Елена Петрова — переводчик с безупречным вкусом. Именно в ее варианте мы знаем переводы Джулиана Барнса «Предчувствие конца», «Шум времени», «Портрет мужчины в красном», Уинстона Грума «Форрест Гамп», Тома Хэнкса «Уникальный экземпляр», многих произведений классика американской литературы — Рэя Брэдбери. Разговор с ней накануне Дня переводчика, который отмечается во всем мире 30 сентября, мы решили посвятить переводческой отрасли в России. Существует ли российская школа перевода? Сталкивается ли переводчик с цензурой? Как строится процесс перевода художественного текста?

— Елена Серафимовна, 30 сентября отмечается Всемирный день переводчика. Переводчики — кто они сегодня? Их иногда называют ни много ни мало демиургами...

— Да, действительно, 30 сентября — Всемирный день перевода, или День переводчика. Если вы спросите у своих знакомых, что это за праздник — 30 сентября, многие ответят: «Вера, Надежда Любовь и мать их София». Но те, кто причастен или неравнодушен к переводу, вспомнят и другое: то, что 30 сентября — день святого Иеронима, который считается покровителем переводчиков. Иероним Стридонский в V веке совершил настоящий подвиг: перевел Библию на латинский язык. Помимо всего прочего, он своими трудами и высказываниями утверждал, пусть косвенно, что точность передачи смысла не исключает изящества слога.

На Руси отдельной профессиональной кастой переводчики Посольского приказа стали уже в XV–XVII веках. Их обособленность определялась не только родом занятий, но и происхождением: многие из них были немцами и поляками, русским языком владели слабо и во многом полагались на посредничество местных переписчиков и толмачей. Отдельной прослойкой были и ученые монахи, выполнявшие переводы священных текстов.

В наши дни переводчиков, хороших и разных, теперь немало, их готовят многие вузы, и роль их несколько нивелировалась. Если кто-то из них и захочет считать себя демиургом, общественное мнение, боюсь, его не поддержит, и не в последнюю очередь потому, что перевод — это, как ни крути, творчество вторичное, опосредованное, вызванное к жизни и вдохновленное оригиналом художественного произведения и его автором. С другой стороны, слово «перевод» в некотором смысле магическое, в нем всегда было и есть нечто притягательное. Этим объясняется, в частности, стабильно высокий конкурс на переводческие отделения.

Подозреваю, что по современным меркам переводческая профессия все же не относится к самым престижным, так как корпеть приходится много, долго и порой мучительно, а гонорары невысоки. Тем не менее я эту профессию очень люблю и жизни без нее не мыслю. Что же касается широкого общественного признания — его получают единицы. Попросите кого-нибудь из знакомых назвать двух-трех ныне здравствующих переводчиков художественной литературы — мало кто даст внятный ответ. Спросите молодого прохожего, кто такой Голышев. Ответом, скорее всего, будет недоуменный взгляд. Я не вижу здесь трагедии: в конце концов, многие (и я в том числе) считают, что переводчик — это незаметная профессия. Да, переводчики художественной литературы по-прежнему работают келейно. Моя «келья», к примеру, на кухне, справа от кофемашины. «Келью» можно создать себе где угодно. Каждая моя поездка — с ноутом в обнимку. Я перевожу в любой обстановке, а ожидание на вокзале или в аэропорту и последующее перемещение в пространстве — это как подарок.

Но сегодня перевод подчас дистанцируется от келейности. Появляются новые веяния — например, так называемый краудсорсинг, то есть формирование большого коллектива переводчиков самой разной квалификации для выполнения разовой переводческой работы в кратчайшие сроки. Каждый участник переводит свой фрагмент какого-нибудь «забойного» текста, обычно на безвозмездной основе. Цели краудсорсинга могут быть различными, но в основном организаторы такой деятельности рассчитывают посрамить «неповоротливое» издательство и отдельного переводчика-«тугодума». Различны и цели исполнителей: например, попробовать свои силы в «настоящем» переводе, приобщиться к литературному процессу, завести интересные или полезные знакомства, стать широко известными в узком кругу и так далее.

