Николай ИРИН

27.02.2022

Этот статный, мощный, чрезвычайно экспрессивный актер еще при жизни стал легендой отечественного кинематографа. Своими немногочисленными ролями Евгений Урбанский обозначил драматичный социальный слом в стране, а погиб тридцатитрехлетним на съемках кинокартины «Директор». Друживший с ним Евгений Евтушенко на его смерть откликнулся пронзительными строками: «Так ты упал в пустыне, Женька, / Как победитель, а не жертва, / И так же вдаль — наискосок — / Тянулись руки к совершенству — / К недостижимому блаженству, / Хватая пальцами песок».

Сочиненный популярным поэтом стихотворный некролог получился эмоциональным, звонким, но по существу не вполне адекватным: «Женька» представлен как склонная к внешним эффектам театральная звезда на шумной премьере модного столичного спектакля. На самом деле смерть была нелепой, крайне болезненной для близких погибшего, в некоторых аспектах загадочной. Она случилась вдалеке от культурных центров, в среднеазиатской пустыне, и почему пред взором стихотворца Урбанский предстал победителем, совершенно непонятно.

По большому счету не были ярко выраженными триумфаторами и его персонажи. Внимательная, тонко анализировавшая кинопроцесс советская критика в свое время подытожила:

«Е. Урбанский обладал типажностью, можно сказать, идеальной для социального героя. Его облик выражал упорство, надежность и силу, способную подчинять и повелевать обстоятельствами и людьми. Строгий командир, волевой руководитель производства, мудрый парторг — такие роли были бы уготованы Урбанскому в 30–40-е годы. Но он сыграл безногого офицера в «Балладе о солдате» — сильного и крепкого человека, выбитого из колеи инвалидностью, жестоко и несправедливо обиженного Астахова в «Чистом небе», наконец, Губанова в «Коммунисте». Монументальная фигура Е. Урбанского так естественно воспринималась бы на фоне эпического киноповествования о героических битвах Гражданской войны, но его Губанов должен был вести будничную и неблагодарную борьбу с разрухой в скромной должности кладовщика» (В. Кузнецова, 1978).

Едва-едва преодолевшая послевоенную разруху страна закономерно стала заказывать в конце 1950-х демонстрацию уюта с обывательскими ценностями и, соответственно, «утепленные» сюжеты с нервными, импульсивными молодыми людьми в центре внимания. Это еще не было доминантой, но уже выглядело как модное направление. Взять, к примеру, чувствительного, рефлектирующего на грани истерики персонажа Олега Табакова в фильме «Шумный день» (по пьесе Виктора Розова с символичным названием «В поисках радости»). Тот хотя и рубит отцовской красноармейской шашкой дорогой чешский сервант мещанки Лены, однако общий тон картины не оставляет сомнений: «передовые люди эпохи» уже хотят жить по иным стандартам.

В середине 1960-х партия и правительство тихой сапой свернули красную ковровую дорожку к уникальному и еще толком неразведанному коммунистическому будущему, поставив перед страной двусмысленную задачу экономического соревнования с Западом. Что произошло с советскими людьми в этом безнадежном и лишенном высокого смысла состязании, показала относительно недалекая от того периода будущность. Сам Урбанский, чьи киногерои держатся за ценности эпохи героического преодоления, ушел из жизни, кажется, потому, что его экранные миры канули в Лету как раз в середине 60-х.

Высказывалась и «мистическая» версия гибели артиста. Товарищи по Школе-студии МХАТ свидетельствовали: в 1954-м цыганка с московской улицы нагадала ему трагическую смерть через 11 лет. Подтверждение этому от его соседей по общежитию Игорь Кваша слышал лично. Будто бы после зловещего предсказания актер ходил по комнатам, как сомнамбула, и монотонно спрашивал у каждого встречного: «Есть тут у кого-нибудь выпить? Есть ли у кого-нибудь выпить?».

