Алексей КОЛЕНСКИЙ

28.05.2014

31 мая исполняется 115 лет со дня рождения Леонида Леонова. Накануне этой даты «Культура» побеседовала о судьбе и творчестве классика с писателем Захаром Прилепиным.   

культура: В 2010-м серию ЖЗЛ пополнила Ваша книга «Леонид Леонов: Игра его была огромна», полгода назад в магазинах появился составленный Прилепиным шеститомник Леонова. При каких обстоятельствах открыли его творчество, как он стал Вашим литературным кумиром?   
Прилепин: С середины 90-х, бесконечно устав от борьбы квазикультурного сообщества с советской властью, начал скупать у букинистов собрания сочинений «совписов» — Всеволода Иванова, Константина Федина, Александра Фадеева. Случайно наткнулся на собрание леоновских текстов. Взахлеб прочитал рассказы, под обложкой третьей книжки открыл потрясающий роман «Вор», поделился с женой: «Что за чудесный писатель, а мы и не знали про него ничего». Она тоже пришла в полный восторг — так в нашем доме родился культ Леонова. В 2004-м, издав свой первый роман, познакомился с московским литератором, который работал над книгой о Пастернаке для ЖЗЛ. Помню вечер в Нижнем на Стрелке — там, где Ока сливается с Волгой. Он сказал: «Леонов гений, а его никто не знает, напиши о нем книгу». В «Молодой гвардии» опешили: «Какой Прилепин, какой Леонов — космонавт, что ли?» Друг обещал уговорить издателей... Прошло пять лет — я опубликовал несколько романов, получил «Нацбест». В один прекрасный день раздался звонок из «Молодой гвардии»: «Как поживает леоновская биография?..» 

культура: Леонид Максимович повлиял на Ваше творчество? 
Прилепин: По отношению к жизни и организации текстов мы — антагонисты. Я, говоря с некоторой долей иронии, — воинственный оптимист, он — скорее, мизантроп. Я «высушиваю» свои вещи, Леонов с неподражаемым мастерством творил густую прозу, невероятный язык. В его романах разгуливают невиданные звери, люди высоких страстей, античного масштаба — атланты и кариатиды, на плечах и лютых конфликтах которых стоит мир.

культура: В чем уникальность леоновского дара? 
Прилепин: Подобно Платонову, он видел мир в религиозном, апокрифическом свете. Эдакий редкий гриб вырос на советской поляне — неслучайно в Переделкино он обживал самый заболоченный участок. Прятался от коллег, в ответ на давление среды производил «химические реакции». Его книги просто клад для филологов. Копать — не перекопать. 

культура: Из какой шинели вырос Леонид Максимович?
Прилепин: Гоголевско-достоевской. А еще из говорливого архангельского дуракаваляния, поморских сказов Бориса Шергина. Но если стилистически он прямой потомок Федора Михайловича, то по-человечески выдерживает сравнение лишь с Толстым. Правда, в отличие от мятежного графа, в руках у него спорилась любая работа — Леонов токарничал, музицировал, профессионально рисовал и фотографировал, увлекался резьбой по дереву, выводил новые виды растений, в совершенстве знал английский и французский, понимал латынь. До всего доходил сам и добивался совершенства, если бы надумал тачать сапоги — сносу бы они не знали. Это был человек  Возрождения. Но, как и Толстой, на закате дней спрятался. Затаился на переделкинской даче. Только за ним не подсматривала вся Россия. 

культура: А также он никого не учил жить и с юмором дружил. 
Прилепин: А еще был фантастически удачлив и своевременен — громко дебютировал в 20-е годы, Советская власть тогда еще не чуралась смеховой культуры. 

культура: Юмор и сарказм Леонова пробиваются в абсолютно неожиданных местах, но сатирическая повесть у него только одна — «Записи некоторых эпизодов, сделанные в городе Гогулеве Андреем Петровичем Ковякиным», 1924 год.
Прилепин: Ему жилось не смешно, а тошно. Леонид Максимович существовал в двух мирах: официально признанный классик и орденоносец как-то уживался с внутренним человечком — лесным отшельником с хоботом, «Бурыгой», который бубнит свое и ни во что не верит.

