Дарья ЕФРЕМОВА

08.09.2015

«От Москвы до Бреста / Нет такого места, / Где бы не скитались мы в пыли»... Песня военных корреспондентов, в авторской редакции — «Корреспондентская застольная» — была написана в феврале 43-го, по пути из освобожденного Краснодара в еще оккупированный Ростов-на-Дону. 

Впервые она исполнялась на мотив блатной «Мурки» в корпункте «Красной звезды», расположившемся в Батайске. На столе роскошное угощение: «толстая» яичница с салом и водка. Не секрет, что боевые сто грамм порой превращались в двести или триста. В разгар веселья в комнату вошел доктор, работавший в санчасти штаба, и сразу же деловито направился к Симонову. «Стал расспрашивать, как доехал, как себя чувствую. Я сказал, что немного аспирина на ночь глядя, пожалуй, не помешает, а в остальном все хорошо. Но он не сразу удовлетворился ответом». Позже под общий смех выяснилось, что доктора позвал мрачноватый генеральский водитель, везший военкора из Краснодара на открытом «виллисе» — «эмку» они с фотографом Яковом Халипом к тому времени окончательно доломали. «Сумасшедший подполковник», всю дорогу разговаривавший сам с собой про лейки и блокноты, шоферу большого начальства, да еще взятому в грязную длинную дорогу, решительно не понравился. «У меня настроение тоже было скверное, — вспоминал Симонов, — паршиво себя чувствовал, разбаливался. Чтобы преодолеть это неважное душевное и физическое состояние, стал сочинять корреспондентскую песню... Холодно и сыро. Вытаскивать руки из-под бурки не хотелось, поэтому сочинял на память. Написав в уме строфу, начинал ее твердить вслух, пока не запомню. Потом начинал сочинять следующую, и, сочинив, чтобы не забыть предыдущую, повторял несколько раз подряд вслух обе».

«Корреспондентская застольная», сразу же ставшая гимном военных репортеров, была отнюдь не первым профессиональным посвящением. Популярные стихи приписывали бравым журналистам нескончаемый, нечеловеческий оптимизм. И вдруг «от ветров и водки хрипли наши глотки», «репортер погибнет — не беда», многократно повторяемое «выпьем» и «помянуть нам впору мертвых репортеров»... В общем, на пластинке 45-го песня появилась в облагороженном виде. Никакой «Мурки», музыка композитора Матвея Блантера, исполнение Леонида Утесова и «причесанный» текст: «От ветров и стужи петь мы стали хуже», а вместо «погибнет — не беда» — «но мы не терялись никогда». Автор, на редкость терпимый ко всякого рода редактуре, с этими правками не согласился. «Дорогого Леонида Осиповича прошу петь только так — на мою голову, а если ее одной мало, то еще и на свою!» — такой запиской Симонов сопроводил подаренный Утесову сборник «Стихи и поэмы» в 63-м, исправив от руки опубликованные строки. О том, как Симонов отвел его в сторону прямо на концерте, рассказывал и Иосиф Кобзон. «Кто Вас учил петь неправильно мои стихи?» — «Да что Вы, Константин Михайлович! Я все по клавиру...» — «Нет. У меня не так. То, что Вы поете, придумали перестраховщики. Так что, пожалуйста, если Вы хотите петь стихи Симонова, пойте мои стихи». 

Этой своей принципиальности в отношении корреспондентской песни Константин Михайлович никак не объяснял. Он и об особой роли журналиста не распространялся. А в дневниках, сразу после анекдотического случая с бдительным шофером большого начальства и доктором, описывал поездку в освобождаемый от фашистов Ростов-на-Дону. «Мрачный, выжженный, малолюдный. Более или менее уцелела только окраинная часть города, Нахичевань, с маленькими одноэтажными домиками. Все центральные улицы разорены, обледенели, холодны, черны. 

По улице идет немолодой изможденный человек, тянет за веревку салазки. На салазках гроб, сбитый из двух фанерных ящиков. На ящиках написаны знакомые слова «Папиросы «Дукат». Не знаю, как будет, но сейчас мне кажется, что, вспоминая потом об этих отчаянных днях войны, отчаянных не с точки зрения военного положения — мы уже почти повсюду наступаем, — а с точки зрения того, в каком состоянии находятся страна и люди, я всегда буду вспоминать эту ледяную ростовскую улицу, этого человека и этот гроб из двух папиросных ящиков».

Кстати, привычку петь, чтобы преодолеть боль и страх, мастерски обыгранную в «Песне военных корреспондентов», Симонов «подсмотрел» у казаков. В одной из донских дивизий служила военфельдшером девушка Маруся по прозвищу Малышка. Отступали. «Она везла в крытой машине шестерых тяжело раненных — двоих в голову и четырех в живот. Дороги разбитые. Еще одного, раненного в грудь, она посадила в кабину, а сама ехала всю дорогу на крыле, больше ста километров от одного места назначения до другого и до третьего; оказалось, все госпитали были уже эвакуированы и раненых некуда было сдать. Раненые от тряски начали стонать, но казачья честь не позволяла им этого, тем более при женщине. И они сговорились, чтобы не стонать, завели на всю дорогу старую казачью: «Скакал казак через долину, через маньчжурские края».