культура: Можно ли назвать Михаила Жарова народным любимцем, светским львом довоенного экрана?
Багров: Я бы избегал хлестких определений. Наверное, Николай Крючков и Петр Алейников были не менее любимы в тридцатые годы, в двадцатые самым популярным артистом был Игорь Ильинский.
Слава настигла Жарова довольно поздно — вместе с «Путевкой в жизнь» Николая Экка в 1931 году. Хотя и в 20-х Михаил Иванович был хорош у Якова Протазанова в «Доне Диего и Пелагее», «Человеке из ресторана», где составил дуэт с Михаилом Чеховым.
культура: Кто сформировал творческую индивидуальность Михаила Жарова — Мейерхольд, с которым он проработал четыре года, или Таиров, в чьем Камерном театре прослужил семь лет?
Багров: Он был пластичен, как все мейерхольдовцы, но чересчур узнаваем, что противоречило догмам «Биомеханики». Жаров явно не стремился стать «элементом режиссерского замысла» и — по большому счету — так и не нашел своего театра, хотя с успехом выступал на подмостках Малого после войны.
культура: Именно поэтому ему удавались кинороли с «фантазией», «отсебятиной»?
Багров: Он закрепил за собой амплуа сильных, чуждых рефлексии, неотразимо обаятельных наглецов: «Гроза», «Три товарища», трилогия о Максиме и, конечно, «Медведь» — феерический дуэт с тончайшей Ольгой Андровской... Это был «самоигральный» актер, за которым нужен был глаз да глаз — иначе мог сорваться в штампы, что стало заметно уже в конце 30-х. Наиболее интересно и ярко работал, когда его узнаваемость, эстрадность ломали сильные режиссеры: Владимир Петров — в «Петре Первом», Сергей Эйзенштейн — в «Иване Грозном». Помните, как жаровский Малюта поднимает веко?
культура: Единственный раз в жизни Михаил Иванович был страшен и зловещ. Как это Эйзенштейн в нем разглядел?
Багров: Самобытная манера игры — вызов постановщикам и партнерам. До 40-х они «ловили перчатку», а в послевоенный период малокартинья больших киноролей для Жарова не находилось. Судя по мемуарам, Михаил Иванович был умным и ироничным человеком, прекрасно понимавшим разные школы, умевшим и адаптировать их под себя, и дистанцироваться от них. Живой пример — пародийный шпионский детектив Александра Мачерета по замечательному сценарию Юрия Олеши «Ошибка инженера Кочина» 1939 года. Жаров сыграл советского «Холмса», подтрунивающего над коллегой — «Ватсоном». В двойном спарринге с режиссером и партнером он был искрометен и точен. А послевоенный Жаров раскрылся для меня в «Старшей сестре» Георгия Натансона. Одна из лучших его киноролей — дядя Митя. Добродушный, хозяйственный, похохатывающий деспот. Потомственный ленинградский рабочий, начисто лишенный деликатности. Безусловно, хороший человек — нашел осиротевших племянниц, забрал их из детдома, вырастил, а теперь с той же убежденностью в своей правоте гнет и ломает их по своей мерке.
культура: У Натансона Жаров играет в манере модного тогда «Современника»?
Багров: Если бы не «Старшая сестра», никогда бы не поверил! В 60-е второе дыхание открывается у многих актеров его поколения — Крючкова, Андреева, мало снимавшегося Алейникова. Но как раз тогда Жаров прижился в Малом театре и почти не работал в кино.
культура: Вы забыли сельского «гуру» — участкового Анискина.
Багров: «Деревенский детектив» сильно раздражал интеллигенцию. Неизменное добродушие, даже расслабленность, и при этом находчивое проворство и бравада Жарова не принимались «растерянным поколением» конца 60-х.
культура: Михаил Иванович, выступавший сорежиссером похождений провинциального мудреца Анискина, сознательно противопоставлял полнокровный образ духовным поискам шестидесятников и унынию семидесятников?
Багров: Наверняка. В те годы его сверстники мучительно переживали распавшуюся связь времен, а Жаров продолжал верить и убеждать: все идет по плану. Он остался масштабным «актером представления», не желал «играть в нюансы».
культура: Жаров — наш Фальстаф?
Багров: Неслучайно он завершил телекарьеру ролью шекспировского балагура в спектакле Натальи Баранцевой.