Поэт Максим Калинин избрал свой способ сохранения и передачи исторической памяти — сочинил цикл стихов «Живописец Господа Бога», посвященный творчеству великого русского иконописца XVII века, костромича по рождению, Гурия Никитина. В недавно вышедшей в издательстве «Летний сад» книге — 67 верлибров, цветные репродукции самых известных фресок и даже икон (их дошло до наших дней совсем мало) кисти художника, его жизнеописание, сделанное на основе крайне скудных сведений, а также словарь специальных терминов. Послесловие написал поэт и прозаик Андрей Тавров.

На все, что происходит с лирическим героем Калинина, мы смотрим глазами обоих, автора и персонажа, поскольку повествование ведется от первого лица.

Позвали меня в Москву

В Архангельский собор —

Писать

Стенным письмом

против прежнего.

Пришел я —

В изножие встал —

Будто ступня большая

меня придавила.

Взгляд долез до закомар —

Шапка свалилась с затылка.

И вдруг

Вздрогнула громадина,

Обмякла

И рухнула на меня.

Главное в характере иконописца — восхищение сделанным его предшественниками, ощущение собственного «ничтожества», неспособности создать совершенные, прекрасные образы и, конечно, отчаянное желание творить. Мы-то, зрители и читатели, знаем о силе таланта Гурия, а он об этом не ведал. Зато имел возможность воспринимать увиденное так, как для нас уже недоступно.

В приведенном фрагменте (как, впрочем, и во многих других) встречаются непривычные и незнакомые слова. Что такое «стенное письмо»? Фрески. Как это — «против прежнего»? Поверх обветшавшей или поврежденной росписи. «До закомар» — до того места, где стена полукругло завершается, повторяя очертание свода.

Редко-редко человек, чье восприятие по прошествии ряда эпох сильно изменилось, может ощутить подобное воздействие от плоской, написанной на стене картины. Для Гурия Никитина и его современников все изображения были живыми, для нас же они — «всего лишь» памятники культуры. Поэзия помогает преодолеть эти различия, чудесным образом вернуться на три с лишним столетия назад, пробраться в иную эпоху и в чужую душу.

Никитин — бесспорно, великий мастер (хотя и не самый знаменитый), и в славном ряду, где Андрей Рублев, Феофан Грек, Даниил Черный, Дионисий, Симон Ушаков, Федор Зубов, отнюдь не затерялся. После него церковных художников такого дарования уже не было, к тому же сохранилось довольно много произведений, о которых доподлинно известно: они созданы им и его костромской артелью. А ведь время оказалось столь же милосердным далеко не к каждому богомазу...

Знакомство с творчеством Гурия Никитина можно начать в суздальском Спасо-Евфимиевом монастыре, основанном в XIV веке на берегу реки Каменки. Вначале он был деревянной крепостью и лишь два столетия спустя стал грандиозным каменным ансамблем. Главный собор, получивший имя Спаса Преображения, строили в 1560–1580-е. Роспись Никитин с артельщиками выполнили позднее, спустя немногим более столетия (1689). И это, судя по всему, его последняя работа, во всяком случае из тех, что нам известны. Вот сделанная в 1706 году запись в «подворной переписи» (так назывался статистический отчет о состоянии городского хозяйства) Костромы: «Двор пуст иконописца Гурья Никитина, он умре во 1691 году, был бездетен». Полтора десятка лет после смерти хозяина простоял дом, в котором, возможно, располагалась мастерская художника, а в ней — недописанные иконы, растертые пигменты для красок, подготовленные иконные доски...

Оказавшись в Спасо-Преображенском храме, попадаешь словно внутрь причудливого пламени — горящего языка немыслимо огромной, невесть кем и как зажженной свечи. Торжество синего и оранжевого ошеломляет. Хотя тут впору сделать поправку на индивидуальное восприятие. Максим Амелин, опубликовавший в книге «Живописец Господа Бога» несколько строк о стихах Калинина, отметил в палитре Гурия Никитина лиловый и багряный цвета, а вовсе не синий и оранжевый. Каждому — свое, главное, что по прошествии нескольких веков тона и оттенки на старых фресках завораживают, побуждают эмоционально проснуться, отреагировать каким-то, может быть, неосознанным, неясным движением души.

Обычный человек, придя в монастырь с экскурсией или в одиночку, возможно, удивится, изумлением и радостью отдаст долг создателю фресок и пойдет дальше. У стихотворца возможностей больше, он способен откликнуться строфами. Слова в поэзии — то же, что краски в живописи, средство выразить содержание собственной души, свое понимание мира, но одновременно и нечто иное: ведь цвет в живописи можно показать лишь посредством него самого.

Максим Калинин нашел свой метод «цветопередачи», уникальный, но оттого и более ценный: поэт сочинил духовную и человеческую биографию Гурия Никитина.

