Дарья ЕФРЕМОВА , Беларусь, Могилевская область

25.11.2015

 «Я не был солдатом, был всего только корреспондентом, однако у меня есть кусочек земли, который мне век не забыть». В преддверии столетия со дня рождения Константина Симонова «Культура» побывала на Буйничском поле под Могилевом — месте, где, согласно завещанию, был развеян прах писателя.

Сейчас здесь мемориальный комплекс. Каплица из красного кирпича со старогреческим крестом, липовые аллеи, внушительных размеров валун. Факсимиле Симонова, на тыльной стороне табличка: «Всю жизнь он помнил это поле боя 1941 года...» Свежевыкрашенные танки и бронетранспортеры. Их обожают дети. Малыши гроздями висят на гусеницах, те, кто постарше и половчее, забираются на башню, «наводят прицелы». Симоновский камень популярен у иностранных делегаций. Пару месяцев назад тут побывал посол Китая, без запинки прочел «Жди меня». 

— Север, запад, восток, — заведующий музейным комплексом «Буйничское поле» Петр Хованский, офицер запаса, артиллерист, пытается определить координаты. Считает необходимым уточнить, с каких именно позиций наступала дивизия Моделя. 

— Говорят, тут особая энергетика, — перевожу разговор.

— Еще какая, — подхватывает собеседник, — здесь на глубине полутора-двух метров лежат сотни солдат. А на территории Могилева и окрестных деревень их десятки тысяч. Поисковики поднимают останки в ходе вахт памяти, иногда удается вернуть имя, найти родственников, но не часто. У наших бойцов бытовало поверье: заполнишь формуляр смертного медальона — погибнешь. Вот и держали в медальонах иголки да нитки, а формуляры не трогали... Наверное, особую энергетику чувствовал и Симонов — он много раз здесь бывал, ходил по полю, что-то вспоминал. Сначала ездил в гости к Гаврюшину, командиру батальона. Тот, хоть и прошел всю войну, после Победы прожил недолго: здоровье было подорвано.

Рядом с городской ратушей (теперь там музей истории — рыцарские доспехи, хроника Трофима Сурты, Статут Великого княжества Литовского) площадь Славы с портретами героев Советского Союза — уроженцев Могилевщины. Русские, белорусы, евреи. Курская дуга, Смоленск, форсирование Днепра. Доживших до зрелых лет единицы. Зато множество совсем юных, родившихся в 20-е и погибших в начале 40-х. Черно-белая карточка и краткое описание заслуги: «Закрыл телом амбразуру гитлеровского дзота, обеспечив выполнение разведывательной операции». Случаи массового героизма, как писала пресса тех лет.

Двадцать три горячих дня

«...Подарив полку три первых утренних часа тишины, немцы весь день вознаграждали себя за это. Ровно двенадцать часов — с девяти утра до девяти вечера — на позиции полка пикировали немецкие бомбардировщики, сменяя друг друга и ни разу больше чем на полчаса не прерывая своей смертельной молотьбы... Когда закончился последний налет и немцы полетели к себе ужинать и спать, позиции полка были так перепаханы падавшим с воздуха железом, что на них нельзя было найти ни единого куска телефонного провода длиной в пять — десять метров».

Эти строки писал уже не начинающий военкор, получивший боевое крещение в растерзанной Белоруссии. Первая часть знаменитой трилогии «Живые и мертвые» вышла в 1959-м — из-под пера известного литератора, Лауреата шести Сталинских премий. А через несколько лет еще незаконченный роман появился на большом экране. Генерала Серпилина, чьим прототипом стал полковник Семен Кутепов, погибший в 41-м под Могилевом, исполнил другой фронтовик — Анатолий Папанов. Образ получился настолько достоверным, что впечатлил самого автора: «Папанов сыграл эту роль <...> так, что, когда я заканчивал роман, видел Серпилина именно таким, каким его сыграл Папанов...»

Так или иначе, стройная картина сложилась уже в мирное время, а тогда, 12 июля 1941-го, на выжженном дотла Буйничском поле нельзя было отыскать не только целого телефонного провода, но и живого радиста. К началу боев полк насчитывал две тысячи человек, а к вечеру, по самым грубым прикидкам, не осталось и шестисот...

Статья об этих событиях называлась «Горячий день», она вышла в «Известиях»: «Полк, которым командует полковник Кутепов, уже много дней обороняет город Д. (Имелся в виду Могилев, пресса не указывала точных мест сражений. — «Культура».) «Снарядов и патронов у нас достаточно, а идти назад мы все равно не собираемся», — говорит товарищ Кутепов. И когда въезжаешь в расположение полка, то сразу видишь, что бойцы здесь решили скорее умереть, чем отступить». 

Однако сенсацией стал даже не текст, а фотоиллюстрации Павла Трошкина — панорамные снимки десятков обугленных, дымящихся фашистских танков и горы трофеев — брошенное оружие, мотоциклы. У стендов с «Известиями» собирались толпы, люди ликовали, такого эффекта не добивалась никакая агитация. Это были первые снимки поверженной немецкой техники, полученные в самый тяжелый месяц войны, когда наши войска терпели поражения, а миф о непобедимости германской армии креп с каждым днем.

«В тот день, 12 июля, любимец Гитлера генерал-лейтенант Вальтер Модель и генерал-полковник Хайнц Гудериан потеряли 39 танков, — рассказывает Хованский. — Такого поворота событий немцы, конечно, не ожидали. 29-я дивизия вермахта уже достигла западной окраины Смоленска, а 45-й армейский корпус застрял в районе Могилева. Иными словами, оборонявшие наш город соединения Красной Армии находились в глубоком тылу врага. В итоге «беззащитный» Могилев продержался 23 дня — с 3 по 26 июля. Все это время на ратуше развевался красный флаг. Значительную роль в обороне Могилева сыграло народное ополчение, но основная тяжесть сражения все же легла на плечи артиллеристов и командира 388-го полка Семена Федоровича Кутепова». 

