— Существует мнение, что сегодня профессия переводчика, особенно в сфере художественной литературы, если и не отмирает вовсе, то, как минимум, становится все менее востребованной. Согласны ли вы с этим?

— Я бы не сказала, что профессия мало востребована. Скорее, она не сулит материального благополучия. Главное отличие сегодняшней ситуации от того, что было в советское время, заключается в том, что раньше литературным и переводческим трудом можно было жить. А сегодня заниматься только художественным переводом невозможно, потому что, даже переводя внушительные объемы текстов, заработать на достойную жизнь не получится. Не говоря уже о том, что переводить большие объемы просто вредно — ты начинаешь писать штампами, превращаешься в одушевленную печатную машинку. Перевод — творческая, литературная работа, которая требует времени, неспешных ритмов.

Вместе с тем, сегодня в России есть очень много издательств, заинтересованных в выпуске зарубежной литературы. Я в основном перевожу с итальянского, но могу предположить, что ситуация с другими европейскими языками — испанским, французским, немецким — не слишком отличается, хотя больше всего, конечно, переводят с английского. То есть спрос на художественный перевод есть, такого рода работа предлагается. Другое дело, что условия работы своеобразные — прежде всего, я имею в виду низкие тарифы. Как правило, за один печатный лист, то есть за 40 тысяч знаков, равных 24 стандартным страницам, платят несколько тысяч рублей. Но даже хороший переводчик — вернее, как раз хороший переводчик — не переведет столько, чтобы этого хватило на достойную жизнь.

Ведь мы не только проделываем огромную подготовительную работу, знакомимся с автором, с произведением, которое нам предстоит перевести, с мнением критиков, но также в процессе перевода неоднократно перечитываем, перерабатываем текст. Стоит отложить перевод на пару недель, а потом вернуться к нему, как сразу находятся ошибки и огрехи. При этом некоторые издательства торопятся, пытаются устанавливать жесткие сроки, не позволяя переводчику стилистически отшлифовать текст. Мне повезло: издательства, с которыми сотрудничаю я, ценят качество и уважают переводческий труд, но по опыту своих студентов, выпускников Литинститута, знаю, что иногда предлагаются кабальные условия.

— Почему же в советские годы спрос и условия были одними, а сейчас все настолько изменилось?

— Полагаю, сейчас изменилась к худшему ситуация на издательском рынке — это легко понять по тиражам. Например, когда выходят книги в моем переводе в известном, прекрасно работающем издательстве Corpus, то их стандартный тираж составляет две-три тысячи экземпляров. И это — для популярного современного зарубежного автора. Причем тираж распространяется не только по всей нашей стране, но и в близлежащих странах, где читают по-русски. Другое дело, что издательства сейчас стараются перестраиваться и выпускать параллельно электронные книги и аудиокниги, чтобы увеличить спрос, но все равно по сравнению с советской эпохой это совершенно несопоставимые цифры.

— При таких, мягко говоря, непростых материальных условиях на каком уровне находятся сейчас переводческие школы в нашей стране?

— Несмотря на сложившуюся ситуацию, есть немало переводчиков, для которых принципиально важно переводить хорошо. Обычно они стараются найти другую работу в качестве основного источника дохода, а переводят немного — скажем, одну книгу в полгода или в год, зато доводят ее до блеска. Другое дело, что есть издательства, для которых скорость важнее качества, и они обращаются к менее квалифицированным или менее опытным переводчикам. В результате получаются почти любительские переводы, которые могут серьезно скомпрометировать достойного автора. Впрочем, помимо переводчика, чрезвычайно важна фигура редактора. Грамотный, профессиональный редактор, особенно знающий язык, с которого переведена книга, становится соавтором перевода и может иногда спасти положение, если перевод выполнен непрофессионалом.

Отвечая на вопрос о переводческих школах, назову в первую очередь Литературный институт имени А.М. Горького, в котором много лет существует отделение художественного перевода — насколько мне известно, единственное место в нашей стране, где переводчики художественной литературе получают полное высшее образование. Можно ли назвать нас переводческой школой? Конечно, у нас с коллегами нет жестко прописанных правил, в творческой профессии это невозможно, но в целом мы руководствуется близкими принципами, во многом продолжающими то, что принято называть советской школой художественного перевода.

— Не могли бы вы их перечислить? Хочется почувствовать механику этой профессии.

— Первый и самый главный принцип: когда ты переводишь художественное произведение, то и у тебя должно получиться художественное произведение, а не безжизненная, пусть даже верная копия. Мы исходим из того, что перевод художественной литературы — это не ремесло, которому можно научить почти каждого, а призвание, ведь эта профессия предполагает наличие у переводчика собственного литературного таланта, пусть и не очень яркого. Поэтому, занимаясь со студентами, мы даем им много творческих заданий. Чтобы состояться как переводчики, они должны до некоторой степени сами стать писателями и поэтами. Мы стараемся не слепо воспроизводить оригинал, а создавать полноценное художественное произведение, уважительно относясь к автору и вместе с тем учитывая нашу читательскую аудиторию.

