Вадим АГАПОВ

21.06.2013

Кира Муратова представит свое «Вечное возвращение» зрителям ММКФ.

Сюжет сшит на «живую нитку» из повторяющихся визитов командировочного в неснимаемой шляпе к бывшей однокурснице с вечным вопросом: «С кем жить — с женой или любовницей?» Иногородняя подруга юности не дает удовлетворительного ответа, гость убегает. И возвращается вновь. Точнее, в ту же квартиру ломится новый ходок к другой хозяйке.

Муратовские актеры отрываются по полной — резвятся и одесские чудики (Бузько, Делиев), и маститые московские артисты: с Демидовой парадоксально сыгрался Табаков, Литвинова свела с ума Маковецкого. «Песенку герцога» Верди распевает Земфира.

Каждый гость на этом празднике жизни — полноправный соавтор реприз, костюмов и декораций. Соавтор и супруг Муратовой, художник Евгений Голубенко, оформил прихотливые интерьеры, в которых скользят бесплотными тенями заложники взаимного отчуждения — персонажи не складывающегося фильма, тонущего в стихии буйно-помешанного кино...

Даже в самых камерных лентах Муратовой стоит гвалт. Для этого не нужна толпа. Режиссер застает события в той фазе, когда мир еще не рухнул в хаос, но никто никого уже не слышит: «Саша, как ты думаешь, мне идет эта шляпка?» — «Да». — «А по-моему, идет!» В «Долгих проводах» все беспокойно, разобщенно, легкомысленно и непостижимо: мать ответила сыну невпопад, потому что пропустила реплику мимо ушей или, напротив, расслышала «Отстань» в его «Да»? И если второе, от кого получила отказ: от мужчины, незаметно созревшем в ее ребенке, или от отца, которого она бессознательно ищет в каждом прохожем?

Муратовский гвалт не передает дух эпохи, как у Германа. В нем не прорывается, как у Михалкова, тонкий психологизм. Суесловие не оттеняет афоризмов о сути бытия, как у Тарковского. Оттепельной порой в муратовских сварах слышался робкий лепет свободы. При первых заморозках в них зазвучал высокий беккетовский абсурд. В эпоху застоя сквозь словесную шелуху замерцали смысловые взаимосвязи. Перестройка вынесла на первый план некоммуникабельность. Лихие девяностые — неврастению и «Этой планете я бы поставила ноль». Нулевые — сдобренный буффонадой дешевенький и сердитый гламур. «Вечное возвращение» — бег на месте в поисках утраченной судьбы.

Из маргинального муратовского гомона нетрудно скроить карьеру «малороссийской Феллини». А можно возвысить гвалт до новой соборности — соткал же композитор Оливье Мессиан из птичьего гама акустический храм. Муратова невольно споткнулась на пути в свою «Феллинию» и «Мессианию», посетив живодерню в самом начале творческой биографии — во время съемок «Коротких встреч». После увиденного и услышанного в собачьем застенке речь уже не воспринималась ею как откровение и таинство. Больше всего Муратову интересуют интонации — поверхностные, капризные, ломкие трещины на поверхности языка.

В 60-е достаточно было взять такой кракелюр в рамку и получить икону экзистенциальной тоски. Однако Кира Георгиевна из тех, кто непременно обведет затейливым контуром и эту рамочку. Муратовское кино прорастает из личной влюбленности в изломы речи. В ее стигматы, чрезвычайно убедительные для всех, кто в каждом человеке видит затравленного зверька, построившего живодерню себе и другим. Это животное проще надрывно полюбить, чем удержать на дистанции. Если оно западет вам в душу, то со временем порвет ее. Если только вы не изобретете свое внутреннее время, как Хичкок или Пруст.