Валерий БУРТ

14.01.2022

«Жди меня» — эти два слова в годы Великой Отечественной звучали, как никогда, часто. Их повторяли при расставаниях и в личных письмах, произносили мысленно и страстным шепотом, как молитву. Константин Симонов эту сакраментальную фразу-мольбу не только вынес в название стихотворения, но сделал уникальным, берущим за душу рефреном. Мотив создания произведения поэт объяснил позже так: «Просто я уехал на войну, а женщина, которую я любил, была в тылу. И я написал ей письмо в стихах».

ВПЕРВЫЕ опубликованное ровно 80 лет назад (14 января 1942-го) стихотворение было написано в начале войны, по возвращении автора в Москву после его первой командировки на Западный фронт. Побывав в Вязьме, под Ельней, близ Дорогобужа, Симонов видел, как сметал все на своем пути могучий и жестокий враг, как отчаянно дрались, будучи не в силах остановить эту дьявольскую серо-зеленую массу, красноармейцы. Поэту было горько и больно.

Переночевав на даче своего друга Льва Кассиля в Переделкине, он остался утром один. «Кругом были высокие сосны, много земляники, зеленая трава, — вспоминал Константин Михайлович. — Был жаркий летний день. И тишина... На несколько часов даже захотелось забыть, что на свете есть война. Наверно, в тот день больше, чем в другие, я думал не столько о войне, сколько о своей собственной судьбе на ней».

Симонов думал о женщине, в которую был страстно влюблен. Тогда ее имя для посторонних оставалось тайной, в стихотворных посвящениях поэт ставил лишь две буквы адресата — «ВС». За литерами скрывались имя и фамилия известнейшей актрисы Валентины Серовой, вдовы трагически погибшего в 1939 году комбрига ВВС.

У красавицы не было отбоя от поклонников, среди которых в какой-то момент оказался и Константин Симонов. Он приходил на ее спектакли в Ленком (театр в то время назывался несколько иначе), дарил ей пышные букеты, посылал письма. Валентина не спешила раскрывать ему свои объятия, однако незадолго до войны благосклонно кивнула: «Позвоните мне»...

22 июня 1941 года, уже тогда, когда Молотов объявил о нападении Германии на Советский Союза, Симонов сочинил проникновенные строки: «Будь хоть бедой в моей судьбе, / Но кто б нас ни судил, / Я сам пожизненно к тебе / Себя приговорил».

«Жди меня» он написал спустя месяц. К нежным чувствам примешивались тоска и отчаяние, страх навсегда потерять то, что стало бесконечно дорого и желанно.

Враг захватил Прибалтику и Белоруссию, рвал на части Украину, осадил Киев, а военкор Симонов заклинал любимую:

Жди меня, и я вернусь.

Только очень жди,

Жди, когда наводят грусть

Желтые дожди,

Жди, когда снега метут,

Жди, когда жара,

Жди, когда других не ждут,

Позабыв вчера...

Листок со стихотворением, мотаясь по фронтам, он неизменно носил с собой в полевой сумке.

Писал о чудовищной войне, а перед глазами стояла Валентина — почти как у Александра Блока: «О доблестях, о подвигах, о славе / Я забывал на горестной земле, / Когда твое лицо в простой оправе / Передо мной сияло на столе». Порой доставал заветный листок, расправлял загнутые уголки и уже в который раз пробегал глазами давно заученный текст.

Публиковать свое любовное посвящение долго не хотел, о чем впоследствии рассказывал: «Я считал, что эти стихи — мое личное дело... Но потом, несколько месяцев спустя, когда мне пришлось быть на далеком Севере и когда метели и непогода иногда заставляли просиживать сутками где-нибудь в землянке... мне пришлось самым разным людям читать стихи. И самые разные люди десятки раз при свете коптилки или ручного фонарика переписывали на клочке бумаги стихотворение «Жди меня», которое, как мне раньше казалось, я написал только для одного человека».

В декабре 1941 года его позвали на радио почитать свои стихи. Поэт опоздал, а когда прибежал в студию, диктор уже вовсю знакомил слушателей с симоновской поэзией. И тут автор знаками показал, что дальше читать будет сам. Так советские люди впервые услышали самое, пожалуй, выдающееся его стихотворение.

Голосовыми данными, дикцией он, как известно, не впечатлял, слегка картавил, но это не помешало донести до соотечественников глубокий смысл и красоту любовного послания. Услышав стих «Жди меня», воины вспоминали отчий дом, родных, горячо любимых, а женщины в тылу представляли тех, кто им был дороже всего на свете, и молили Бога, чтобы Он их уберег.

Тогда же автор понял, что эти строки в кромешном аду войны дарили главное — надежду:

Жди меня, и я вернусь,

Всем смертям назло.

Кто не ждал меня, тот пусть

Скажет: — Повезло.

Не понять, не ждавшим им,

Как среди огня

Ожиданием своим

Ты спасла меня...

Одно из любопытных, связанных с историей произведения обстоятельств Мариэтта Чудакова (совсем недавно ушедшая от нас) описала так:

«Первую, возможно, попытку напечатать «Жди меня» Симонов делает наудачу — в одной из армейских газет (скорей всего, предвидя или предчувствуя затруднения в центральной печати).

Редактор газеты 44-й армии «На штурм» вспоминал о встрече в Новороссийске... в первые дни января 1942 года:

Когда вы кончили читать «Жди меня», я полушепотом повторял:

— Как хорошо...

А вы внезапно предложили:

— Хочешь, отдам... Возьми опубликуй...

Это было неожиданно. И я стал что-то бормотать, что в газету нужно героическое, а не интимно-лирическое. И бил себя по лысеющей голове потом, когда эти стихи опубликовала «Правда»...».

