Алексей КОЛЕНСКИЙ

22.11.2013

На прошедшем в Москве кинофестивале «Лучезарный Ангел» корреспонденту «Культуры» довелось пообщаться с народной артисткой СССР Адой Роговцевой.

культура: Что радовало и пугало в детстве? Вы ведь пережили оккупацию. 
Роговцева: Помню войну с первых дней. Сидела на одесском балконе, грелась на солнышке. Вдруг взрывы — как интересно! По-настоящему страшно стало только в бомбоубежище — среди людей. Едкая вонь. Так пахнет парализующий ужас близкой смерти. А радость... Как-то, спасаясь от бомбежки, сидели в погребе — я, брат, у мамы сестренка на руках. Мать выглянула из убежища, обернулась к нам — у нее горели глаза: «Не страшно, дети, наши бомбят — будем жить!» После войны бедствовали. Помню наши праздники. Большая семья, на десять человек одна курица. Мне всегда доставался кусочек крылышка и гузка — любимое блюдо на всю жизнь. Маме — шея. Переживала за нее: несправедливо, невкусно, а поделиться нечем.  

культура: Испытывали чувство унижения?
Роговцева: Всегда. Но рядом были люди, которые понимали меня, помогали сохранять человеческое достоинство. В любой ситуации это самое главное. Хотелось скорее вырасти, стать сильной и защитить близких. Так и поступила. 

культура: Вы религиозны?
Роговцева: Всю жизнь верила, добивалась у родителей ответа: крещеная или нет, и что за имя Ада? Его нет в святцах. Крестилась недавно, стала Анной. Но я не воцерковлена. Внук спрашивал: «Кого больше любишь, меня или Бога?» Услышав ответ, удивился, переживал, сопел, посматривал искоса. Помню, сын-первоклассник интересовался: «Что человеку дороже — мама или Родина?» И тоже был очень удивлен, когда ответила: «Конечно я». 

культура: Как поняли, что Бог есть?
Роговцева: Всякий раз, когда доходила до ручки, меня поддерживали друзья, поклонники, знакомые. Мама парализованная, папа без ноги, у самой двое детей, вечно в разъездах... Вкалывала, как проклятая эквилибристка. Без помощи никогда бы не справилась. Бог добрых людей посылал. Когда отчаивалась, говорила себе: я плохая. И всякий раз — часа через два — приходила радость. Интересная роль или неожиданная премия.  

культура: С детства много читали?
Роговцева: Да, рано начала. До пятого класса, когда мама говорила: «Все, выключаем свет», продолжала читать под одеялом с фонариком. Была уличена, а потом и ее на этом поймала. Детская литература прошла мимо меня — вся, за исключением Чарской. Дореволюционные книжки про бедных девочек.

С 18 лет настольными стали вещи Андрея Платонова. «Каждое сердце разное с другим. Одно, получая добро, полностью обращает его на свою потребность, и от добра ничего не остается другим; иное же сердце способно и злое переработать, обратить в добро и силу — себе и другим». Звучит как «Отче наш». «Не обязательно близко владеть человеком и радоваться возле него — достаточно бывает чувствовать любимого человека постоянным жителем своего сердца». Всюду у Платонова рассыпаны простые библейские истины. В 1950-е брат подарил Северянина, который перевернул мою жизнь — открыл Серебряный век, Марину Цветаеву. Трагическая судьба, как и у Леси Украинки, ушедшей в 42 года. Лет пять назад, зимой, в крошечной студии с обогревателем, за три дня записала аудиоцикл — все пьесы и стихи Леси. Декламировала сутками и плакала, а со мной молодые ребята — режиссер, звукооператор. Когда такие вещи происходят, я причащаюсь благодати, будто начинаю жить заново. 

культура: Главный драматург?
Роговцева: Чехов. Мне в основном доверяли роли положительных девушек. Часто играла современниц. Протащить характер в хреновой пьесе очень трудно. С удовольствием выходила в пьесах Оскара Уайльда. Со мной остались роли, где героиня несмотря ни на что сохраняет себя. Главное — нащупать личность. Не важно какого масштаба.  

культура: В кино играете женщин, знающих о жизни все. Понимающих сердцем. Можно сказать: Роговцева — незабываемая актриса. А разноплановая — нельзя. Играете святую?
Роговцева: Ну да, выруливаю в этом направлении. Человек приходит в мир невинным и во многом остается младенцем, даже злобные старухи. Я много преподавала мастерство и всегда пресекала разговоры на тему «нельзя быть одинаковым». Моя установка — играть только себя.

культура: После какой картины Вас стали узнавать на улицах?
Роговцева: «Салют, Мария!». Через два года случилось «Укрощение огня», в том же 72-м начались съемки «Вечного зова». 

