14.01.2015

Впервые в печати — фрагменты сценария нового фильма Никиты Михалкова

15 января исполняется 220 лет со дня рождения Александра Сергеевича Грибоедова. Проживший всего 34 года, разносторонне одаренный и блестяще образованный, в широком сознании он остается автором одной пьесы (если вдуматься, сколько великой, столь же и спорной) и пары вальсов. «Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, но для чего пережила тебя любовь моя?» — застыла вечными слезами на его могиле эпитафия Нино Чавчавадзе, однако современные россияне знают о Грибоедове до стыдного мало. «Счастливые часов не наблюдают», «А судьи кто?», «Карету мне, карету!» — стандартный набор крылатых фраз. Грибоедов-дипломат, преданно защищавший интересы России и в отместку за свою деятельность зверски убитый, нам, его соотечественникам, почти не известен.

Изменить эту ситуацию обещает фильм «Жизнь и гибель Александра Грибоедова», к работе над которым готовится Никита Михалков. Сценарий кинокартины и телевизионной версии длиной в 20 серий был завершен Михалковым, Александром Адабашьяном, Ираклием Квирикадзе и Юрием Лошицем еще в 1985 году. Приступить к съемкам тогда помешал конфликт в Нагорном Карабахе.

Общаясь с журналистами на мировой премьере ленты «Солнечный удар» в Белграде, Никита Михалков, в частности, сказал: «Мы нашли материалы, из которых явствует, что министр иностранных дел граф Нессельроде был резидентом английской разведки. И убийство Грибоедова было чисто политическим убийством, которое англичане осуществили при помощи внутренних сил в России. Его не чернь убила, не возмущенные мусульмане. Он мешал англичанам на Шелковом пути»…

Закулиса, пытающаяся объяснить любые кровавые потрясения «дикостью исламских головорезов», — существует ли сегодня сюжет более актуальный? Судьба Александра Грибоедова не просто по-человечески щемяща и чрезвычайно исторически любопытна — она к тому же поучительна. Выводы, которые мы сделаем, посмотрев картину, способны изменить нашу жизнь. Впрочем, с творениями Михалкова иначе не бывает.

У наших читателей есть уникальный шанс познакомиться с отрывками сценария «Жизнь и гибель Александра Грибоедова».

Эпизод № 39. «Английский посол у Нессельроде». Объект «Дом Нессельроде». 1828 г. Осень. День.

… За окнами сыпал дождь, долгий петербуржский дождь. В знакомом уже нам кабинете вице-канцлера России, графа Карла Васильевича Нессельроде, шел учтивый дипломатический разговор. В нем участвовали двое: сам граф и посол Великобритании в России, сэр Стратфорд-Каннинг.

Сэр Каннинг положил на стол перед графом Нессельроде две коробочки: одну плоскую и продолговатую, другую квадратную и высокую. Граф открыл продолговатую и плоскую, в ней лежал золотой циркуль.

— Сэр Артур Веллингтон просил меня, посла Великобритании, передать Вашему сиятельству в подарок этот золотой циркуль как символ благорасположения и доверия. — Он сделал паузу, любуясь, как и Нессельроде, изящным циркулем. Затем степенно продолжил свою мысль. — Если вы, граф, раскроете циркуль на столько дюймов, сколько лет вы знакомы с сэром Артуром, и поставите одну ножку на мировую карту в ту точку, где означен Петербург, то вторая покажет вам на Востоке предмет волнений и озабоченности сэра Артура и правительства Великобритании…

Нессельроде взял циркуль, подумал, пожевав губами, развел циркуль, воткнул одну его ножку в кружок на карте, именуемый Санкт-Петербургом. Вторую ножку повернул на Восток. Циркуль стал мостом между Санкт-Петербургом и Тегераном.

Сэр Каннинг дождался, пока граф отойдет от карты, вернется к столу, и тогда открыл пузатую, квадратную коробочку. Там на темно-синем бархате лежала пуговица с вензелем императора Александра I.

— Эта пуговица, Ваше сиятельство, с мундира, подаренного императором Александром сэру Артуру Веллингтону…

Он взглянул на Нессельроде, тот кивнул головой — эту пуговицу он узнал сразу.

— Сэр Артур Веллингтон, — продолжал посол, — очень дорожит этим подарком Русского Государя, и ему будет чрезвычайно жалко расстаться с ним, но политика, проводимая в Персии послом России Грибоедовым, может заставить герцога пойти на столь крайний шаг и вернуть дорогой подарок… Грибоедов, вопреки всем нашим с вами договоренностям, начинает ослаблять давление на Аббаса-Мирзу, связанное с уплатой контрибуций, с одной стороны, а с другой, с демонстративной настойчивостью продолжает заниматься отправкой армян в Россию…

Граф Нессельроде слушал английского посла, крутил в руке императорскую пуговицу и розовел мочками ушей. Когда сэр Каннинг закончил свой дипломатический монолог, граф положил пуговицу обратно в коробочку и тяжело вздохнул. Лицо и вся поза графа выражала крайнее огорчение.

