Валерий БУРТ

21.07.2021

Конфликты между писателями всегда были не редкостью. Натуры тонкие, ранимые, они чрезвычайно болезненно переживали и переживают последствия кем-то неосторожно брошенных слов. Случалось, обиженные друг на друга литераторы выходили к дуэльному барьеру...

Далеко не все подобные размолвки сохранила народная память, однако ссора двух гениев Ивана Тургенева и Льва Толстого, приключившаяся 27 мая (8 июня) 1861 года, вошла, что называется, в анналы. И это неудивительно, ведь 160 лет назад могла случиться трагедия национального и даже всемирного масштаба.

Прежде они были хорошими приятелями, хотя кошка пробегала меж ними не раз. Первая их встреча произошла в ноябре 1855-го, когда Толстой, еще не особо известный литератор, прибыл из Крыма после своего участия в военной кампании. Сестре Марии Николаевне он в письме сообщал: «Приехав вчера в Петербург в 9 часов, я тотчас же поехал в баню, убедившись, однако, наперед, что Тургенев будет дома до 12 часов. Из бани, напившись чаю, я побежал к нему и встретил его в то время, как он выходил, чтоб ехать ко мне, потому что человек его говорил ему, что какой-то приехавший граф Толстой присылал спрашивать, будет ли он дома. Мы с ним сейчас же изо всех сил расцеловались. Он очень хороший. С ним вместе поехали к Некрасову, у которого обедали и до 8 часов сидели и играли в шахматы. Он выиграл 2, я одну, но я был не в духе, а он со мной не сладит. Нынче я перееду к нему. Он очень просит, и мне хочется, но боюсь, что мы будем мешать друг другу, однако попробуем».

Лев Николаевич прожил у Ивана Сергеевича немногим более месяца. За этот срок они провели немало времени за приятными и полезными для обоих разговорами, хозяин представил своего нового знакомца авторам «Современника» Некрасову, Чернышевскому, Островскому и другим.

Прежде все они были друг о друге по меньшей мере наслышаны. Первую повесть будущего классика «Детство» сначала, в 1852-м, прочитал Некрасов, который, похвалив, рекомендовал ознакомиться с книгой Тургеневу. Тот через какое-то время ответил Николаю Алексеевичу: «Ты прав, это талант надежный... Пиши к нему и понукай его писать. Скажи ему (если это может его интересовать), что я его приветствую, кланяюсь и рукоплещу ему».

Повесть «Отрочество» Тургенева тоже заинтересовала. Он искренне порадовался за Толстого, назвав его талант на сей раз «первостепенным». Иван Сергеевич отправил Льву Николаевичу письмо, в котором уверял, что высоко его ценит и многого от него ждет.

Толстой был польщен похвалами более известного, старшего по возрасту мастера и посвятил ему рассказ «Рубка леса». А чуть ранее отметил в своем дневнике: «Читал «Записки охотника» Тургенева, и как-то трудно писать после него».

Казалось, в их отношениях установилась идиллия, дружба двух огромных талантов крепла. Ан нет, далеко не все в этом плане было гладко. 7 февраля 1856 года Толстой поведал дневнику: «Поссорился с Тургеневым». Через 12 дней появилась новая запись: «Обедал у Тургенева, мы снова сходимся». По прошествии месяца с небольшим вновь выразил разочарование: «С Тургеневым я кажется окончательно разошелся».

И тем не менее они продолжали встречаться (и за границей, и в России), беседовать, обмениваться письмами. Упоминали друг друга в посланиях к родственникам, знакомым. 5 июля 1856-го Толстой в очередной раз выказал недовольство поведением приятеля, причем довольно острое: «Приехал Тургенев. Он решительно несообразный, холодный и тяжелый человек, и мне жалко его. Я никогда с ним не сойдусь».

Иван Сергеевич отвечал взаимностью: «Ни одного слова, ни одного движения в Толстом нет естественного. Он вечно рисуется. И я затрудняюсь, как объяснить в умном человеке эту кичливость своим захудалым графством... Хоть три дня в щелоке вари русского офицера, а не вываришь из него юнкерского ухарства; каким лаком образованности ни отполируй такого субъекта, все-таки в нем просвечивает зверство».

