Арсений ЗАМОСТЬЯНОВ

07.09.2025

В этот день 155 лет назад, 7 сентября 1870 года, родился Александр Куприн, ни на кого не похожий русский писатель, великий мастер прозы ХХ века.

Довольствовавшийся ролью мелкого чиновника в Наровчатовском уезде отец умер через год после рождения Саши. Мать видела его будущим военным. Он окончил военную гимназию, а потом и Александровское военное училище, пестовавшее пехотных офицеров. Именно там юнкер Куприн увлекся литературой, обнаружив способности к сочинению стихотворных экспромтов, а потом и прозаических зарисовок. Ему хотелось отмахнуться от армии и заниматься только писательством, но куда там! Четыре года после училища Александр служил подпоручиком, затем поручиком, тянул лямку в малороссийской провинции, в 46-м Днепровском полку.

В 1894 году решился на отставку. Как тяжелую ношу с плеч сбросил... К тому времени в журнале «Русское богатство» вышла его повесть «Впотьмах», и это был уже не юношеский опыт, а настоящий литературный прорыв. Главный герой книги инженер Аларин, человек явно неглупый, просвещенный, склонный к гамлетовским рефлексиям, обернулся под влиянием пагубных страстей вором, эгоистом, жестоким циником, стал невольным виновником нескольких смертей...

Соотечественники читали повесть с трепетом, отмечая про себя, что подобных персонажей в русской литературе еще не было, что их всем на беду породила безграничная власть денег.

В 1896 году вышла «Олеся» — самая поэтичная повесть Куприна, страшная, элегическая сказка о мужском предательстве и темной, губительной силе суеверий. После первой — газетной — публикации это произведение переиздавали десятки раз, а его автора нарекли «русским Мопассаном». Многие полагали, что он станет успешным поставщиком бульварного чтива, с нетерпением ждали от него новинок. Однако повторять то, что приглянулось читателям «волынской трагедии», Куприн не стал и в литературные поденщики не подался.

«Мускулистый, приятный силач», — таким увидел его Лев Толстой, к которому в то время относились как к божеству. На жизнь этот отмеченный классиком атлет смотрел глазами трагика. Психологическую подоплеку аффекта, отчаяния, иных крайних душевных (нередко суицидальных) состояний точнее, тоньше, разнообразней Куприна, наверное, никто не показывал. Нервы его персонажей натянуты запредельно. Рутина, цинизм, маловерие их медленно (или сравнительно быстро) убивают...

Из-под пера «силача» выходили жутковатые и очень притягательные рассказы («Одиночество», «Молох» и т. д.), где фабульная новизна технократии переплетена деталями сложной, безжалостно давящей людей жизни, где творцы своего несчастья ищут спасения от навалившихся невзгод.

В хрестоматиях проза Куприна соседствует с новеллами Бунина, однако роднит этих авторов, пожалуй, лишь их пристрастие к жанру рассказа. Александру Ивановичу не хватало бунинской стильности, лаконично-скупой поэтичности. Он брал другим — яркостью, темпераментом, не стеснялся мелодраматизма, сентиментальности. Страстных поклонников Куприна можно было найти и среди курсисток, и в кругу офицеров. (Еще больше читателей появится у него в советские времена.)

Александр Куприн и Федор Шаляпин. Санкт-Петербург, 1911

Сенсационная слава пришла к нему в 1905 году, когда повесть «Поединок» воспринималась обществом как обличение «прогнившей» царской армии. Революционный настрой литератора подчеркивали и его действия: поддержав восстание под началом лейтенанта Петра Шмидта на крейсере «Очаков», Куприн лично прибыл в Крым и помог нескольким матросам скрыться от полиции.

Кадр из сериала «Куприн. Поединок»

Через десять лет без малого вышла повесть «Яма» — о затерявшемся среди Ямских улиц некоего южного городка публичном доме. Обозленная на весь белый свет героиня решила заразить «срамной болезнью» как можно больше мужчин. Перед финалом повествования — страстная исповедь молодой женщины и затянутая на шее петля... У любого другого русского писателя, взявшегося за раскрытие этой темы, получилось бы вполне реалистическое обличение «свинцовых мерзостей русской жизни», но — не более того. У Куприна же видим неистощимое любопытство к любой разновидности человеческого бытия, даже к самым грязным его закоулкам.