культура: Первый и главный многосерийный советский фильм. 19 частей, более двадцати центральных персонажей, около двухсот действующих лиц. Запоминается каждое. Роман Анатолия Иванова не был популярен, бестселлером «Вечный зов» сделала экранизация. Владимир Краснопольский и Валерий Усков проиллюстрировали крамольную вещь: Гражданская война не кончается, не может прекратиться — это война за правду, которую каждый понимает по-своему. Даже Лахновский — оправдывает завербованного им негодяя Полипова: «Не тушуйся, таких как ты — большинство». И все-таки главное откровение фильма — Федор в исполнении Вадима Спиридонова. Ваш партнер сыграл подлеца, а стал народным кумиром.
Роговцева: На площадку пришли люди, влюбившиеся в своих героев. Все профи, понимали: шанс сыграть такую правду выпадает раз в жизни. Так и вышло. Ребят разводили по сценам, снимавшимся параллельно. Режиссеры работали на отдельных площадках, каждая группа — над своим эпизодом. Но переходя «из рук в руки», мы не чувствовали никакой разницы. Это был наш мир — деревня, которую каждый знал не по «колхозным» картинам. Спиридонов, как и Лапиков, был смурняга. Вещь в себе. Никто не понимал, как он работал. Говорили: «Через три дня снимаем начало войны. Федор должен заматереть». Но Вадик был худой как спичка. А через три дня входил богатырь, поперек себя шире. Просили переснять сцену — возвращался скелет. Его психофизический феномен я так и не разгадала. Безумно жаль, что Спиридонов рано ушел, он был настоящим рыцарем. 

культура: Кто еще умел удивить Аду Роговцеву? 
Роговцева: В киевском Театре имени Леси Украинки в пьесе Карло Гольдони «Брак по конкурсу» со мной работал великий комик Виктор Халатов. Два балкона по краям сцены, к каждому ведет лестница. Играем папу и дочку. Должны пробежать со своего балкона на противоположный, несемся навстречу друг другу и меняемся местами. Виктор всякий раз меня обгонял. Уже сняла туфли, носилась в тапочках, но он всегда успевал первым и говорил: «Ах, деточка, если не захочу, ты меня не обгонишь». Когда человек достигает высот, на сцене творятся вещи, невозможные в жизни.

Пьесу Леонида Зорина «Варшавская мелодия» сыграла 670 раз. По ходу действия должна была прыгнуть и сесть на рояль, который мне по грудь. На репетициях не получалось, перед залом — взлетала. Можно украсть все — жест, интонацию, гримасу... Мы все время воруем друг у друга. Но если актер состоялся, никто не поймет, как он это делает. 

культура: Относительно недавно Вы снялись в «Тарасе Бульбе» Владимира Бортко и «Огнях притона» Александра Гордона.
Роговцева: Обожаю Сашу. Мой мужчина. Мне было все равно, что у него играть. Это наша последняя работа со Ступкой. Мы знали, что он болеет, через год Буди не стало.  

культура: Удивительная картина, есть атмосфера, артистические удачи, Ваша легкая роль. Но история — как старый одесский трамвай — скрежещет и лязгает на стыках... «Огни притона» — шаткая конструкция.
Роговцева: Есть такая штука — проба пера. Если не брать совсем великих... Параджанов, например, или Балаян поначалу снимали черти что. Потом выбросили черновики и занялись искусством. Гордон лишен этой возможности — он не успел обзавестись «хвостом», который нужно отрубить. 

культура: В этом проблема. У одаренных людей сегодня не выстраивается творческая биография. Легкости нет. Ни полета, ни высоты. 
Роговцева: Все снимают сериалы. Режиссеров, операторов, актеров подгоняют, тасуют, как карты. Люди работают в истерике, каждый за себя. На Украине говорят: «самотужки» — сами тужатся. По сути, режиссура сводится к правкам твоей пробы. 

культура: Чем живете в настоящем времени?
Роговцева: Дорогами. Сахалин — Владивосток — Крым — Серпухов объездила за пару недель. Иногда не понимаю: «Где я?» Спрашивают: «Зачем тебе это надо?» Посижу дома десять дней — начинаю болеть. Как спортсмен, который, сойдя с дистанции, теряет силы. У актеров потребность в публичности не ослабевает с годами. Джигарханян, с которым подружилась на сериале «Боцман Чайка», удивляется: «Ты что, еще в театре играешь?» Старикам очень трудно на сцене, мало кто может скопить энергию для больших ролей. Ее можно наскрести. Но не так часто. Выручают съемочки в сериальчиках.

культура: Недавно Вы опубликовали книгу воспоминаний «Свидетельство о жизни». В ней все правда?
Роговцева: В разговоре о профессии быть абсолютно правдивым невозможно. Она многослойная, каждую роль диктуют жизнь и судьба.