— Не секрет, что издательства зачатую переводят сегодня отнюдь не высокую литературу. Как для переводчика нащупать грань компромисса — что соглашаться переводить, что нет?

— Когда мне предлагают очередной перевод, я стараюсь не отказываться. Даже если тематика мне не слишком близка, стараюсь найти в книге то, что меня зацепит, что можно полюбить: персонажа, похожего на кого-нибудь из знакомых, а если повезет, то и на меня; яркую интригу; своеобразие языка и стиля, которое можно использовать в лекциях и на семинарах по художественному переводу; исторические сведения, ранее мне не встречавшиеся; неожиданную культурологическую специфику или что-нибудь другое. Без любви переводить тяжело.

— Что можно сказать о российской школе перевода в наши дни? В частности, про питерскую школу, к которой вы принадлежите?

— Сегодня российская школа перевода отличается большей свободой и естественностью выражения, ее представителям не приходится нарушать целостность текста в угоду конъюнктурным, цензурным и иным окололитературным соображениям, ее ряды пополняют переводчики, получившие специальное переводческое образование, как практическое, так и теоретическое. За теоретическую подготовку ряда молодых санкт-петербургских переводчиков следует поблагодарить докторов филологических наук Виктора Ивановича Шадрина и Тамару Анатольевну Казакову. Слабым местом видится лишь нехватка квалифицированных редакторов. Но мне в этом смысле повезло: со мной соглашаются работать энциклопедист Александр Борисович Гузман и начинающий, но замечательно беспощадный специалист Зинаида Александровна Смоленская.

Российская школа перевода живет. Перевод художественной прозы заметнее, на мой взгляд, перевода поэзии и драматургии. В области прозы появляются неканонические способы перевода — Джонатан Сафран Фоер в переводе Василия Арканова, Александр Милн в так называемом «аналитическом» переводе Вадима Руднева. Да и я где-то, как-то постаралась перевести моего любимейшего «Форреста Гампа» созвучно авторскому замыслу — с реверсией, как говорят лингвисты, языкового стандарта. Некоторую лакуну драматургического перевода стремится занять киноперевод, который качественно вырос очень заметно. Иногда и фильм так себе, а перевод — заслушаешься.

Можно отметить такую специфику современного положения дел, как появление повторных переводов произведений современных авторов, или, как говорят издательские работники, «перепереводов». В этом процессе я тоже время от времени участвую. Мне представляется, что одновременное существование двух разных переводов одного и того же произведения — это позитивный факт. Читательские вкусы неоднородны: одним по душе более строгий, скупой перевод, другим — более раскованный, третьи не сосредотачиваются на этих различиях и следят только за фабулой. Но если перед покупкой книги будет возможность полистать оба варианта, хоть бумажные, хоть электронные, то и читательский выбор, вероятно, станет более осознанным, и фамилия переводчика наполнится профессиональным смыслом.

Санкт-Петербургская школа перевода сегодня в значительной степени сформировалась и продолжает формироваться вокруг издательства «Азбука-Аттикус» усилиями его руководителей и составителей серий — Александра Владимировича Жикаренцева и Александра Борисовича Гузмана. Там печатались и печатаются переводчики не только из Санкт-Петербурга, но и живущие по всей России и за ее пределами: это Екатерина Доброхотова, Анастасия Грызунова, Александр Богдановский, Елена Калявина, Мария Куренная и многие другие.


— Переводчик Макс Немцов: «Рынок иностранной переводной литературы сейчас устроен ровно никак. Хороших издательств мало, а рынок узкий». Вы согласны?

— Подождите: начнем с конца. Что значит «рынок узкий»? Он так устроен? Или так неустроен? Или это просто означает, что спрос на переводную литературу низок? Так сейчас вообще покупательский спрос довольно низок, и в деятельности издательств есть, как говорилось в одной пьесе, «нечто героическое». При этом разве к читателю не приходят переводы лауреатов Нобелевской, Букеровской и Пулитцеровской премий? Разве не переводятся новейшие произведения? Разве не открываются новые имена? Разве не открываются писательские способности у известных представителей других профессий? Даже Том Хэнкс отметился своим «Уникальным экземпляром». Далее: по какому принципу разделяются «хорошие» и иные издательства? И что значит «хорошее издательство»? Вот в Санкт-Петербурге, например, «Азбука-Аттикус» — замечательное издательство, разве нет? А «Вита-нова»? У каждого издательства есть свой устав и своя сфера деятельности, их трудно сравнивать. Или господин Немцов имел в виду издательства, где нет редакторов? Да, такие встречаются, и это, наверное, снижает общий уровень переводов.

