Алексей КОЛЕНСКИЙ

12.12.2019

12 декабря в столичном Доме книги на Новом Арбате состоялась презентация первого выпуска новой серии «Великие шестидесятники» издательства «АСТ». «Олег Куваев. Повесть о нерегламентированном человеке» — это биография легендарного писателя, геолога и путешественника.

Авторы, нижегородский филолог Алексей Коровашко и дальневосточный писатель Василий Авченко, обозначили своего героя не как персонажа советской литературной «летописи», а как полноправного современника, ведущего заочный диалог с читателем.

Скоропостижно скончавшийся в 1975-м неканонизированный классик, автор романа «Территория», занимает уникальное место в истории русской литературы. Чукотский Джек Лондон, обещавший стать новым Львом Толстым, Олег Куваев стал в итоге «паролем» для отечественных литераторов следующих поколений — не менее важным, чем соратники-шестидесятники Василий Шукшин, Александр Вампилов и Венедикт Ерофеев. «Культура» побеседовала с одним из создателей жизнеописания Куваева — заведующим кафедрой русской литературы Нижегородского государственного университета, доктором филологических наук Алексеем Коровашко.

культура: Как возник замысел биографии?
Коровашко: Несколько лет назад, руководствуясь «служебной необходимостью», я без перерыва прочитал всего Куваева и был им буквально «инфицирован». Единственным способом преодолеть «высокую болезнь» могло стать подробное картографирование его художественной «Территории». Эти планы подталкивали к созданию монографии о жизни и творчестве Куваева. Однако реализация идеи наверняка растянулась бы на многие годы, если бы не появление единомышленника — замечательного дальневосточного писателя Василия Авченко. Наша дружба началась еще до того, как возникла мысль совместного написания куваевской биографии. Схожесть взглядов и взаимный интерес к наследию Куваева позволили действовать слаженно и четко, избегая конфликтов, споров и противоречий. Под каждой фразой «Нерегламентированного человека» мы, полагаю, без колебаний можем подписаться вдвоем.

культура: Вы взяли на себя литературоведческий анализ сочинений?
Коровашко: Каждая глава является итогом совместного труда — мы обменивались фрагментами, дописывали и монтировали их. Василий тщательно исследовал куваевские маршруты на Чукотке и Колыме, а я сосредоточился на текстологии куваевских произведений, расшифровке дневников и записных книжек писателя, моментах его биографии на Большой земле. В силу одинакового отношения к герою, работали споро и дружно. Надеюсь, книга вышла «бесшовной», не имеющей перебоев ритма, стиля и тона.

культура: Менялось ли отношение к герою в процессе работы?
Коровашко: Поначалу мы воспринимали Куваева как последнего романтика Севера, целеустремленного оптимиста. Но затем, погрузившись в чтение дневников, писем и книг, увидели человека, пытавшегося самостоятельно разобраться в вечных вопросах, кто мы, откуда, куда идем. Куваева трудно назвать счастливым, но он совершенно точно был свободным человеком. Всю жизнь делал только то, что хотел, и никогда не шел на компромиссы.

культура: С Шукшиным, Вампиловым, Ерофеевым Куваева объединяет правдоискательство и цельность?
Коровашко: Его можно смело ставить во главе списка. Шукшин как режиссер занимался работой, в которой практически невозможно обойтись без компромиссов (производство фильмов — дело коллективное и многоступенчатое). Примечательна та оценка, которую в частной переписке Куваев дал Шукшину, получив известие о его смерти: «Раздражал он меня последнее время ужасно и вот взял и умер и посему твердо войдет в историю русской литературы и по праву. Московские славянофилы на французских диванах не успели его сожрать, и сгубить, и испортить. А сожрали бы, ибо был он сжираем».

У Вампилова Куваев выигрывает «соревнование» в цельности — он был равен себе в ипостасях писателя, геолога, путешественника, ученого. Отрицать цельность и правдивость натуры Вампилова, конечно, нельзя, но Куваева по праву можно считать более «симфонической» личностью. В этом он, по-моему, превосходит и Венедикта Ерофеева, хотя поклонники последнего могли бы настаивать на том, что ерофеевская «карнавальность» перевешивает любую «симфоничность».

С другой стороны, Куваев близок названным авторам незавершенностью судьбы и творчества. Какую траекторию принял бы его путь, проживи он дольше, сказать довольно сложно. Пережил бы искушение модой и славой? Шукшину довелось обрести известность задолго до смерти, Куваеву с Вампиловым — в самом конце пути, Ерофеев был канонизирован в полной мере уже посмертно.

культура: Олег Михайлович был одержим идеей создания великого романа — отечественного «Моби Дика»...
Коровашко: Параллели с Мелвиллом действительно имеют место, в переписке и дневниках автор их обозначал, но, на мой взгляд, они не столь существенны. Интертекстуальные пласты «Территории» залегают глубже и не сводятся к перекличкам с «Моби Диком». Например, в первых вариантах романа история поисков золота на Чукотке переплетается с мифом о Гильгамеше. В окончательный текст этот шумеро-аккадский «контрапункт» не вошел, но мотив поисков бессмертия, несомненно, присутствует.