— Ваше превосходительство, сэр Каннинг… — он снова тяжело вздохнул, сделав паузу… — Грибоедову все шуткой кажется покуда, игрой. Он же, вы слышали, комедиант в прошлом, «почетный гражданин кулис»…

Нессельроде презрительно усмехнулся, неслышно прикрыл коробочку с пуговицей и пододвинул ее к сэру Каннингу.

— И жизнь у него комедиантская была: с буффонадными падениями и деревянными кинжалами. Уроки нужны, а их не было… — он опять вздохнул. — Возвратите, пожалуйста, моему старому другу, герцогу Веллингтону, эту пуговицу и передайте от меня благодарность за подарок…

— К слову, о подарках, — перебил его сэр Каннинг с решимостью в голосе. — Сэру Артуру показалось, что корабль с ними слишком торопится в Персию…

— Я в курсе этого его пожелания, — ответил Нессельроде. — И мной уже даны соответствующие распоряжения и инструкции…

Эпизод № 40. «У Аллаяр-хана». Объект «Дворец Аллаяр-хана». 1828 г. Осень. День

В Тегеране, в прохладе и уюте внутреннего дворика во дворце Аллаяр-хана, под раскидистым тутовым деревом расположились на пестром ковре и беседовали трое: хозяин дома, пышнощекий Аллаяр-хан, и два английских джентльмена: капитан Уиллок и доктор Макниль. На низком столике стояло угощение: чай с кардамоном, конфеты, сухие блины, орехи и другие сладости. Разговор уже шел, видимо, давно, а мы его услышали, когда, разводя в стороны руками, говорил Аллаяр-хан.

—  Мое положение вообще двусмысленно: по туркманчайскому трактату Россия официальным наследником признала и утвердила Аббаса-Мирзу! Так что если мой высокородный тесть, не приведи Аллах, однажды отправится к праотцам…

Тут все посмотрели на доктора Макниля, который безуспешно пытался раздавить в ладонях орех. Макниль пожал плечами.

— Шах еще достаточно крепок, но в его годы, конечно, можно было бы меньше времени проводить в гареме.

— И если престол займет Аббас-Мирза, — начал было Аллаяр-хан, но Уиллок перебил его:

— Престол займет Грибоедов.

— Как это? — изумился Аллаяр-хан.

— Очень просто. Он и так делает у вас в стране все, что хочет.

— Русские Варну взяли, — сообщил Макниль, все так же безуспешно пытаясь расколоть орех.

— Что вы говорите? — неуверенно изумился Аллаяр-хан. Он не знал, где находится Варна.

— Это город такой, в Турции. Там порт большой, — вежливо подсказал Уиллок и подтащил за ножку щипцы.

— Но хоть это не Грибоедов сделал, — вяло пошутил Аллаяр-хан.

— Тут, как говорится, не важно, кто костер разжег, а важно, кто у него руки греет. — Макниль пытался расколоть щипцами орех, он все время выскальзывал. — Знаете, что в Тебризе есть армянская церковь?

— Маленькая, — извиняясь, вставил Аллаяр-хан.

— Так вот, — продолжал Уиллок, — этот Грибоедов по случаю взятия Варны устраивает в миссии прием, а перед этим будет молебен в этой маленькой церкви, и колокола будут звонить. Он у Аббаса-Мирзы разрешение получил.

— Не может быть! — всплеснул руками Аллаяр-хан. Уиллок только скорбно склонил голову, мол, к сожалению, это так.

— Но надо этого Грибоедова как-то на место поставить! — в отчаянии закричал Аллаяр-хан.

Орех, наконец, треснул и разлетелся в разные стороны.

Эпизод № 42. «Нищий наследник». Объект «Дворец Аббаса-Мирзы». 1828 г. Осень. День.

Аббас-Мирза в парадном наряде стоял в саду своего дворца. Сновали слуги с подносами. Шла подготовка к большому приему. Перед принцем в почтительном поклоне стоял Абдул-Гасан.

— Что ты хочешь от меня, почтенный Абдул-Гасан?

— Рискуя навлечь на себя гнев Вашего высочества, я вновь хочу сказать, что мой повелитель Аллаяр-хан обеспокоен. Это неслыханно — разрешить в правоверном городе бить в колокола армянской церкви.

— Я не мог отказать просьбе русского министра. Он и так много для меня сделал, да и положение наше слишком тяжелое, чтобы ссориться с ним из-за такого дела.

— Я могу вас понять, но едва ли вас поймет ваш всемогущий отец.