Приведу простой пример. У нас в институте есть межкафедральный проект «В помощь начинающему переводчику», где мы обсуждаем, казалось бы, узкотехнические вопросы. Например, делать ли сноски и подробные комментарии к тексту? Многие годы предполагалось, что переводчик и редактор обязаны снабдить текст перевода справочным аппаратом, объясняя все, что может оказаться непонятным читателю, в том числе приводя сведения энциклопедического характера.

Сейчас ситуация изменилась: мы живем в эпоху интернета, и при желании наш читатель может часто без особого труда самостоятельно найти интересующую его информацию. Возникает вопрос: как строить комментарии? Где они необходимы, а где без них можно обойтись? Где их размещать — внизу страницы или в конце книги? Или лучше по возможности давать нужные сведения в тексте самой книги? В чем проявляется большее уважение к читателю: в подчеркнутой заботе или в расчете на самостоятельную, думающую публику? Эти вопросы могут показаться второстепенными, но это не так. Например, в Италии художественные тексты часто выходят вообще без примечаний, комментарии делаются только в специальных, филологических изданиях.

Или, например, любопытная стилистическая особенность, которую мы обсуждали с коллегами. Многие европейские прозаики в последние годы отдают предпочтение повествованию в настоящем времени. Создается интересный, почти кинематографический эффект: кажется, что ты не читаешь книгу, а смотришь фильм, следишь за событиями, которые происходят здесь и сейчас. Однако в русской художественной прозе подобный прием еще не получил широкого распространения, порой перевод, воссоздающий это свойство текста, звучит неестественно. Вновь возникает вопрос: как следует поступить? Должны ли мы непременно сохранять эту особенность оригинала, понимая, что русскому читателю может быть неуютно, или лучше перевести повествование в привычное нам прошедшее время? В подобных случаях я, например, пытаюсь найти какое-то компромиссное решение, стараюсь оставить, где можно, настоящее время, а где совсем не получается, где это выглядит натянуто, все-таки использую прошедшее.

— Как перевод и внутренний, национальный литературный процесс соотносятся друг с другом? Грубо говоря, что на что влияет — перевод на литературу или сам литературный процесс на перевод?

— Можно говорить о взаимном влиянии. С одной стороны, художественный перевод создает новые языковые возможности и расширяет языковые границы. Вспомним примеры из переводов поэзии. Не могу не упомянуть об огромном вкладе, который внес в искусство поэтического перевода Евгений Михайлович Солонович, четверть века руководивший итальянским семинаром в Литинституте. Он познакомил нас со многими замечательными итальянскими поэтами — как прошлых столетий, так и современными, предпочитающими свободные формы. А ведь во многом благодаря переводам в России утвердился верлибр, то есть поэзия, отказавшаяся от размера и четкой рифмы.

Наша поэтическая традиция гораздо моложе итальянской, наше ухо привыкло к силлаботонике. В том, что мы постепенно научились принимать иные, свободные формы стиха, есть и заслуга поэтов-переводчиков, которые на протяжении десятилетий знакомили нас с современной зарубежной поэзией.

С другой стороны, огромное влияние на работу переводчика оказывает современная русская литература. Я постоянно твержу студентам: «Вы обязаны читать новинки современной русской литературы, следить за тем, что у нас публикуют, какие книги удостаиваются премий». Важно и то, о чем пишут, — есть универсальные темы, волнующие людей в разных странах, а есть темы, которые не заинтересуют или могут остаться не понятыми в других странах. И, конечно, для переводчиков важно, как пишут — каким языком, каким стилем, что устаревает, а что появляется нового, на каких языках говорят разные поколения. Когда выходят мои собственные переводы, я всегда с большим трепетом слежу за отзывами — на сайтах, читательских форумах, в блогах: мне интересна реакция не только профессионального критика, но и того, кого условно называют «наивным читателем». 

— Можете привести пример?

— Например, современная итальянская литература не всегда нравится нашей читающей публике. Порой не встречает понимания сдержанная, строгая манера, характерная сегодня для многих итальянских писателей: их тексты воспринимаются как бесцветные, упрощенные, схематичные, в то время как авторы нарочно используют ограниченный словарь, простой синтаксис, скупые средства выразительности, отказываются от всего, что делает текст богатым и ярким.

Видимо, наши читатели не привыкли к подобной литературе, некоторых эта особенность отталкивает, они ожидают большей динамичности, красок, тщательно прописанных деталей. Других, наоборот, раздражает тонкий психологизм итальянцев, умение принимать свои чувства и переживания, анализировать их, — кому-то это может показаться лишним. Обнаруживать подобные различия очень интересно: убеждаешься, насколько по-разному воспринимается одна и та же книга в разных странах. По сути, это живая иллюстрация диалога культур.

— То есть можно сказать, что художественный перевод выступает в качестве моста или портала между разными культурами, благодаря которому они друг друга обогащают?