Александр Куприн в кругу семьи. Фото: РИА «Новости»

Февральской революцией он восхищался. Да и в нем видели одного из властителей дум будущей России. Этот мало писавший о крестьянах прозаик в то время видел спасение страны в справедливом решении земельного вопроса и открыто симпатизировал эсерам. К большевикам относился с опаской, особенно когда они захватили власть.

Любопытно, что в 1917–1918 годах критиковать партию Ленина в печати не страшился только социалист Максим Горький. Будущие духовные вожди эмиграции — Ильин, Мережковский, Бунин, Бальмонт, Шмелев — до поры до времени молчали, худо-бедно уживались с большевиками.

Когда войска Северо-Западной армии генерала Юденича взяли Гатчину, Куприн поверил в этого военачальника, став редактором белогвардейской армейской газеты, восстановившись на службе в чине поручика. Порыва белых отрядов хватило, как известно, ненадолго. Наступление сменилось неудачами, и далее оставаться в России Александр Иванович не мог.

Оказавшись на чужбине, жил воспоминаниями. Россия рисовалась ему во все более идиллических красках. Повесть «Юнкера» стала чем-то вроде анти-«Поединка». Писатель вспоминал о своей армейской молодости как о сладком сне, ну, и бранил на чем свет стоял советскую власть, как это было принято в эмигрантской среде.

В 1936 году на антифашистском писательском конгрессе в Париже Куприн встретился с Алексеем Толстым, расспросил его о жизни в Советском Союзе. Еще недавно белоэмигрант критиковал возвращение «красного графа» на Родину и даже выкрикнул ему вслед злую эпиграмму:

Он Алексей, но... Николаич,

Он Николаич, но не Лев,

Он граф, но, честь и стыд презрев,

На псарне стал Подлай Подлаич.

Толстой, не будучи злопамятен, общался с коллегой дружелюбно. В том же году в СССР вернулся приятель Куприна художник Иван Билибин, который вел с советскими властями переговоры по поводу возвращения автора «Поединка». Александр Иванович завидовал уже переехавшему в Ленинград Ивану Яковлевичу, жаловался в разговоре с теми, с кем мог откровенничать: «Мне нельзя без России. Я дошел до того, что не могу спокойно письма написать туда... Ком в горле!».

Слухи о том, что его возвращение было итогом спецоперации НКВД, что его подпоили и чуть ли не силком перевезли в СССР, не стоит принимать во внимание, как, впрочем, и то, что на Родину он возвратился, чтобы умереть. Решение принял еще в 1930-м, однако побаивался, опасался, что ему не простят белогвардейского прошлого.

Тем не менее нещадно костеривший большевиков писатель в день 20-летия Октябрьской революции оказался почетным гостем на главном военном смотре страны, стоял возле Мавзолея и восхищался: «7 ноября на Красной площади я видел народных бойцов, проникнутых достоинством и силой. Это был подлинный парад народа, уверенного в своей правоте, народа, который знает, за что борется и ради чего живет».

Говорят, что некоторые панегирики советской власти за него писали другие, но это — не более чем попытки переиграть тогдашнюю реальность. «Даже цветы на Родине пахнут по-иному», — отмечал Александр Куприн, который был честней, откровенней других, и когда выступал против недостатков царского времени, и когда нападал на большевиков. В какой-то момент он устал от эмиграции, от натужной борьбы с «совдепией» и уже не мог лгать ни себе, ни другим. Вернулся, чтобы пожить — сколь было отведено...

Летом 1938 года после тяжелой операции выходить его врачи не смогли. В дневнике жены Елены Морицевны отмечены последние слова умиравшего: «Как жизнь хороша... Ведь мы на Родине! Кругом русские. Как это хорошо...»

Его читали, почитали, экранизировали. Любили не как литературного мастера-авторитета, а как доброго, закадычного друга. Именно таким он и хотел остаться в нашей памяти. Таким и остался.