Один священник впоследствии ситуацию с «мистикой» прокомментировал так: «Цыганка могла сказать что угодно, но дальше началось самопрограммирование». Коллеги по Московскому драматическому театру имени К.С. Станиславского, где Евгений Урбанский прослужил с момента окончания школы-студии и до самой смерти, отмечали детские свойства его души. «Он был очень наивный, абсолютный ребенок при всей его внешней фактуре: невероятно сильный человек, хотя специально не качался, сила была от природы. Был непобедим в армрестлинге. А при этом руки — еще и очень красивые. Он это знал, пользовался этим на сцене, даже специально делал маникюр. Любил, когда его узнавали, и огорчался, когда не узнавали. Какое впечатление производило на женщин это сочетание силы с наивностью! Я видел, что происходило с ними в такие моменты», — рассказывал Владимир Коренев.

Реактивная, темпераментная, впечатлительная, тонко устроенная, болезненно доверчивая, зависимая от внешних оценок и факторов — эти черты Урбанского выделяли многие его знакомые. Они же вспоминали, что, отправляясь на роковую съемку в предместье Бухары, артист явно побаивался, тревожился. Тогда эти опасения связывали с боязнью авиаперелетов. Сегодня же кажется, что сверхчувствительный актер просто-напросто предвидел грядущее и буквально вымаливал у судьбы веский повод остаться дома, а у друзей — санкцию на нарушение трудовой дисциплины.

Ведь он и сам был очень чуток по отношению к близким людям. Незадолго до трагедии, когда по Москве прошел слух о том, что Евгений Евтушенко покончил с собой, его не менее популярный тезка первым поспешил опровергнуть сплетню, а заодно — морально поддержать эмоционально нестабильного поэта. Урбанский приехал к нему с трехлитровой банкой томатного сока.

Неудивительно, что его образ оставил глубокий след в душах современников, в особенности тех, кто близко знал Евгения Яковлевича. Вдова артиста Дзидра Ритенберга, пытавшаяся после гибели мужа и рождения их общей дочери найти себе нового избранника, однажды призналась: «Я же не святая: пробовала создать себе еще семью. Но присутствие Жени чувствовалось всегда. Ничего не получилось, и я осталась одна». (Достойные отношения с первой женой Ольгой Урбанский сохранял до самой смерти, и у них тоже была дочь.)

В своей последней картине, в фильме Алексея Салтыкова «Директор» он играл того, чьим прототипом являлся руководитель Московского автозавода Иван Лихачев. Актер в то время надеялся на смену амплуа. Режиссеры давно предлагали одно и то же, а здесь с легкой руки знаменитого прозаика-сценариста Юрия Нагибина появились новые, отчасти неожиданные краски: характерность, оригинальный рисунок роли. Причем писатель мастерски приспособил текст к фактуре и психологическим особенностям Евгения Яковлевича.

Об этом киновед Вера Кузнецова в своей книге рассказывала: «Сценарий фильма «Директор» писался для Е. Урбанского. После его трагической гибели роль Зворыкина была передана Н. Губенко. Но драматургия сценария «не приняла» нового исполнителя, и это стало одной из причин неудачи фильма. Сценаристы мечтали об образе крупномасштабного, государственного человека. Фактура Урбанского выражала эту масштабность впрямую. С заменой исполнителя мощность, значительность образа Зворыкина ушла внутрь. Прозаическая, жанровая фактура Н. Губенко потребовала тщательной и подробной разработки драматических ситуаций, линии поступков и размышлений, которые постепенно выявляли бы внутреннюю масштабность Зворыкина. А сценарий, рассчитанный на исполнителя внешне значительного, такими возможностями не располагал».