— Существует ли какая-то, назовем это словом... цензура, в отношении иностранной литературы сегодня?

— Если это не вопрос с двойным дном, то мне о наличии цензуры ничего не известно. Есть действующее законодательство, им и руководствуются издатели при выборе материалов для перевода. Но чтобы авторские тексты «кромсали», «купировали» — такие случаи мне неизвестны. Даже в отношении так называемой обсценной, или этически сниженной лексики абсолютного запрета нет: просто книга должна продаваться запечатанной в целлофан или полиэтилен, с наклейкой 18+.

— Чтение иностранной литературы способно сделать из человека, живущего в России, западника, привить ему западные ценности и настроить на сложившийся там мироуклад?

— Не обязательно быть «славянофилом», чтобы сохранять приверженность родной культуре, которая впитывается с молоком матери, с воздухом. А на заданный вопрос отвечу: «Нет, не способно». Думаю, не стоит в этом смысле переоценивать иностранную литературу. Чтение иностранной литературы способно открыть человеку иную картину мира, иную культуру с ее ценностями, обычаями, чувством юмора, представлениями о дружбе, о семье, способно подтолкнуть читателя к сопоставлениям, к осознанию «своего» на фоне «чужого». Такие размышления всегда полезны.

— Тот же Немцов называет переводчиков «подвижниками», а Виктор Голышев — «почтовыми лошадями развлечения». У вас есть какая-то формулировка на этот счет?

— Да, действительно, очень разные мнения, но, как сказал бы восточный мудрец каждому из авторов, «и ты тоже прав». При этом, как лингвист, я вижу в первом случае гиперболу (разве можно считать подвигом то, что приносит огромное удовлетворение?), а во втором — метафору, парафраз известного пушкинского «почтовые лошади просвещения». Есть и другие метафоры, например, у Василия Андреевича Жуковского: «Переводчик в прозе — раб, переводчик в стихах — соперник». Могу привести и желчное «переводчик — специалист, который в неимоверно сжатые сроки вскрывает смысл невнятных текстов, написанных некомпетентными авторами для незаинтересованной публики». Здесь хотя бы появляется слово «специалист» — и на том спасибо. Могу привести комплиментарное — от Деборы Руусканен, крупного финско-американского переводоведа: «Переводчик — это идеальный читатель». Могу привести косвенное: «Тому, кто ложится спать по часам, трудно представить, что значит быть переводчиком». Теория, практика и методика преподавания художественного перевода — мои любимейшие занятия, но я не склонна окутывать их романтическим ореолом. Боюсь, что покажу себя неисправимой занудой, боюсь, что многих моя формулировка покоробит, но в наше время переводчик — это прежде всего наемный работник. Издательство заказывает ему перевод того материала, который стоит в производственном плане. Переводчик работает по договору заказа, включен в производственный процесс и не имеет права подводить издательство.

— В современном западном кинематографе уже обозначены новые маяки в развитии киноиндустрии: в кинолентах должны быть показаны афроамериканцы или азиаты, а также представители ЛГБТ-сообществ. Как это отразится на западных книгах, которые очень часто ложатся в основу сценариев, по-вашему?

— На некоторых уже отразилось, но у хороших писателей, как у Дэвида Николса например, это не более чем факты жизни, палитра общества. Как давным-давно писал известный прозаик Ирвин Шоу в романе «Две недели в другом городе», в Голливуде действует неписаный закон о том, что никого нельзя оскорблять: ни богатых, ни бедных, ни церковнослужителей, ни мирян, ни трудящихся, ни капиталистов — и так далее, и тому подобное. Видимо, теперь считается, что не замечать — тоже оскорбительно. Цель такой политики, если я правильно понимаю, не в пропаганде какого-либо явления, а в том, чтобы люди не показывали пальцем на тех, кто на них не похож. Не думаю, что это будет иметь решающее значение для литературного процесса в целом.

