Алексей КОЛЕНСКИЙ

06.10.2016

В Академии кинематографического и театрального искусства прошел ректорский мастер-класс. Никита Михалков представил наглядные примеры творческой работы и ответил на вопросы слушателей. 

Камертоном встречи стали два эпизода трехчасовой фрески «Барри Линдон» — безмолвный флирт юного героя и финальная дуэль: робкое объятие, ненужная ссора, подлый выстрел... На двадцать минут магическое время Стэнли Кубрика обрело над аудиторией полную власть. Но вспыхнул свет, а с ним возник вопрос: чем завораживают отрывки картины 1975 года? 

Версий прозвучало штук пять. Каждому хотелось нырнуть в глубину... А ответ блеснул на поверхности. «Мы испытали ровно то же, что и актеры, достигшие гигантской степени концентрации в крайне стесненных обстоятельствах. Фокусируясь на их переживаниях, Кубрик включил нашу биологическую память...» — резюмировал Михалков. И доказал, что полнота атмосферных ощущений рождается не только на экране или сцене — она может возникнуть прямо здесь и сейчас, в импровизированных этюдах.

Миниатюрной актрисе выпала фраза «я тебя не люблю». Режиссер попросил сосредоточиться на телесных ощущениях, прожить реплику от кончиков пальцев ног, постепенно поднимая внимание вверх.

Затем попытать психологический жест вызвался вчерашний выпускник ВГИКа. Субтильный юноша, суетливый, как весенний ручеек, на мгновение смежил веки, и вот лицо заиграло всерьез. «Видите, как он изолировался от внешней атмосферы, продолжая ощущать себя ее частью, и мгновенно стал готов к тому, что сейчас произойдет... — прокомментировал мастер и прошептал ученику: — Как жизнь?» Парень среагировал выразительной пантомимой: «Очень плохо!» 

На вопрос «Где была?» староста курса отрезала: «У мамы!» Помедлив, проговорилась: «С другим мужчиной. Но если ты не веришь... можешь считать, что была у мамы!» Это была уже сыгранная реприза о вине, накопившейся обиде, неслучившемся раскаянии. 

«Тут прозвучали отчаяние, бесстрашие, готовность идти на разрыв! Это не надуманная, настоящая импровизация...» — резюмировал Михалков и объяснил подтекст сцены:

— Почему так получилось? Она взяла первую ноту и, не изменив тональности в аккорде, показала развитие характера до оглушительной, наглой и жуткой фразы. Вне зависимости от происходящего вокруг концентрация энергии позволяет управлять внутренним состоянием, не теряя контроля. При этом одна и та же сцена, сыгранная морозным утром или дождливой ночью, имеет разную температуру и дарит иные ощущения. Захочется ли вам, войдя в комнату, снять плащ или остаться в нем? Как сесть? Куда смотреть? Список оттенков бесконечен, и за каждой подробностью может спрятаться режиссерское шаманство. Внешняя среда влияет на вас, и вы — на нее. Поэтому так важно присутствие оператора на репетициях, он должен видеть развитие мизансцены, как движется актер... Но все это пригодится лишь в том случае, если вы умеете управлять энергией и концентрацией. 

Приведу жестокий пример. Снимали «Обломова», в один прекрасный день я понял, что не могу убедить Олега Павловича сыграть эпизод так, как нужно. Три дня уговаривал. Махнул рукой: ладно, извини, ты прав, мотор! Он играет, и все не туда. Кричу: «Стоп! Секунда... А кто там разговаривает?» Группа молчит, поясняю: «Сейчас продолжим, но, мне кажется, тебе тут нужно вот так чуть-чуть... Камера!» И снова: «Стоп, кто болтает?!» Пораженная ассистентка смотрит на меня. Продолжаем, поправили актера еще чуть-чуть. На пятый раз «не выдерживаю», выставляю девушку за дверь. Прогоняю еще трех ни в чем не повинных людей... К седьмому дублю, легкими подсказками, направляю Табакова в нужную сторону. И он находит в характере Ильи Ильича то, что искал. 

А теперь представьте, что случилось, если бы мы уперлись рогами? Пришли бы к точке невозврата, когда актер уже не понимает, чего от него ждут. А это страшная штука — исполнитель оказывается в беспомощном положении, и заодно с ним режиссер. 