— Почему, Абдул-Гасан, столько охотников осуждать меня, но никто не хочет помочь? Чем давать из Тегерана советы, лучше Аллаяр-хан дал бы денег, чтобы платить русским. И тогда, быть может, мне не пришлось бы разрешать звонить в колокола, да простит мне Всевышний мой проступок!

— Я не берусь рассуждать об этом. Но даже англичане выразили удивление вашей покорности воле этого кяфира в очках.

— Да? И что же они говорят?

— Разное, — Абдул-Гасан помолчал. — Но они не только удивляются. Они понимают ваше положение и говорят, что если вам угодно было бы принять совет…

— Что же они мне советуют?

— Они согласны, что не нужно запрещать звонить в колокола. Это рассердит русского министра. Но если колокола будут немы, то русский министр не будет знать, на кого сердиться.

— Если они немы, если не могут звонить… — в раздумье повторил Аббас-Мирза.

— То и русскому министру не на кого будет гневаться, а англичане оценят как следует.

— Сколь завидной, о определяющий день и ночь, кажется, наверное, со стороны жизнь облеченного властью, — задумчиво глядя в окно, произнес Аббас-Мирза, — и насколько самый ничтожный из моих подданных счастливее и свободнее меня.

Абдул-Гасан не счел возможным обсуждать эту мысль. Он поклонился и, пятясь задом, вышел за решетку сада. В помещении для феррашей он нашел нужного ему человека. Глазами сделал знак, чтобы тот подошел. Назар-Али-хан, так звали ферраша, немедленно, и подобострастно глядя на Абдул-Гасана, подбежал к нему. Тот сделал знак следовать за ним, и они скрылись за дверью.

Эпизод № 44. «Колокольный звон над Тебризом». Объект «Армянская церковь в Тебризе». 1828 г. Осень. День.

Каро — пятнадцатилетний худенький черноволосый подросток — с трудом открыл большой ржавый замок на тяжелой цепи, закрывавшей вход на верхний ярус колокольни. Сама церковь была невысокой, но все равно горделиво возвышалась над плоскими крышами одноэтажного Тебриза. Каро впервые увидел город с такой высоты и невольно задержался, оглядывая дали, но тут же он увидел столб пыли и понял, что это приближается к церкви Грибоедов и вся окружавшая его свита. Нужно было торопиться, он взбежал по оставшимся ступеням на самый верх колокольни, поднял голову и обомлел — темная внутренняя часть большого колокола нависла над ним, но «языка» в колоколе не было. Он кинулся к колоколам-подголоскам — они тоже были немы.

Каро — бессильно опустился на грязный кирпичный пол.

Тысяча армянских семей с детьми, скотом и всем своим скарбом покидала Тебриз, направляясь в Россию. Пестрая шумная колонна текла по пыльным узким улочкам и не менее шумная и разноцветная толпа провожала их <…>

Грибоедов в парадном мундире, с персидским и русским орденами на груди, легко сидел на сером в яблоках жеребце. Собранный мартингалом конь чуть подыгрывал под всадником, а с позолоченного мундштука и трензеля падала в желтоватую пыль легкая пена.

Уже показалась впереди церковь с колокольней, чернел на голубом небе большой колокол, но не раскачивался и не звонил, а застыл холодный и неподвижный.

Грибоедов повернулся к Бурдули, который ехал рядом с Жильцовым на полкорпуса сзади.

— Не звонят, — негромко сказал он.

Гуджа нахмурился, посмотрел вперед. Внизу, рядом с церковью, на специально выстроенном помосте разместился дипломатический корпус. Даже отсюда, издалека, уже был виден блеск эполет и золотого шитья на мундирах.

Напротив помоста расположился русский оркестр из миссии. Солнце играло на меди инструментов. Гуджа отъехал в сторону, встретился взглядом со стариком Гургеном.

— Не звонят, — тоже негромко сказал он Гургену. Тот в ответ лишь молча кивнул и побежал вперед.

В том, что колокола молчали до сих пор, было что-то недоброе, и сразу же это ощущение стало передаваться по всей идущей колонне. Постепенно гомон, шум и пение начали стихать, в звуках шагов по каменистой земле чувствовалась тревога и напряжение. Люди шли молча, смотрели на колокольню и ждали.

Гурген совсем запыхался, пока сумел взобраться на колокольню. Каро в слезах метался по площадке. Гурген взглянул на него, потом поднял глаза наверх и тут же с отчаянием посмотрел в сторону, откуда приближалась процессия.

Она была уже в конце улицы, ведущей к церкви.

Нино сидела в экипаже. Впереди, время от времени, она видела прямую спину сидящего на коне мужа. Но чаще его закрывали какие-то спины в мундирах, лошадиные головы; она оглянулась. Сзади и с боков экипажа бежали в пыли какие-то люди, кричали. Ферраши колотили их палками. Она опять посмотрела вперед, но мужа не увидела. Недалеко от ее коляски мелькнула фигура Бурдули <…>

Нино почувствовала тревогу и беспокойство в его позе, глазах, цепко глядящих вперед.