Той же зимой Симонов предложил опубликовать «Жди меня» — в паре со стихотворением «Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины» — главному редактору «Красной звезды» Давиду Ортенбергу. Строфы про военные пути-дороги Давиду Иосифовичу приглянулись, но любовное посвящение принять отказался: «Эти стихи, пожалуй, не для военной газеты... нечего растравлять душу солдата — разлука и так горька!».

Симонов, надо полагать, огорчился, но вынужден был смириться, благо «тираж» переписанного от руки стихотворения исчислялся, по-видимому, многими тысячами экземпляров.

Редакция «Красной звезды» находилась в одном здании с «Правдой» и «Комсомолкой». В январе 1942-го поэт-военкор встретил в коридоре руководителя главной газеты советских коммунистов Петра Поспелова, и тот позвал его к себе попить чаю.

В ответ на просьбу дать для «Правды» что-то из поэзии наученный горьким опытом литератор сказал, что ничего нового у него нет. Вот как продолжение беседы описывал в мемуарах сам Симонов:

«— А мне товарищи говорили, будто вы недавно тут что-то читали.

— Вообще-то есть, — сказал я. — Но это стихи не для газеты. И уж во всяком случае, не для «Правды».

— А почему не для «Правды»? Может быть, как раз для «Правды».

И я, немножко поколебавшись, прочел Поспелову не взятое в «Красную звезду» «Жди меня». Когда я дочитал до конца, Поспелов вскочил с кресла, глубоко засунул руки в карманы синего ватника и забегал взад и вперед по своему холодному кабинету.

— А что? По-моему, хорошие стихи, — сказал он. — Давайте напечатаем в «Правде». Почему бы нет? Только вот у вас там есть строчка «желтые дожди»... Ну-ка, повторите мне эту строчку.

Я повторил:

— «Жди, когда наводят грусть желтые дожди...»

— Почему «желтые»? — спросил Поспелов...

— Не знаю, почему «желтые». Наверное, хотел выразить этим словом свою тоску».

К счастью, цвет дождей не сказался на судьбе произведения, спустя несколько дней его автор, «вернувшись из-под не взятого еще вопреки ожиданиям Можайска, увидел... «Жди меня» напечатанным на третьей полосе «Правды».

После этого стихотворение перепечатывали другие газеты, и те номера вопреки обыкновению фронтовики не рвали тут же, по прочтении, на самокрутки, но бережно вырезали оттуда, а после хранили, заучивали наизусть, цитировали в письмах домой заветные строчки. Фронтовой медик Слава Бескина после войны вспоминала: «В госпиталях мужчины-врачи часто на сложных операциях читали «Жди меня», когда не хотели при женщинах материться».

Случалось, и раненые бойцы, когда им было невмоготу, читали наизусть симоновский стих, и боль становилась чуть менее невыносимой.

О его магическом воздействии на людей историк Лев Пушкарев рассказывал: «Чтобы тебя не убили на фронте, нужно было письмо или фотокарточку любимой носить у сердца. Тогда эта фотокарточка отводила пулю. О, какая примета была! Такой же силой обладало стихотворение «Жди меня» Симонова, но его нужно было обязательно переписать от руки и носить только у сердца».

У стихотворения в те годы стали появляться многочисленные подражания. Вот фрагмент одного из них, написанного от лица женщины: «Снятся мне твои черты, Где же ты теперь? Жданный мой, когда же ты / Постучишься в дверь? / Для тебя припасено / Все давно твое, / Непочатое вино / Выпьем мы вдвоем. / Верно, ты придешь опять, / Ласковый, родной. / Милый, я умею ждать, / Как никто другой».

Как это ни удивительно, «Жди меня» во время Великой Отечественной звучало и по-немецки. В Германии в ту пору не писали лирических стихов о войне, однако изнуренным жестоким противостоянием, истосковавшимся по родному очагу гансам, германам, клаусам и манфредам, а также их родным и любимым тоже была необходима такая лирика, вот и переложили слова чужого для них поэта на немецкий язык.

Впоследствии жители разных стран переводили «Жди меня» и на английский, и на итальянский, и на иврит...

«Я читал его сотни раз и во время, и после войны, — вспоминал автор. — И наконец через двадцать лет после войны решил было никогда больше не читать этого стихотворения. Все, кто мог вернуться, — вернулись, ждать больше некого. А значит, и читать поздно. Так я решил про себя. И больше года не читал, пока не попал на Дальний Восток к торговым морякам, рыбакам и подводникам, уходившим из дому в море на несколько месяцев, а иногда и больше. Там на первой же встрече от меня потребовали, чтобы я прочел «Жди меня»...Уже по-другому... стихотворение все еще продолжало отвечать душевной потребности людей, имевших на это свои причины».

Их отношения с Валентиной Серовой разладились в 1950-е. После расторжения брака Константин Михайлович вычищал в личных оригиналах и копиях собственных произведений все указания на бывшую возлюбленную. Оставил — те самые инициалы «ВС» — лишь перед текстом стихотворения «Жди меня». Незадолго до ухода в мир иной, находясь в больнице, попросил дочь Марию принести ему старые письма, которые когда-то писал Валентине.

Поэт рвал пожелтевшие листки и с грустью говорил дочери: «Не хочу, чтобы после моей смерти чужие руки копались в этом... То, что было у меня с твоей матерью, было самым большим счастьем в моей жизни и самым большим горем».

Но это — грустный финал совсем иной истории, имеющей мало общего с любимым многими поколениями россиян стихотворением.

Материал опубликован в декабрьском номере журнала Никиты Михалкова «Свой».