Ведь что получается: кроме скудных данных о том, где и когда работал иконописец со своей артелью (а сколько записей погибло!), и сообщения о смерти, нам почти ничего о нем неведомо. Даже дата рождения приблизительна — «около 1620». Появился на свет в Костроме и всю жизнь там прожил. У дядей в торговых рядах имелись рыбные и суконные лавки, Гурий их унаследовал, добавив к ним собственную, иконную. Семьей не обзавелся, но и в монахи не постригся, ремеслу же учился у Василия Ильина, тоже костромича.

Никитин в своем роду стал первым богомазом, причем знаменщиком, мастером, наносившим на стену контуры будущей фрески. Если говорить современным языком, он определял композицию в целом (вторым знаменщиком в артели был Сила Савин), что само по себе очень ответственная работа, так как ключевые сюжеты христианской истории неграмотный верующий «считывал» через изображения. Считается, что в 1653 году тогда еще молодой художник — вместе с коллегами из Ярославля и Костромы — расписывал московскую церковь во имя Живоначальной Троицы в Никитниках.

Сорока лет от роду, то есть приблизительно в 1660-м, Гурий начал руководить артелью. Коллективный труд был необходим потому, что в одиночку за несколько месяцев (иногда с поздней весны до ранней осени) церковь не расписать — не успеть. В дождливое и холодное время года над монументальной храмовой живописью никто не работал: сырость и мороз не давали высыхать краскам и известковому грунту (это основа фресок, благодаря которой они дошли до наших дней), а для людей были чреваты смертельной опасностью, ведь большие соборы по зиме не отапливались. За здоровьем богомазов никто особо не следил (на все воля Божия), но вот стенопись — ценность безусловная, ее по мере сил берегли.

Трудились Гурий с артелью и в Москве (Архангельский собор Кремля, 1660-е), видимо, как раз с той поры мастер и обрел известность. Здесь, в столице, он был аттестован как иконописец первой (высшей) статьи. Затем расписывал храмы в Переславле-Залесском, Ростове Великом, Тутаеве (тогдашнем Романове или Романове-Борисоглебске), Ярославле, родной Костроме и, как уже сказано выше, в Суздале. Периоды осенних дождей, зимних снегов и весенней ростепели до установления ровной теплой погоды Никитин проводил дома, писал иконы в своей мастерской. Некоторые его образа выполнены настолько вдохновенно, что стали чудотворными. Особенно почитаема «Богоматерь Феодоровская со сказанием». При всем том звания «кормового», то есть получавшего постоянное жалованье, живописца он удостоен не был.

Вот примерно и все, что мы о нем знаем. Его собственных записей сохранилось очень мало, как и свидетельств современников. Нет никаких документов, по которым можно было бы судить о характере и условиях жизни художника. Есть только фрески и немного икон. По ним-то Максим Калинин и создал свой стихотворный цикл, предположив, что оставивший потомкам столь прекрасные произведения искусства человек должен был обладать особым складом души. Чтобы написать Христа и Богоматерь, апостолов и святых так выразительно, проникновенно, нужно сначала увидеть их, как говорили на Руси, «духовными очами».

И вряд ли мог «живописец Господа Бога» хоть раз в жизни не задуматься вот о чем:

...Страшно мне от мысли,

Что богомазы,

Чудеса изображающие,

Тоже вместилищем

Кому-то неземному

Служат.

И не гордыня

Снедает меня —

Жаль мне природы

Своей человечьей.

Что же нужно для того, чтобы проявиться в этом мире? Порой лишь одно: чтобы тебя заметил кто-то посторонний, увидел таким, какой ты есть — теми самыми духовными очами, отринув сиюминутные глупости, преодолев социальные ограничения, вопреки изломам и поворотам истории. Устами поэта иконописец, кажется, бросает вызов нам, грешным:

Если ночью встать

В день моего рожденья

Около алтаря,

Стены, столпы и своды

Вспыхнут переплетеньем

Прорисей золотых,

Тех, что наметил я,

Будучи знаменщиком.

Горят они, словно созвездья,

Затепленные Отцом

Нашим Небесным...

Откуда черпал вдохновение Гурий Никитин? Не только из текстов Писания (это само собой разумеется, иконописцы не работали иначе), но также из жизни, как и все мы, разной степени одаренности люди. Нужно лишь уметь замечать прекрасные мелочи, доступные самому неискушенному взору.

Так мы входили в собор

И, не переводя дыханья,

Начинали писать

И свое сообщали движенье

Святым, которые шли

По стенам

Одной сплошной чередою,

Перепрыгивая через окна

С простенка на простенок,

И со стараньем

Повторяя все углы на пути.

И когда вечером

Мы озирали работу свою —

падали с ног

От головокруженья.

А святые

Шли и шли.

Вот так Максим Калинин составил «автобиографию» замечательного богомаза Гурия Никитина, умершего почти 330 лет назад. С одной стороны, почти чистый вымысел, с другой — художественная правда, которая иногда посильнее голых фактов будет, ибо проникает в недосягаемый, манящий, созданный яркими красками и пламенными строфами мир.