Евгений Урбанский по своим душевным и профессиональным качествам — не «прозаик», а поэт, воплощавший, ни много ни мало, эпическое измерение. Эпос и поэзия были им гениально совмещены в трех легендарных картинах: «Коммунист», «Баллада о солдате», «Неотправленное письмо», — которые (удивительная вещь!) и сегодня совершенно не устарели. Убедителен он и в «Чистом небе», но эта лента все-таки чрезмерно схематизирована в угоду сводившему персональные счеты с покойным Сталиным тогдашнему руководителю СССР, хотя в кульминационные моменты Евгений Урбанский и тут эпохален, неотразим. «Я расскажу, что я пережил, перечувствовал, передумал. Я скажу: если нужна моя жизнь, я отдаю ее людям! Но я солдат, а не жертва. Я — человек, черт возьми, и мне нужна правда!» — пафос ему, безусловно, удавался, причем в его обработке это уже не трескучие фразы, а необходимая, как хлеб насущный, надмирная истина. По фактуре и манере артист уподобился античным исполнителям классических трагедий.

Его Василий Губанов из «Коммуниста» не утратил в глазах зрителей своих свойств даже после диверсионных по отношению к стране и народу, разоблачительно-карательных рейдов перестроечной журналистики. Шедевр сценариста Евгения Габриловича и режиссера Юлия Райзмана не рассыпался и не поблек. Перед нами — по-прежнему совершенное кино и бессмертный образ мифопоэтического героя, коего можно свалить бандитской пулей, но невозможно уничтожить в том таинственном измерении, которое народная память резервирует на случаи «последних времен», тяжких испытаний и титанических преодолений. Поразительно то, насколько убедителен Евгений Урбанский уже в своей дебютной киноработе. Кажется, тут нет места ни стилевому рисунку, ни манере игры, есть только сгусток базовых мужских характеристик и безупречно представленный идеал человеческой жертвенности.

Способность Евгения Яковлевича творчески обобщать, не теряя из виду индивидуальность персонажа, уникальна. В «Балладе о солдате» его роль — формально эпизодическая. И тем не менее инвалид Василий, боящийся только одного, что жена не примет калеку, становится (наряду с главным героем Алешей Скворцовым) воплощенным символом мужества, отчаянного сопротивления врагу и трудным жизненным обстоятельствам. А кроме того, олицетворяет душевную тонкость тех самых русских простаков, которые не только остановили, но и основательно поломали чудовищную, человеконенавистническую машину (жаль, что не сдали в утиль, не переплавили) — вот эпизод, призванный впечататься в подкорку на всю оставшуюся жизнь, вот «саспенс», заставляющий замирать в тревожном ожидании вместе с персонажами: придет суженая или не придет, соизмерима ли ее любовь с величиною его, Василия, веры и надежды? И это ожидание оборачивается поистине счастливым чувством, уверенностью в том, что все лучшее сбывается — не столько потому, что такой итог предписали сценаристы, сколько оттого, что высокая правда героического мифа транслируется как непреложный закон бытия.

Говорят, что на съемках «Директора» накануне гибели Урбанского из его прикроватной тумбочки украли большую сумму денег. Якобы, стремясь улучшить бытовые условия обеих жен и двух дочек, он после этой пропажи вызвался участвовать в трюковой съемке, которая оплачивалась по повышенному тарифу. Первая спутница жизни Ольга такой слух решительно отвергала: «Ничего подобного не было, он просто решил сделать сам»...

«У меня было много мужей, один мне дарил шубу, другой машину, третий квартиру, а ты — одни неприятности», — говорила ему последняя жена, потрясающе красивая Дзидра Ритенберга. По свидетельству друзей-очевидцев, Евгений, услышав то шутливое признание, сильно напрягся. Они совсем не ссорились и очень подходили друг другу внешне, однако заурядный совместный быт с ним, не то артистом, не то персонажем героического мифа, складывался, судя по всему, с большим трудом.

Тем временем эпоха жертвенного Губанова и сгоревшего в пламени лесного пожара бесстрашного проводника Сергея из «Неотправленного письма» безвозвратно уходила.

Прав был товарищ Урбанского по театру, также знавший толк в мифопоэтической образности, исполнитель роли Ихтиандра из «Человека-амфибии» Владимир Коренев, который однажды сказал: «Женя был из тех актеров, которые формируют русскую ментальность».

Материал опубликован в январском номере журнала Никиты Михалкова «Свой».