Писатели то конфликтовали, то снова мирились. Афанасий Фет вспоминал о том, как ему довелось стать «свидетелем того отчаяния, до которого доходил кипятящийся и задыхающийся от спора Тургенев на видимо сдержанные, но тем более и язвительные возражения Толстого».

Ругались они и при других собратьях. Например, однажды в гостях у Некрасова Тургенев говорил-говорил, покуда не изнемог и не схватился за горло, сдавленно шепча: «Не могу больше! У меня бронхит!» — после чего стал взволнованно бродить по комнатам. «Бронхит — воображаемая болезнь», — ворчал Толстой, а хозяин дома тем временем тревожился за обоих, поскольку они были опорой и надеждой «Современника».

Когда гнев утихал, приходило осознание: им друг без друга трудно. Однако потом все начиналось сызнова: ссоры, примирения...

Весной 1861 года оба писателя вернулись из-за границы и в одной коляске отправились к Фету в Степановку, которая от имения Тургенева Спасского располагалась в 70 верстах. Хозяева Афанасий Афанасьевич и Мария Петровна встретили их радушно, разместив в своем большом, уютном доме.

День приезда прошел без приключений: гуляли, обменивались новостями, ужинали. Неприятности начались на следующие сутки, 27 мая. Вот как Фет описал это в книге «Мои воспоминания»:

«Утром в наше обыкновенное время, то есть в 8 часов, гости вышли в столовую, в которой жена моя занимала верхний конец стола за самоваром, а я в ожидании кофея поместился на другом конце. Тургенев сел по правую руку хозяйки, а Толстой по левую. Зная важность, которую в это время Тургенев придавал воспитанию своей дочери, жена моя спросила его, доволен ли он своей английской гувернанткой. Тургенев стал изливаться в похвалах гувернантке и, между прочим, рассказал, что гувернантка с английской пунктуальностью просила Тургенева определить сумму, которою его дочь может располагать для благотворительных целей.

— Теперь, — сказал Тургенев, — англичанка требует, чтобы моя дочь забирала на руки худую одежду бедняков и, собственноручно вычинив оную, возвращала по принадлежности.

— И это вы считаете хорошим? — спросил Толстой.

— Конечно, это сближает благотворительницу с насущною нуждой.

— А я считаю, что разряженная девушка, держащая на коленях грязные и зловонные лохмотья, играет неискреннюю, театральную сцену.

— Я вас прошу этого не говорить! — воскликнул Тургенев с раздувающимися ноздрями.

— Отчего же мне не говорить того, в чем я убежден? — отвечал Толстой.

Не успел я крикнуть Тургеневу: «Перестаньте!» — как, бледный от злобы, он сказал: «Так я вас заставлю молчать оскорблением».

С этими словами он вскочил из-за стола и, схватившись руками за голову, взволнованно зашагал в другую комнату. Через секунду он вернулся к нам и сказал, обращаясь к жене моей: «Ради бога, извините мой безобразный поступок, в котором я глубоко раскаиваюсь». С этим вместе он снова ушел».

Вскоре оба рассерженных писателя покинули дом Фета.

Казалось бы, что ж тут особенного, ну, вскипели по пустячному поводу, выразили обоюдное несогласие, но затем-то следовало бы, наверно, унять свой пыл, пожать друг другу руки... Но нет, искре случайной ссоры они дали разгореться, перерасти в пожар.

Впрочем, надо знать привычки и нравы того времени. Нельзя было что-либо говорить на людях, не подумав о последствиях. Ведь многие господа, в особенности литераторы, помимо того, что были обидчивыми, обладали богатейшим воображением, пребывали подчас в плену иллюзий, мгновенно улавливали аллюзии (там, где их нет). Так произошло и у порывистых, чрезвычайно самолюбивых Толстого с Тургеневым, в чьих душах спорадически то вспыхивала, то затухала взаимная неприязнь.