культура: «Территорию» неправильно воспринимать как производственный роман о героических советских геологах?
Коровашко: Да, главный текст Куваева является исключительно многослойным произведением. Его можно читать и как роман о поисках смысла жизни, и как художественное исследование природы человеческой власти.

культура: Ныне он воспринимается и как книга о кульминации и конце советского проекта.
Коровашко: Апокалиптического настроя я в ней не ощущаю; мрачные предчувствия автора, не видящего перспектив развития у позднесоветской цивилизации, прослеживаются лишь по письмам и дневникам. Но вполне допускаю, что «Территория», подобно калейдоскопу, при небольшом изменении читательской «оптики» демонстрирует новые смысловые узоры, с трудом поддающиеся окончательной каталогизации.

культура: Знаменательно, что увенчавшийся успехом поиск золота кладет конец истории главного героя — Чинкова — и служит отправной точкой судьбы его сотрудника и оппонента Баклакова.
Коровашко: Да, Баклаков не желает становиться аватаром начальника «Дальстроя». Если додумать эволюцию этого персонажа, то можно представить его вброшенным в перестроечный водоворот, забурливший через десять лет после смерти Куваева. Стал бы Баклаков одним из «красных директоров» или предпочел бы полностью отстраниться от происходящего, вопрос крайне сложный. Чинков же главный носитель «воли к власти», фигура трагическая и противоречивая. Опорой всех его поступков также является служение интересам государства. Когда государство рушится, меняет «вывеску» или теряет представление о своих подлинных интересах, это служение утрачивает живой смысл. Если бы Чинков увидел, что стало со старейшими чукотскими золотыми месторождениями в постсоветское время, безмятежная улыбка Будды мгновенно бы стерлась с его лица.

культура: А отчего не задались экранизации куваевской прозы, которых в советское время было достаточно много?
Коровашко: Главная причина, с моей точки зрения, подспудное желание втиснуть материал Куваева в господствующие шаблонные жанровые формы. Неудача с экранизацией «Территории» в 1978 году была обусловлена стремлением видеть в ней что-то подобное «Сказанию о директоре Прончатове» Виля Липатова. Правда, огрехи первой экранизации «Территории» частично искупаются присутствием в ней Донатаса Баниониса — обаяние замечательного актера дает представление о харизме Чинкова-Будды. Что касается «Территории», снятой Александром Мельником в 2014 году, то она весьма напоминает фильм о попаданцах — утомленных выплатами кредитов и посещением барбершопов москвичах, перенесенных машиной времени в зону природной концентрации золотовалютных резервов СССР. Но не все экранизации Куваева следует числить по разряду неудач. Лента Анвара Тураева «Бросок», снятая в 1981 году по мотивам рассказа «Телесная периферия», заслуживает внимания и сегодня.

культура: Кто был врагом писателя, к кому он относился негативно?
Коровашко: Для того чтобы заслужить право называться врагом Куваева, его современникам нужно было сильно постараться. О тех же, кто создавал ему творческие и жизненные сложности, на страницах нашей с Василием книги говорится достаточно подробно. Негативно Куваев относился к тем, кто не имел стержня, предпочитал пользоваться взятыми напрокат идеями, высказываниями, жестами. В одном из писем, характеризуя московскую литературную среду, писатель признавался: пьяные откровения военного инвалида на костыле у стойки пивного бара ему интереснее разглагольствований столичных писателей, поскольку у этого инвалида «хоть речь своя». Большинство обитателей литературного олимпа Куваев уподоблял «куклам-инвалидам», лишенным тех или иных нравственных качеств и пригодным разве что для использования в театральном хозяйстве Сергея Образцова. Он, правда, не отрицал присутствия рядом с ними «истинных талантов», но подчеркивал, что истинные таланты всегда неконтактны.

культура: Кого из современных писателей можно считать продолжателями традиций куваевской прозы?
Коровашко: В значительной мере — Михаила Тарковского, ушедшего в сибирскую глубинку, чтобы обрести в ней свой язык. Куваев не создал новый эталон прозы, но куваевский «камертон» часто звучит в самых неожиданных местах. Я регулярно сталкиваюсь с тем, как писатели разных убеждений и творческих стилей признаются в любви к произведениям Куваева. Это, например, Захар Прилепин, Леонид Юзефович, Александр Иличевский, Петр Алешковский. Самое же главное то, что, несмотря на отсутствие пиара и рекламы, масса людей любит и помнит писателя. Более того, многие самостоятельно открывают его для себя.

культура: Кто помогал в поиске материалов «Повести о нерегламентированном человеке»?
Коровашко: Племянник Олега Куваева, создатель и хранитель мемориального музея писателя Дмитрий Куваев, сестра Галина Куваева, дочь писателя Альберта Мифтахутдинова Наталья, кинорежиссер-документалист Светлана Быченко и многие другие, неравнодушные к Куваеву люди.

Досье «Культуры»

Олег КУВАЕВ — известный русский писатель, геолог и путешественник. После окончания Московского геологоразведочного института добился распределения на Чукотку, работал начальником разведывательной партии, одним из первых успешно применял метод гравиметрии для разведки месторождений полезных ископаемых, опубликовал ряд научных статей и художественных рассказов в толстых журналах. В конце шестидесятых стал профессиональным писателем. Прославился как автор культового приключенческого романа «Территория». Скончался от инфаркта в 1975 году в возрасте сорока лет.