— А почему не звонят? — вдруг спросила она.

— Сейчас узнаю, — пообещал ей Гуджа, рассеянно улыбнувшись, и тут же поскакал вперед, к Грибоедову. Нино смотрела ему вслед. Потом она нашла глазами мужа. Он все такой же, прямой и собранный, сидел в седле. Но даже отсюда, из коляски вдалеке от него, Нино почувствовала его напряжение и незаметно перекрестила.

… Гурген и Каро стояли на площадке колокольни. В руках Гургена была тяжелая цепь, которой запирался вход на верхний ярус. Он помогал юноше обматывать ее вокруг пояса.

— Потуже, — торопливо показывал Каро, оглядываясь на приближающуюся процессию, — потуже, мне совсем не больно.

… В толпе около церкви, чуть в стороне и в тени стоял Абдул-Гасан. Он смотрел на молчащую колокольню, потом перевел взгляд в перспективу улицы, где уже видна была вся процессия с Грибоедовым во главе, и чуть заметно улыбнулся. Стоящий рядом Назар-Али-хан понял эту улыбку и учтиво склонил голову в поклоне.

… Дипломатический корпус тоже смотрел в сторону приближающейся колонны армян, видел во главе ее медленное движение русского посольства.

Аббас-Мирза восседал на троне на специально приготовленном ему возвышении и с непроницаемым видом ждал развязки. Капельмейстер застыл с поднятыми руками, оркестр был готов обрушиться на присутствующих всей мощью легких. Колокол молчал.

— Неужели обманул принц? — сквозь зубы, сам себя, спросил Грибоедов.

И в этот миг над Тебризом возник мощный гул. Колокол ударил густым, могучим голосом, ему нестройно ответили два других, потоньше, и мгновение спустя уже рассыпались вокруг звонкие, как искры. И опять могучий и опять потоньше… Колокольный звон летел, слоился, удары догоняли друг друга, сбивались, перемешивались.

Все, кто был на улице, подняли головы. Такого в Тебризе никто и никогда не слышал.

Абдул-Гасан тихо отошел в тень и вдоль стены пошел прочь от церкви. Назар-Али-хан быстро растворился в толпе.

… Каро висел, уцепившись за проушину в вершине, где крепился язык, раскачивался изо всех сил худеньким своим телом и, опоясанный тяжелой цепью, бился о стенки колокола; руки немели, он больно ударялся плечами, но колокол звенел. Гул его отзывался во всем теле Каро, но это его радовало, как будто прибавляло сил, и он отчаянно раскачивался в колоколе. Ему казалось, что он летел вместе с этим гулом над городом, ввысь, к небу.

Гурген — потный, счастливый, с растрепавшейся седой шевелюрой, бегал от подголоска к подголоску, он уже почти оглох от звона, но так же, как Каро, остановиться не мог и не хотел.

Не изменяя позы, все так же прямо сидя в седле, Грибоедов снял шляпу и спокойно, широко перекрестился.

И словно по этому знаку, как бы подхватывая этот праздничный звон колоколов, оркестр грянул полонез Осипа Козловского «Гром победы, раздавайся! Веселися, храбрый Росс!».

Английский фельдфебель перед строем сарбазов взял было на «караул», но, увидев краем глаза, что кто-то из них замешкался, успел перетянуть нерасторопного палкой.

Дипломатический корпус вытянулся по стойке «смирно». Макдональд поднял руку к козырьку. Все офицеры и дипломаты последовали его примеру. Аббас-Мирза, после недолгого колебания, с тем же непроницаемым лицом, поднялся с трона.

Офицеры и казаки русской миссии пели простые и величественные строки Державина. Тонкий фальцет лекаря Тыкина выпевал каждое слово гимна. Тысячи армян обнажили головы.

Грибоедов, бледный и торжественный, смотрел из-под прикрытых век поверх голов куда-то вдаль и чувствовал, как с каждой секундой вырастает значение этого момента.

Кто-то осторожно коснулся его локтя. Это была Нино, стоявшая тут же рядом в своей коляске. Грибоедов чуть повернул к ней голову и испуганно, одними губами, спросил:

— Нино, девочка моя, что с тобой?

Нино ничего не ответила, только прикусила губу и замотала головой. Две крупные слезы повисли на ее ресницах.

— Что случилось, Нинико?

— Ничего, — едва сдерживаясь, ответила она. — Просто хорошо… И я тебя люблю!..

Обе слезы одновременно сорвались с ресниц, скользнули по щекам и упали в желтоватую пыль каменистой земли.