культура: Среда заедала?
Прилепин: Нет, собственная натура. Ему и при царе жилось бы не сладко, Леонов — писатель-пессимист. Лишь в 30-х, лет на десять он уверовал в новую власть. Решил было, что если ветхого человечка пообтесать — выйдет толк. На этой вере выросла «Соть», пьеса «Скутаревский», мой любимый роман «Дорога на океан». Но и там он, в конце концов, не удержался — прикончил коммуниста Алексея Курилова. Философия братьев Стругацких выросла из этого текста. С другой стороны, почвенники — Распутин, Астафьев, Проскурин клялись в любви к Леонову, признавались, что деревенскую прозу вдохновили «Барсуки», «Русский лес», «Необыкновенные рассказы о мужиках».  

культура: В 20-е годы он считался лидером советского литпроцесса, затем пережил опалу. На чем споткнулся в 38-м? 
Прилепин: Сталина взбесила пьеса «Половчанские сады». С огромным успехом она шла в десятках провинциальных театров, а слетела в один день. 18 сентября 1940 года Леонова обсуждали на заседании Политбюро ЦК ВКП(б). Его пьесы были названы «злостной клеветой на советскую действительность» и фактически запрещены к постановке. Случись беда на год или два раньше, его бы раздавили. Он успел удрать в Среднюю Азию и там затаился на несколько месяцев. 

культура: Сюжет о зэке, вернувшемся домой, не был редкостью в те годы...
Прилепин: Леонов подал его особенно вкусно. Жаркая, распаренная, летняя атмосфера. Человек из ниоткуда, может быть, с того света, возвращается в семью, которая его боится. Кто-то из родных написал на героя донос. Абсурдный страх сгущается, как тучи — вот-вот грянет гром...

культура: Упрямый, строптивый Леонид Максимович переиграл крамольный сюжет в отмеченном Сталинской премией «Нашествии»?
Прилепин: Человек возвращается из лагеря и в трудный для Родины час защищает ее от врага. Вождь позвонил автору и поблагодарил за пьесу. Шел 42-й год. 

культура: Леонов был заложником тайного белогвардейского прошлого?
Прилепин: Не он один — подобные истории маячили за плечами Всеволода Иванова, Валентина Катаева, Виктора Шкловского. Но наш герой накрутил себя до садомазохистской игры — белый офицер появлялся во всех довоенных леоновских текстах. В 30-е годы, побывав в армейской части, написал репортаж, похвалил порядки и добавил: а у белогвардейцев было иначе. Чудо, что никто не поинтересовался: а откуда Вы знаете, как обстояли дела там? Аккуратный, бережливый, сдержанный, порой он вел себя провокационно. Я позаимствовал у него литературную игру в самопародию, самоиздевательство. 

культура: Идеи романа «Русский лес» предвосхитили послевоенный сталинский план возрождения природы средней полосы?
Прилепин: Это так. Мы не понимаем степени демократизма социальных отношений той эпохи. На научных, культурных и идеологических фронтах велась громкая полемика, в которую власть до поры не вмешивалась. Потом с проигравших снимали головы, живые примеры — судьба ЛЕФа, театральных космополитов. Вступив в драку против неограниченного лесопользования, Леонов рисковал головой. 

культура: Вождя не стало — закончилась и парадная жизнь Леонида Максимовича. В 60-е его забыли, а он написал по-набоковски стремительную, горькую повесть «Evgenia Ivanovna» и засел за «Пирамиду», над которой работал до 1994 года. В чем послание последнего леоновского романа? 
Прилепин: Человечество обанкротилось, и его сметут божественной метлой — мысль не нова, примем за аксиому. Гораздо любопытнее «что потом?». Этот  невиданный край каким-то чудом просматривается в «Пирамиде». Леонов приоткрыл дверцу в колоссальный апокалиптический лабиринт, по которому можно бродить месяцами и годами, встречая Шекспира и Еврипида, живых и мертвых, Ветхий и Новый Завет. «Пирамида» — русская Божественная и Человеческая комедия. Она учит мыслить мир сложно. 

культура: Перечитываете Леонова?
Прилепин: Особенно часто «Дорогу на океан», «Пирамиду» и «Необыкновенные рассказы о мужиках». 

культура: Как приняли «Игра его была огромна» и собранный Вами шеститомник?
Прилепин: Каждый день приходят письма, растет интернет-активность поклонников, заработали отличные сайты. Леонид Максимович возвращается домой — как Крым.