Если дорог тебе твой дом
02.07.2015
«Если дорог тебе твой дом, / Где ты русским выкормлен был, / Под бревенчатым потолком, / Где ты, в люльке качаясь, плыл...»
Стихотворение, которому, как говорили солдаты, надо бы присвоить звание Героя Советского Союза, опубликовали в «Красной звезде» под заголовком «Убей его!» — через день после начала Сталинградской битвы. За ним последовала пламенная, в мирное время объявленная спорной публицистика Ильи Эренбурга: «Мы поняли: немцы — не люди. Отныне слово «немец» для нас самое страшное проклятье». Начало кампании, определенной британцами как «пропаганда ненависти», положило эссе Михаила Шолохова. «Наука ненависти» называлось оно...
...Июль 1942-го. Фашисты в Керчи, Воронеже, Севастополе. Симонов вернулся с Западного фронта. Побывал в освобожденных деревнях. Устиново, Карманово, Погорелое Городище, Зубцов. Повсюду горестное ощущение пустыни. Жители выселены, дома превращены в дзоты, в стенах выпилены амбразуры для орудий, в полях лежат убитые, еще не убранные. В глухом диком поле — сумасшедший старик, бредущий обратно на пепелище. Безрадостные корреспонденции поступали и в газету. Тексты, фотографии... Особенно фотографии. Главный редактор «Красной звезды» Давид Ортенберг вспоминал: «Прибыл с Западного фронта спецкор Василий Коротеев. Ворвался ко мне и положил на стол восемь фотоснимков. С содроганием я рассматривал их и не знал даже, что сказать, будто онемел». Щеголеватые немецкие офицеры волокут к виселице сельских граждан. Один из них подросток, у него лицо ребенка. Пятерых выстроили. Они спокойно смотрят на палачей. Вот солдаты проверяют, достаточно ли крепки веревки. Чувствуется праздничная суматоха: немцы веселы, похоже, вешать им по душе.
Другая история, напечатанная летом того же года в «Красной звезде» — о расстреле комсомольцев в Серпухове, записанная со слов двенадцатилетней девочки. «Наш дом был почти единственным из сохранившихся на всей Солдатской улице... К дому подвели пленных... Начался допрос. Ввели девушку. Она отвечала без волнения, даже с каким-то вызовом. Ее спросили: «У вас есть мать?» — «Да». — «А вам хочется жить?» — «Да, я хотела бы жить, но умирать не боюсь». Так всех по очереди. Ответы были короткими: «да», «нет». Никто не унизился — не попросил пощады...»
«Мы ждали материала от Симонова, — вспоминал Давид Ортенберг, — вот, наконец, доставили пакет. На конверте надпись: «Лично. Срочно. От Симонова. Аллюр...», за этим словом Симонов нарисовал, как это было принято в кавалерии для обозначения сверхсрочности, три креста. Раскрыл пакет, а там оказался не очерк — стихи «Убей его!». Не буду объяснять, как нужен был этот прямой публицистический призыв в тяжелые дни нашего отступления...»
«Если ты фашисту с ружьем / Не желаешь навек отдать / Дом, где жил ты, / жену и мать, / Все, что родиной мы зовем, / Знай: никто ее не спасет, / Если ты ее не спасешь; / Знай: никто его не убьет, / Если ты его не убьешь».
Горькие строки вслед за «Красной звездой» перепечатала «Комсомолка». Как и пронзительное «Жди меня», их переписывали от руки. На солдат они действовали магически. Писатель Михаил Алексеев, служивший в годы войны политруком минометной роты, вспоминал: «В самые тяжелые дни Сталинградской битвы мне больше не приходилось заклинать своих бойцов: «Ни шагу назад». Достаточно было прочесть стихотворение Симонова <...>. Свидетельствую: оно потрясло наши солдатские души».
Лозунг «Убей немца!» широко использовался на плакатах и листовках с цитатами из очерка Эренбурга. Этот пропагандистский прием, а именно так и расценивали кампанию в главной фронтовой газете, сработал. Солдаты стали драться ожесточеннее — они мстили за погибших, униженных, поруганных, угнанных в Германию. Это и стало переломным моментом войны...
«Как им не стыдно?» — спустя четверть века спросит одна милая девушка писателя-фронтовика Даниила Гранина. «Кому?» — не сразу поймет тот. И тогда собеседница пояснит, что нельзя желать смерти, ненавидеть весь народ, целую нацию. Можно, ответит писатель, особенно, когда идут на Сталинград... «Самые великие произведения классиков не помогли мне так, как эти не бог весть какие стихи, — пишет Гранин. — Мы не могли позволить себе роскошь разделить немцев на фашистов и просто мобилизованных солдат, шинели на них были одинаковые и автоматы. <...> Ненависть была нашим подспорьем».
Июль 42-го... Симонов с тяжелым сердцем едет в Сталинград. Чувствует, что-то в нем ломается. Ему страшно.
«...Мы переправлялись через Волгу вечером. Пятна пожаров становились уже совсем красными на черном вечернем небе. Рядом со мной на краю парома сидела двадцатилетний военфельдшер — девушка-украинка по фамилии Щепеня, с причудливым именем Виктория. Она переезжала туда, в Сталинград, уже четвертый или пятый раз. Половину пути вспоминала Днепропетровск, его улицы, свой родной город во всех подробностях. «А все-таки каждый раз немножко страшно выходить, — вдруг сказала Виктория. — Вот меня два раза ранили, и один раз очень тяжело, а я все не верила, что умру, потому что я еще не жила совсем, совсем жизни не видела. Как же я вдруг умру?». У нее в эту минуту были большие грустные глаза. Я понял, что это правда: очень страшно в двадцать лет быть уже два раза раненной, уже пятнадцать месяцев воевать и в пятый раз ехать сюда, в Сталинград. Еще так много впереди — вся жизнь, любовь, может быть, даже первый поцелуй, кто знает! И вот ночь, сплошной грохот, горящий город впереди <...> а ехать надо, хотя и страшно. И через пятнадцать минут она пройдет среди горящих домов и где-то на одной из окраинных улиц среди развалин под жужжание осколков будет подбирать раненых и повезет их обратно, и если перевезет, то вновь вернется сюда в шестой раз...»
Все сталинградские впечатления, все потом «было гораздо проще, прочнее, надежнее и жизнерадостнее». Героический старлей Ткаленко по прозвищу Чапаев, шахтер Семен Фролович из Сычевки, приводивший «языков» одного за другим, генерал Еременко, генерал Малиновский, легендарная летчица Марина Раскова, поразившая военкора нежной славянской красотой. Викторию Илларионовну, оказавшуюся не Щепеней, а Щепетей, поэт разыскал уже после войны — телеграмма из Днепропетровска пришла накануне празднования 20-летия Сталинградской битвы. Симонов был в Москве. Читал «Если дорог тебе твой дом». А заголовок «Убей его!» заменил. И настоял, чтобы редакторы поправили во всех многочисленных републикациях. «В войну, кто бы ни прочитал заголовок, сразу понимал, что надо убивать гитлеровцев. А ныне такое название поставило бы читателя в недоумение: кого, мол, надо убивать? Пришлось бы ему прочитать стихотворение, а не у каждого бывает на это охота».