Вот говорят: танки, танки. А мы их бьем 

Вот что вспоминал о Буйничском сражении Константин Симонов: «Середина поля. Могилев. С восточного берега Днепра на западный перекинут единственный деревянный мост. На нем не было ни одной пушки, ни одного зенитного пулемета. Мы переехали на западный берег, в полк, оборонявший Могилев. В этот день был тяжелый, кровопролитный бой... Вечером мы говорили с командиром полка полковником Кутеповым. На его обросшем, небритом и усталом, смертельно усталом лице в самые тяжелые мгновения вдруг проявлялась неожиданно мягкая, детская улыбка. Мы сказали ему про мост. Там нет ни одного зенитного пулемета, если немцы разбомбят мост, то он с полком будет отрезан здесь, за Днепром. — Ну и что ж, — Кутепов вдруг улыбнулся своей детской улыбкой. — Ну и что ж, — повторил он мягко и тихо, как будто говоря о чем-то самом обычном. — Пусть бомбят. Если другие отступят, мы решили тут остаться и умереть, всем полком решили. Мы уж говорили об этом…» 

На момент публикации симоновского репортажа — 20 июля 41-го — Семену Федоровичу оставалось жить меньше недели. К 26-му в городе закончились боеприпасы и продовольствие, скопилось несколько тысяч раненых. Немецкий ультиматум сдаться командование отклонило. Кутепов решил идти на прорыв. Солдатам удалось взорвать стратегически важный мост через Днепр, а некоторым — даже форсировать реку и соединиться с другими советскими частями. Правда, командиру не довелось всего этого увидеть: он погиб при выходе из окружения. 

Центральный персонаж «Живых и мертвых» Семен Серпилин доживет до «Последнего лета»: станет командармом, будет участвовать в операции «Багратион», получит звание генерал-полковника посмертно. Такой рост по службе — не прихоть сочинителя. «В моей памяти Кутепов — человек, который, останься он жив там, под Могилевом, был бы способен потом на очень многое», — вспоминал военкор. Твердый, решительный, немногословный, но широкий и азартный по натуре, полковник оказался типично симоновским героем. Журналистов поначалу встретил сурово: «Какие корреспонденты могут быть здесь в два часа ночи?» Но, проверив «корочки», смягчился: «Сами посудите, товарищи. Знаете, какое положение? Приходится быть строгим. Мне уже надоело, что кругом все диверсанты, диверсанты». А потом и вовсе разговорился: «Вот говорят: танки, танки. А мы их бьем. Да! И будем бить... Это точно. Если пехота решила не уходить и закопалась, никакие танки с ней ничего не смогут сделать». 

Непризнанный город-герой

Издалека экспонаты небольшого Буйничского музея напоминают груду металлолома. Но они не просто немые свидетели. Непосредственные участники трудного боя. Покореженные каски и фляжки, стальные канистры для бензина, пробитый пулей портсигар, номерной знак немецкого танка, куски рваной брони, пулеметные коробки, гильзы, поломанные штыки, пряжки от ремней, кружки, бутылки, в которые разливался «коктейль Молотова», тара из-под шнапса и банки немецких консервов, фрагменты гусениц, снаряды всех калибров, гранаты, чьи-то круглые «старорежимные» очки, карточка пленного красноармейца. Фашистская листовка на ломаном русском. «Колхозники! Зачем защищать правительство, которое отнимает у вас последний хлеб и последнее яицо? Не опасайтесь Советской власти. В ее руки вы никогда не поподете. Бейте своих политруков и коммандиров, которые вам врут, будто мы пленных разстреливаем! Мы вас накормим и хорошо примем».

— Такие листовки, — продолжает Петр Хованский, — сбрасывались с самолетов тысячами. Это еще самая «благожелательная», потом пошли такие клеветнические тексты, что их и в экспозицию стыдно помещать. Обязательно сфотографируйте вот это, — он показывает изрешеченный пулями немецкий котелок. — Обед-то не состоялся! — спустя семь десятков лет торжествует мой проводник.

Это может показаться странным, но в действительности вполне естественно: в Белоруссии крепка память войны. Настолько, будто это и не память даже, а вполне ощутимое, недавнее прошлое. Практически каждый здесь наслышан о лагерях смерти — Луполово, Тростенец, Треблинка, Кричев, об уничтоженных деревнях и бесчисленных гетто. Для многих — живая история и оборона Могилева, так и не получившего звания города-героя. Кстати, об этом ходатайствовал и Константин Симонов. Потрясенный ужасами начала войны, тут он обрел веру в Победу: «В те дни я ничего не мог писать, пока не коснулся точки опоры — встретил часть, которая не отступала, а дралась. Тут я впервые увидел, что фашистов действительно бьют. Я увидел — есть люди, которые остановят врага». 

Прах писателя был развеян над Буйничским полем в сентябре 1979-го. Последнюю волю исполнили родственники, никому не сообщив об этом в Москве. Боялись, что могут помешать, ведь в напечатанном официальном некрологе значилось, что Симонов будет похоронен на Новодевичьем кладбище. Самым сложным было даже не выбраться с урной из столицы, а найти поле. Подробно описанное в «Живых и мертвых» место сражения тогда еще не было мемориалом. Обычная пашня, разве что со следами траншей и черными пятнами от горевших танков. Знали о нем только местные ветераны, немногие дожившие до того дня...