Дарья ЕФРЕМОВА

24.04.2019

В издательстве «Гнозис» вышла «Антология русской поэзии» — фундаментальный двухтомник на полторы тысяч страниц. «Культура» побеседовала с составителем — поэтом, переводчиком, литературоведом Михаилом СИНЕЛЬНИКОВЫМ.

культура: В чем уникальность издания? Согласны с мнением одного из рецензентов, что эта книга — история России, написанная стихами?
Синельников: Да, это определение оправданно. Антология охватывает огромный временной пласт: от героических поэм XVIII века Тредиаковского и Ломоносова до поэтов поколения Бродского и Кузнецова. Можно было бы включить сюда и более поздних авторов, но, наверное, лучше если этим через десятилетие займутся другие люди. Думаю, такая книга нужна — в школах, библиотеках, вузах, на кафедрах славистики зарубежных университетов.

культура: Антологические сборники выходили...
Синельников: И они были замечательными. Например, «Антология русской поэзии XX века» Ежова и Шамурина, изданная в 1920-е годы и наилучшим образом представившая все школы Серебряного века и самых интересных поэтов советской эпохи. Изданы «Строфы века» Евгения Евтушенко, эту книгу он, к сожалению, не успел довести до конца. Она прекрасна, хотя и несет на себе отпечаток авторского вкуса, в частности, заметен уклон в сторону публицистики, гражданской поэзии. Конечно, всякий отбор субъективен, объективность только на небесах, но все же мы старались быть беспристрастными. Личное отношение у поэта к поэту есть всегда, в какой-то мере любая антология — это пример осмысления прошедшего. Но главный критерий все же эстетический: качество стихов и поэм, а не политические взгляды, поступки. Эти моменты, впрочем, мы тоже не обходим стороной, все указано в кратких биографических справках.

культура: Первые два вышедших тома антологии посвящены не лирике, а поэмам. Почему сделан такой акцент?
Синельников: Свода поэм еще не было, возможно, потому что их сложно собрать. Многие большие поэты не писали поэм, и не все поэмы выдающихся авторов удачны.

Еще Никола Буало заметил, что поэма должна создаваться не внезапным наитием, а всем опытом жизни. Если в лирическом стихотворении не всегда можно назвать тему, то поэма, как правило, ей подчинена и движется в соответствии с сюжетом, авторским видением. Об этом образно высказался Виктор Шкловский, заметивший, что в «Капитанской дочке» действует не сама Екатерина, а ее изображение на портрете Боровиковского — отсюда фоном сад, рядом собачка, а во «Всаднике» не Петр, а его монумент. Герои и явления во всем их многообразии в поэме не нужны, нужны «алгебраические знаки».

К тому же со временем меняется восприятие. В предисловии к «Вечных спутниках» Мережковский высказал не новую, но глубоко прочувствованную мысль о том, что авторы наиболее великих творений литературы не могли знать, чем их произведения станут для потомков, какими смыслами обрастут. Каждое новое поколение читает новыми глазами. Случается, что через десятилетия неприметные прежде вещи становятся значимыми, а иные, увенчанные наградами, перестают интересовать.

культура: Владислав Ходасевич, справедливо недовольный своим местом в известной антологии эмигрантской поэзии «Якорь», сказал: альбом походит на кладбище. В известной мере это можно отнести к любому такому своду: скопление забытых имен. Кто Вам особенно интересен, может, дорог, из тех, кого не вспомнит первый попавшийся прохожий на улице?
Синельников: Мне кажется, мало кого вспомнят. У нас ведь по-настоящему любят всего двух поэтов: Пушкина, ему и памятник стоит, и Есенина — он свой, доходчивый, нужный. Доходчивость, кстати, великое свойство, а не недостаток поэта, в этом смысле с Есениным может сравниться разве что упомянутый Владислав Ходасевич, волей случая оказавшийся в эмиграции и на долгие годы там и затерявшийся. А что касается исторических несправедливостей, они существовали во все времена. Эта участь постигла не только авторов близких нам эпох, но и более отдаленных. Например, еще в середине прошлого века канул в забытье один из самых значимых лириков XVIII столетия Василий Петров. А в пушкинские времена триада крупных поэтов выглядела так: Ломоносов, Петров, Державин. Однако придворному стихотворцу Екатерины II, обучавшему стихосложению ее фаворитов, было отказано в литературной значимости демократической критикой круга Виссариона Белинского. И хотя какие-то стихи Петрова находили место в антологических сборниках, в полной мере его фигура не оценена.

