Дарья ЕФРЕМОВА

16.06.2017

20 июня исполняется 85 лет со дня рождения Роберта Рождественского. Его называли выразителем поколения, певцом простых истин, рифмующим журналистом, но сам поэт утверждал, что пишет, как думает и как говорит. По-разному, потому что любой нормальный человек переключает регистры. 

«Будем горевать / в стол. /Душу открывать / в стол.../ Будем голосить / в стол. / Злиться и грозить — / в стол! / Будем сочинять / в стол... / И слышать из стола / стон». Эти строки суперактуальный, остросоциальный, ярко, живо, эмоционально отзывавшийся на все запросы эпохи, Рождественский написал в Переделкино, где в последние годы жил почти отшельником. Друзья и ученики, конечно, не забывали, но к тому моменту с некоторыми из знаменитых однокашников жизнь уже развела, да и сборищ он особо не любил. В добровольное «изгнание» Роба отправил себя еще во времена перестройки. Поэзию сменила хлесткая публицистика, площади — анимированные шоу на ТВ. И хотя поэта-шестидесятника, лауреата без внимания не оставляли, даже предлагали место главреда «Огонька», Рождественский не рвался на новые баррикады. «Знаешь, Алка, нет у меня на это сил», — сказал, вернувшись с очередного заседания, жене. Она посоветовала «пожить своей жизнью», отойти от дел. 

«Шестидесятники похожи на совершенно разных людей, которые шли разными дорогами, и вот их схватили разбойники и привязали одними и теми же веревками к одному и тому же дереву», — метафоричное высказывание Вознесенского вспоминал Евгений Евтушенко, тут же добавляя: — У нас с Робертом не так. У нас были одни любимые поэты... Я помню точно: это стихи Корнилова. «Качка в море берет начало». Роберт знал его наизусть. И я наизусть».

«Однолетки», сошедшиеся на знании запрещенной литературы, нашедшие друг друга как «знатоки санскрита в лагере», с возрастом отдалились: «Опасный момент был в его соединении с эстрадой. Он начал уходить в риторику», — замечал Евгений уже после смерти друга, резюмируя: «Мне совершенно не с кем поговорить о стихах. Всерьез поговорить». 

Говорить о стихах Рождественского всерьез до сих пор берутся немногие. Вроде бы рупор эпохи, романтик, певец простых истин и чистых тем: добро и зло, совесть, любовь, патриотизм, верность гражданскому долгу, предназначение человека, следование за мечтой, право на мечту. Ораторский пафос. Экспрессивная интонация, определяющая размеры стихотворений, «длящихся» пока хватает дыхания. Разговорная стилистика. Даже когда этот «громкий» поэт форсирует голос, он не пророчествует: спорит, убеждает, смотрит в глаза, иногда обращается к примерам из собственного детства и юности — простодушно, даже наивно. 

Рождественский — это и всенародно знаменитые песни «Не думай о секундах свысока», «Мои года — мое богатство», и диалог о любви в духе дворового жестокого романса: «Отдать тебе любовь?/ — Отдай... / — Она в грязи.../ — Отдай в грязи. / — Я погадать хочу... / — Гадай. / — Еще хочу спросить... / — Спроси» — с каким-то неожиданно брутальным финалом: «Не будет этого! — За что?! — За то, что не люблю рабов». И футуристическое, с аллюзиями на Маяковского: «Я — сын Веры! / Веры не в бога, /не в ангелов, не в загробные штуки!» И отповедь стреляющей глазами красавице, посылающей мужу телеграмму «Люблю. Скучаю», и ностальгические строки, посвящение Марку Шагалу: «Он стар и похож на свое одиночество. / Ему рассуждать о погоде не хочется. / Он сразу с вопроса: / «А Вы не из Витебска?..» — / Пиджак старомодный на лацканах вытерся... / «Нет, я не из Витебска...» — / Долгая пауза. / А после — слова / монотонно и пасмурно: / «Тружусь и хвораю... / В Венеции выставка... / Так Вы не из Витебска?..» / «Нет, не из Витебска...»

Поэт Александр Коваленков отмечал у Рождественского «редкую способность писать стихи для взрослых, но так, словно он рассказывает своим читателям об их детстве... Рождественский умеет разговаривать стихами <...> он знает, что иной раз важней, правильней акцентировать показывающее особенность человеческого характера слово, нежели поражать множеством поэтических изобретений». 

О Рождественском говорили как о поэте, «выразившем свое поколение». И он, как мог, выражал. Не скрывал, что сначала был верующим, «а это была именно вера со своими святыми, мучениками», мальчишескими клятвами во дворе — «честное ленинское-сталинское всех вождей». Рассказывал, как потом разочаровался. После публикации стихотворения «Да, мальчики!», а это был ответ поэту Николаю Грибачеву, стыдившему шестидесятников за то, что они попирают знамена отцов, отправился в ссылку в Киргизию — переводить местных поэтов. Хрущеву полемика «мальчиков» не понравилась. Вернулся, много писал, сотрудничал с известными композиторами, занимался реабилитацией творческого наследия Мандельштама и Марины Цветаевой. Его, конечно, не только любили, но и критиковали за бессодержательность, за отсутствие формотворчества, хромающую рифму, эстрадность, рифмованную журналистику — письмо на злобу дня. И это не только полет Гагарина в космос, строительство БАМа, а еще убийство в подворотне, о котором написали в газетах, снос исторической застройки на Арбате. «Он был человек искренний, чистый, полный доброты. Это главное, что в нем было, — писал Вознесенский. — Это, пожалуй, единственный в литературе человек, который верил в то, что пишет». 

Вообще, говоря о Рождественском, невозможно обойти его интерес к мыслям, чувствам, порывам обыкновенного, на первый взгляд, ничем не примечательного человека. Больше того, он умел верить в этого человека. Замечал за повседневностью — вечное. «На Земле / безжалостно маленькой / жил да был человек маленький. /У него была служба маленькая. / И маленький очень портфель. / Получал он зарплату маленькую...».

Знаменитое стихотворение, отсылающее к гоголевской традиции, имеет неожиданный финал — к маленькому человеку постучалась война, ему выдали маленькие сапоги и маленькую шинель. «...А когда он упал — / некрасиво, неправильно, / в атакующем крике вывернув рот, / то на всей земле / не хватило мрамора, / чтобы вырубить парня / в полный рост!» Идеалы, в которые верил Роберт Иванович, отражаются и в поэме «210 шагов», и в стихотворении «За того парня», и в ставших программными строках «Все начинается с любви: / мечта и страх, / вино и порох. / Трагедия, / тоска / и подвиг — / все начинается с любви». Рождественский так истово искал высокое в жизни, так преданно ему служил, будто всю жизнь простоял на посту, как герой Пантелеева в «Честном слове». Его лирический герой прекрасен тем, что верность, любовь, дружба, преданность делу для него всегда дороже собственного комфорта и благополучия, столь ценимых в наше время.

Фото на анонсе: Владимир Савостьянов/ТАСС