Ссора могла иметь и вполне конкретную причину. Возможно, Лев Николаевич жалел единственную дочку Ивана Сергеевича, рожденную вне брака Пелагею, о которой шла речь в том злополучном разговоре. Может быть, Толстого разгневало то, что в словах Тургенева он услышал некоторую фальшь. Но, право же, вряд ли стоило из-за этого ругаться вплоть до требования сатисфакции. Более того, дворянской дуэли могла предшествовать обычная «мужицкая» драка.

Жена Толстого Софья Андреевна много лет спустя (в 1877 году) воспроизвела — видимо, со слов мужа — ту сцену: «Тургенев сказал: «Стало быть, вы находите, что я дурно воспитываю дочь?» Л.Н. ответил на это, что он думает то, что говорит, и что, не касаясь личностей, просто выражает свою мысль. Тургенев рассердился и вдруг сказал: «А если вы будете так говорить, я вам дам в рожу».

К счастью, писатели не подрались ни на кулаках, ни на пистолетах, ни на ружьях, несмотря на то, что в дальнейшем — вследствие множества недоразумений, взаимных упреков, а то и неприкрытых оскорблений — дуэль вполне могла состояться. Ведь еще в те, самые сложные во взаимоотношениях двух великих писателей, дни Толстой посылал в Спасское нарочного, вызывая владельца имения на поединок, а вслед за этим отправил еще одно письмо, в котором, по словам Софьи Андреевны, уточнил, что «не желает стреляться пошлым образом, т.е. что два литератора приехали... с пистолетами, и дуэль бы кончилась шампанским, а желает стреляться по-настоящему и просит Тургенева приехать в Богуслав к опушке с ружьями».

Страшно представить, как это могло отразиться на отечественной и мировой литературе. Тургенев был замечательным охотником, Толстой — боевым офицером с военным опытом за плечами...

Их отношения были надолго прерваны. В течение многих лет и тот и другой наверняка жалели о размолвке, но шагов к новому сближению не предпринимали. «Кажется, недоразумений между нами быть не может — потому что мы друг друга понимаем ясно — и понимаем, что тесно сойтись нам невозможно. Мы из разной глины слеплены», — писал Тургенев Фету.

Но всему рано или поздно приходит конец. Спустя 17 лет после инцидента в Степановке, 6 апреля 1878 года, Лев Николаевич отправил Ивану Сергеевичу письмо:

«В последнее время, вспоминая о моих с вами отношениях, я, к удивлению своему и радости, почувствовал, что я к вам никакой вражды не имею. Дай бог, чтобы в вас было то же самое. По правде сказать, зная, как вы добры, я почти уверен, что ваше враждебное чувство ко мне прошло еще прежде моего... Я помню, что вам я обязан своей литературной известностью, и помню, как вы любили и мое писание и меня. Может быть, и вы найдете такие воспоминания обо мне, потому что было время, когда я искренне любил вас. Искренно, если вы можете простить меня, предлагаю вам всю ту дружбу, на которую я способен».

Читая это послание, Тургенев даже всплакнул и тут же ответил: «С величайшей охотой готов возобновить нашу прежнюю дружбу и крепко жму протянутую мне Вами руку. Вы совершенно правы, не предполагая во мне враждебных чувств к Вам; если они и были, то давным-давно исчезли, и осталось одно воспоминание о Вас, как о человеке, к которому я был искренне привязан; и о писателе, первые шаги которого мне удалось приветствовать раньше других, каждое новое произведение которого возбуждало во мне живейший интерес».

В том же году писатель-охотник дважды побывал в Ясной Поляне и всякие недоразумения между ними, кажется, прекратились. Когда Толстой узнал о тяжелой болезни Тургенева, он адресовал ему такие слова: «Я почувствовал, как я Вас люблю. Я почувствовал, что если Вы умрете прежде меня, мне будет очень больно».

Жестокое противостояние между «невообразимо мучительным недугом и невообразимо сильным организмом» Ивана Тургенева завершилось в сентябре 1883 года. Толстому судьба даровала после этого еще 27 лет весьма плодотворной жизни.

Материал опубликован в майском номере журнала Никиты Михалкова «Свой».