— Безусловно. Например, в последние годы очень популярна литература нон-фикшн, которую у нас охотно переводят и издают. Несомненно, что она способствовала росту популярности книг этого жанра, написанных русскими авторами. Поделюсь и другим своим читательским наблюдением. Очевидно влияние детской переводной литературы на отечественную литературу для детей. В наше время детская литература стала другой. Упомяну, прежде всего, издательство «Самокат», но подобная тенденция характерна не только для него. Теперь много переводят авторов, пишущих на достаточно тяжелые и социально острые темы — война, эмиграция, болезни, одиночество, буллинг, конфликты в семье. Темы, которые многие годы были табуированными, перестают быть таковыми. И русскоязычные авторы все чаще к ним обращаются.

— Для вас лично что важнее всего передать в переводе: смысл, рисунок текста, его ритм, образный ансамбль? И должен ли, на ваш взгляд, переводчик устраняться из текста?

— Переводчик не может устраниться из текста книги, созданной и его рукой. Мы не прозрачное стекло. Например, я сразу узнаю манеру своих коллег — переводчиков с итальянского. Кого-то отличают удивительная деликатность и тонкий слух. Кого-то — пристрастие к фразеологии, некая вычурность стиля. Кого-то — филологическая дотошность. Кого-то — редкое чувство юмора, невероятное умение передавать шутки и игру слов. Конечно, переводчик не должен себя выпячивать, но от себя все равно не уйти.

Лично для меня важнее всего музыкальная составляющая текста. Я воспринимаю книгу как музыкальное произведение и знаю, что перевод получится, если я услышу мелодию, почувствую ритм. Когда я заканчиваю перевод, обязательно читаю его вслух, причем много раз, чтобы проверить, смогла ли попасть в нужную тональность, не исказила ли темп.

Естественно, мы стараемся как можно точнее передать содержание и сохранить образный строй. Нельзя вносить отсебятину, прикрываясь оправданием «я так слышу», если ты просто не удосужился понять текст. Кстати, в этом отношении ситуация по сравнению с советским временем тоже изменилась: сегодня внимательный читатель без труда доберется до оригинала и обнаружит ошибки и ляпы. Нельзя переводить небрежно, надеясь на то, что никто не поймает за руку.

С другой стороны, если говорить об образном строе, мне вспоминается роман Курцио Малапарте «Бал в Кремле». Выпустила его «Редакция Елены Шубиной», которая в принципе не занимается переводной литературой, но поскольку эта книга о 20-х годах, написанная по мотивам путешествия в Россию, для нее сделали исключение. У Малапарте очень своеобразный язык — не до такой степени, как, например, у Андрея Платонова, но в романе есть совершенно непривычные образы и написано не так, как обычно пишут художественную прозу. Когда я начала переводить эту книгу, то поняла, что самое главное — не пытаться пригладить язык романа, сделать текст «читабельным», нужно просто идти за автором.

Есть в работе переводчика и другие непреложные правила. Необходимо хорошо знать контекст, представлять себе то, о чем рассказано в книге. Например, я перевела роман Паоло Коньетти «Восемь гор», главный герой которого ходит в горы, занимается альпинизмом. Мне как человеку, который никогда не был в горах, пришлось буквально открыть для себя новый мир, узнать, какое бывает альпинистское снаряжение, как альпинисты называют горы, их склоны, вершины, хребты, как устроены высокогорные хижины, о чем нужно помнить, если собираешься пойти на ледник. Ни в коем случае нельзя ошибиться с терминологией — и не потому, что среди читателей может оказаться любитель горных походов. Это вопрос уважения к себе и к тому, кто возьмет в руки переведенную тобой книгу.

— О чем у вас как у переводчика «сердце болит»? Что в современном литературном процессе в России тревожит вас больше всего?

— Пожалуй, меня больше всего расстраивают низкие тиражи. Прекрасная книга крупнейшего европейского интеллектуала Роберто Калассо «Литература и боги», которую я перевела для Издательства Ивана Лимбаха, — труд, который, по моему мнению, заслуживает того, чтобы войти в список обязательного чтения на филологических и философских факультетах по всей стране, напечатана тиражом всего в две тысячи экземпляров. И, насколько мне известно, он не до конца распродан.

Мне трудно понять, с чем это связано. Неужели нет интереса к подобной литературе? Вряд ли все объясняется экономическими причинами, тем, что многие не могут позволить тратить деньги на книги. С другой стороны, не хочется верить, что у нас падает интерес к чтению. Но, так или иначе, есть ощущение, что многие прекрасные издательства, для которых хочется переводить, которые выпускают уникальные по качеству книги, работают в режиме выживания.

Знаю о непростом положении любимейшего журнала «Иностранная литература», в котором я иногда печатаюсь и для которого составила несколько итальянских номеров. В этом году ему исполнилось 65 лет! Это одно из лучших, без преувеличения легендарных периодических изданий — толстый журнал, занимающийся исключительно зарубежной литературой. Но в нашей, казалось бы, читающей стране его положение далеко не благополучно.