Если мы не чувствуем необходимой внутренней концентрации, то требуем три, четыре, пять повторов. Но есть предел сил. Причем речь здесь не об экономии, а о правильно распределенной энергии. Когда ты не выплескиваешься до конца, а, выкладываясь, руководишь своим состоянием. Тогда после дубля можно вернуться в исходную точку и вновь пройти весь путь. Начинать надо с совместных поисков, репетиций. Однако, сколько бы вы ни готовились, как бы безукоризненно ни выполняли указания, без концентрации и распределения энергии зрителя вы не достигнете. Прежде всего, надо заставить актера успокоиться, забыть про свои клешни и иголки, не пытаться сыграть лучше всех и открыть душевные форточки для восприятия твоей энергии. Ему необходим твой импульс, поэтому — как и сейчас — я часто работаю с ним на крупных планах, стоя за оператором. Когда партнер меня чувствует, я на полшага опережаю движение его эмоций, чуть-чуть играя за него, и он следует за мной как ведомый. Или аккумулятор, прикуривающий от другого авто.

Впрочем, хорошо показать — не то же самое, что сыграть. В фильме «Без свидетелей» я изобразил героиню и довел до слез Ирину Купченко, поймал волну, помог родиться образу — только потому, что он был подхвачен прекрасной актрисой. Наталкиваясь на мое партнерство, ваши концентрация и энергетика начинают движение в русле характера персонажа. 

слушатель: Вы имели дело с актерами, которые не играют, а бесконечно клонируют самих себя? 
Михалков: Конечно. Их много, они четко знают номер своего лотерейного билета и очень боятся утратить медийный статус. А хуже всего, что режиссеров это устраивает. Есть артисты, приговоренные к самоповторам собственной фактурой, но мне интереснее как-бы «никакие» — им проще браться за сложные характеры. И я, безусловно, уважаю коллег, сжигающих за собою мосты.

слушатель: Как актеру понять, что он достиг энергетической концентрации? 
Михалков: Вы ее почувствуете — по тишине, силе отдачи. На сцене это легче — она подразумевает прямой контакт со зрителем, в кино — труднее. Поэтому так важно ощущение атмосферы группой. 

слушатель: Если партнер пуст, где взять эту энергию?
Михалков: У себя. Это возможно, хотя бывает тяжело. Концентрация не должна зависеть от обстоятельств, нужно всегда иметь запас для автономного плавания.

слушатель: Случалось ли наблюдать, как актер начинал сниматься атеистом и становился верующим?
Михалков: Внутреннее содержание или его отсутствие видны сразу, по глазам. 

Разумеется, это не значит, что атеист не будет у меня работать, просто общение с ним происходит по особой технологии. 

Как-то на пресс-конференции я процитировал Розанова: «Человек без веры мне не интересен». Потом был фуршет, ко мне подошел журналист, с аккуратной бородкой, бледный, нервный, ему не понравились эти слова. Переспросил, правильно ли понял: «Я, например, не пью, не курю, не лжесвидетельствую, не изменяю жене... Что же я Вам так не интересен?» Попросив прощения за грубость, ответил, что представил, как еду с ним в купе до Хабаровска, а поговорить-то не о чем. Даже об изменах жене. Разве что о его добродетелях? 

Мой двоюродный дед, историк Кончаловский писал: «В государстве, где утеряны понятия греха и стыда, порядок может поддерживаться только полицейским режимом и насилием». А Юз Алешковский, его трудно заподозрить в религиозности, сказал: «Свобода — это абсолютное доверие Богу». Не вера, а доверие... Духовная жизнь — очень тонкая нота, доступная людям, осознающим, что они — не цари природы, а проводники между кем-то и теми, кому этого не дано. Христос просил: «Да минует Меня чаша сия; впрочем не как Я хочу, но как Ты». 

Только глупый артист считает себя хозяином собственного таланта, использует его, чтобы помягче спать и слаще есть. И однажды просыпается бездарным. 

Жена моего товарища пришла на исповедь и пожаловалась батюшке: «Читаю Псалтырь каждый вечер, но ничего не понимаю!» А он ей: «Ты читай, милая, читай, бесы-то все понимают!» Заходите в храм. Хотите — креститесь, не хотите  — просто постойте на службе. Ведь, кроме пейзажа, воздуха и природы, звучащие в церкви слова — единственное, что связывает нас с предками. Тысячу лет они слышали то же самое, поэтому немыслимо переводить литургию на современный язык — там другая энергетика. И не случайно союз иерархической власти и демократии существует только в церкви. За алтарем — Бог, перед ним все равны.