— Расскажите, пожалуйста, как строится процесс работы переводчика? Вот вы читаете, а потом согласно звуко- или видеоряду в голове пытаетесь донести до читателя «схваченную» картинку, верно?

— У разных переводчиков очень по-разному. У меня — хаотично, но я не хочу об этом рассказывать — вдруг студенты прочтут? Перевод идет медленно и ровно до той поры, пока в сознании не устоялись интонация повествователя и типажи главных героев. После этого перевод укладывается в строчки сам. Если появляются игра слов или стихи, требующие особого внимания, стараюсь дальше не двигаться, пока не «добью». Законченный перевод мнится вполне приличным — ровно до той поры, пока не отправлен редактору. С этого момента он видится слабым и беспомощным, если не сказать хуже. Лихорадочно исправляю, получаю редактуру — и опять исправляю, обсуждаю текст с редактором — и опять исправляю… Прочла в одной книге: «...Переводчику присущ завышенный образ самого себя (автообраз). Он уверен в своих креативных способностях... Он не сомневается в своем знании «материнского языка» и в своих умениях его творчески использовать». Ах, если бы!.. Намного легче было бы жить. И, кстати: интересно было бы хоть краешком глаза посмотреть на такого счастливца-переводчика. Мне за долгие годы работы такие не встречались.

— Как можно описать состояние внутреннего «дзена», которое испытывает переводчик, переводя ту или иную понравившуюся ему вещь?

— Как бывает у других — не знаю, не спрашивала. Но у себя могу описать это состояние как маниакальное. Когда пойман дзен, все остальное, кроме перевода, отходит на второй план. Делаешь над собой усилие, чтобы не грузить окружающих своими разговорами. Не замечаешь, что и когда ешь. Иногда забываешь, что ночью надо поспать.

— С какими трудностями сталкивается переводчик?

— С вечным цейтнотом и с неумолимой прибавкой в весе.

— Переводчик Александра Борисенко пишет, что «люди не понимают удачных находок и часто заблуждаются, считая хороший перевод плохим». От чего это, как правило, зависит?

— Сами собой приходят на ум слова Михаила Михайловича Зощенко: «Публика, хотя и дура, а враз узнала…» Ну, это «шутка юмора», простите. Кое-кто из моих друзей читает мои переводы с карандашом в руке, а потом хвалит «удачные находки» и критикует «находки так себе». Если же спросить у рядового, не столь методичного, но увлеченного читателя, понравился ли ему тот или иной перевод, человек, скорее всего, скажет: «нормальный», или «я в этом не разбираюсь», или «я не обратил(а) внимания». Если переводное произведение читается так, что на перевод не обращают внимания, это уже неплохо. Видимо, от этого и зависит позитивная оценка даже такого перевода, в котором есть ряд скрытых недочетов. Да, возможно, в нем опущена вся игра слов, возможно, о ужас, что есть некоторые искажения смысла (а они бывают, стесняюсь сказать, даже у маститых переводчиков и порой фиксируются в трудах теоретиков), но если текст читается гладко, без запинки, если в нем нет тяжеловесных языковых нагромождений, если прозрачен смысл, то у такого перевода есть все шансы выдать себя за «хороший». Впрочем, вопрос касался противоположной ситуации: когда стараешься, мучаешься, и все вроде бы получилось, а в отзывах перевод все равно ругают. Видимо, это обусловлено тем, что некоторые тексты и, соответственно, переводы требуют от читателя определенной подготовки. Да, расхожая фраза гласит: «Все хорошее в переводе — от автора, все плохое — от переводчика». Обидно, конечно, несправедливо, но от жизни разве дождешься справедливости? Собственный перевод оценить трудно, это же наше родное детище. Можно показать его непредвзятому специалисту — коллеге, въедливому редактору, литературному критику, и, если он подтвердит, что перевод хороший, просто идти вперед, не оглядываясь, а если скажет, что не очень, тогда немного над собой поработать и, возможно, продумать на будущее компромиссные решения.

Фото на анонсе: www.oegallery.pl.spb.ru