Другой яркий пример — князь Петр Вяземский, выдающийся поэт Золотого века, друг Пушкина. И хотя в советские годы выходил его том, он оказался мало прочитанным, и, видимо, по той же причине — много стихов были посвящены августейшей фамилии. XX век умножил число таких несправедливостей, и не только за счет эмиграции. На волне прогрессивных идей авангарда сформировалось пренебрежение к «чистым поэтам», искусству ради искусства. Это коснулось Афанасия Фета, Константина Майкова, Якова Полонского, которым зачитывались Бунин, Блок, Пастернак и Заболоцкий. И Константина Случевского, поэта порубежного, прозванного «Державиным упадка». Его стилистика сложилась в преддверии новых времен, она основана на сопротивлении легкокрылой поэтике Золотого века, прозаизации, утяжелении напряженного стиха. Это особый лирический герой, особый словарный запас, взгляд на вещи, выбор сюжетов и тем. Поэзию Случевского называют аналогом произведений Достоевского.

культура: Эмигрантов, мне кажется, сейчас как раз неплохо знают.
Синельников: Знают тех, кто был величиной еще до отъезда: Дмитрия Мережковского, Георгия Иванова, Ивана Бунина. А в эмигрантской поэзии были замечательные авторы, к сожалению, едва памятные современному читателю. Среди них Владимир Корвин-Пиотровский, его пронзительная стихотворная повесть «Поражение» включена в книгу. Он служил в Белой армии, в годы Второй мировой войны был героем французского сопротивления, может быть, кто-то вспомнит такие его строки: «Дождь сечет. Фонтан кирпичный/ Мутно газом освещен./Тьма и шорох. /Мир обычный / Чем-то тронут и смущен./То ли выплески канала/ Заглушает шум дождя,/То ль душа моя, бродя,/Поскользнулась и упала?/ И прильнув к земле холодной, /Сквозь асфальтовый покров/ Различает многоводный/ Плавный ток иных миров».

Также в антологию вошли отрывки из поэмы «Кондратий Булавин» Николая Воробьева, принадлежавшего к древнему казачьему роду, племянника атамана Войска Донского, и стихи поэта-символиста, теоретика литературы, биографа и друга Блока Владимира Пяста. Есть в книге и забытые советские поэты, составляющие славу российского стихосложения, — Владимир Луговской, автор слов для хора «Вставайте, люди русские!» из знаменитого кинофильма «Александр Невский»; Семен Кирсанов — футурист, ученик Маяковского, создатель рифмованной прозы. Последние десятилетия эти две ветви, «советская» поэзия и «эмигрантская», срастаются. Думаю, это правильно, не стоило их вообще разделять: общие истоки, литературные судьбы во многом едины. Были сильные поэты, принявшие Советскую власть и ее не принявшие. Хотя все же я выскажу кощунственную для поклонников эмигрантской поэзии мысль: человеку, живущему в стихии языка, опасно покидать родную землю, отрываться от почвы. В этом смысле Ахматова права перед всей эмиграцией: «Я была тогда с моим народом, там, где мой народ, к несчастью, был».

культура: В поэзии Серебряного века преобладала лирика.
Синельников: Да, в целом эта эпоха не была временем поэм. Вглядимся в перечень неудач: модные тогда поэмы Дмитрия Мережковского и Николая Минского остались в истории литературы, но для их перечитывания требуется усилие. «Кремлев» Федора Сологуба остался на обочине его творчества, а «Девушка и смерть» Максима Горького точно не выше «Фауста» Гёте. Главные поэмы Серебряного века создавались к его исходу, а то и после завершения великолепной эпохи. И десятилетия спустя. Это «Возмездие» и «Двенадцать» Александра Блока, «Пугачев» и «Черный человек» Есенина, «Поэма без героя» Ахматовой — произведение сложное, написанное «симпатическими чернилами», отчасти зашифрованное. И, естественно, вызывавшее и толки, и толкования. Несомненно одно — поэма стала и обвинением, и оправданием, и приговором Серебряному веку. Все же лучшие русские поэмы писались о самом главном. Они учили нравственности, рассказывали о судьбах своих героев, неразделимых с судьбой страны, — как и вся русская литература, по выражению Томаса Манна, пронизанная духом «всемирной отзывчивости».

Иллюстрация на анонсе: Виталий Подвицкий