25.01.2014

Первый из тридцати двух снарядов, попавших в Эрмитаж, разорвался вечером 18 сентября. Раскаленное железо впилось в каменные стены, взрывная волна вышибла зеркальные окна зала Афины, мельчайшие осколки покрыли мозаичный пол, некогда раскопанный в древнем Херсонесе и перенесенный в петербургский музей. Пустоту оконных проемов закрыли первые фанерные щиты.

… Шел 1941 год. Войска фон Лееба находились в шести километрах от Кировского завода, в четырнадцати километрах от Дворцовой площади. Четырнадцать километров! Подсчитано, что общая протяженность маршрута по всем залам Эрмитажа составляет двадцать два километра. Двадцать два километра нужно пройти, чтобы осмотреть Эрмитаж, и всего четырнадцать километров, чтобы добраться от Эрмитажа до линии фронта, до передовой…

Шедевры Эрмитажа, все, что размещалось до войны в его выставочных залах, и все наиболее значительное из его запасных фондов — около полутора миллионов уникальных музейных вещей, — было еще в июне и июле двумя специальными эшелонами эвакуировано в глубь страны.

В августе начали подготовку третьего, но в конце месяца последняя железная дорога, связывавшая Ленинград со страной, оказалась перерезанной. Сотни и тысячи вещей, оставшихся в Эрмитаже, были снесены в нижние этажи, в подвалы и кладовые, под надежную защиту массивных, непробиваемых перекрытий дворцовых сводов. А в выставочных залах висели на своих местах только рамы без картин, высились постаменты без скульптур, стояли опустевшие музейные витрины, повернутые стеклом к стене или сдвинутые друг с другом стеклами внутрь. Посреди каждого зала — красноствольные батареи огнетушителей, дощатые ящики с песком и просто груды песка на больших листах фанеры; тут же — лопаты, щипцы, нехитрое пожарное снаряжение.

В те дни многие работники Эрмитажа защищали Ленинград с оружием в руках, став армейскими командирами и бойцами или воинами народного ополчения. Люди преклонного возраста и женщины составляли теперь большинство тех музейных работников, от которых война потребовала остаться в самом Эрмитаже и оберегать все, что продолжало храниться в музее.

В апокалиптической круговерти дней и ночей, наполненных ревом самолетов, воем бомб, свистом снарядов, грохотом зениток, горстка научных работников Эрмитажа, реставраторов, работников различных музейных служб несла боевую вахту бойцов, командиров и политработников эрмитажной команды МПВО. Доверенный им Эрмитаж они оставляли только для того, чтобы вместе с другими ленинградцами, земляками по Дзержинскому району, строить за Нарвской заставой, неподалеку от Кировского завода, неприступный оборонительный рубеж. А в перерывах между оборонными работами и тревогами в боковых комнатах музея, которые назывались теперь казармами команды МПВО, эрмитажные ученые, скинув металлические каски, обращались к делам, с давних пор составлявшим интерес всей их жизни. Из ящиков стола они доставали рукописи незавершенных исследований, недописанных трудов.

Перед войной в Эрмитаже была начата подготовка к двум праздникам многонациональной советской культуры — 800-летию великого азербайджанского поэта Низами и 500-летию великого узбекского поэта Навои. Оба эти юбилея должны были быть широко отмечены всеми советскими народами в конце 1941 года. Война, казалось, отменила намечавшиеся торжества, тем более в осаждённом Ленинграде. Но…

17 октября 1941 года в лекционном зале Эрмитажа собрались академики и поэты, историки и археологи, художники и архитекторы, представители партийной и советской общественности, корреспонденты московских и ленинградских газет. На торжественное заседание, посвященное 800-летию со дня рождения Низами, многие участники и два докладчика прибыли прямо с передовой. Гостей при входе уведомляли, что в случае воздушной тревоги заседание будет перенесено в бомбоубежище.

Одним из участников этого научного заседания был облаченный в военную форму поэт Николай Тихонов, летописец железных дней и ночей Ленинграда. Волнующая атмосфера сурового праздника в стенах блокадного Эрмитажа ощущается и сегодня, спустя десятилетия, когда читаешь строки, написанные Николаем Тихоновым осенью 1941 года.

«В великолепном Эрмитаже недавно справляли юбилей великого азербайджанского писателя-человеколюбца Низами. В большом зале читали ученые про жизнь и деяния этого несравненного мастера, и звучали стихи, написанные восемьсот лет назад…

В солнечном Баку откликнулось это торжество и по всему Союзу узнали, что в Ленинграде жив могучий дух торжествующего творчества. Люди в зале были в военной форме, и докладчики приехали с фронта. Фронт почтил Низами, как и Низами почитал героев…».

Другой юбилей—500-летие Алишера Навои, великого поэта-гуманиста, родоначальника узбекской литературы — отмечался в Эрмитаже 10 декабря 1941 года.

Именно в этот день прекратилось трамвайное движение, и пустые вагоны застыли на занесенных снегом рельсах. Именно, в этот день «Ленинградская правда» впервые вышла не на четырех, а на двух страницах. Это была самая трагическая пора героической эпопеи Ленинграда, самый тяжелый период голодной зимы сорок первого — сорок второго годов, когда хлебная норма сократилась до предельно ничтожных размеров — 250 граммов рабочим, всем остальным 125 граммов…

В тот день сотрудники Эрмитажа опять встречали у служебного, подъезда, с трудом расчищенного от снежных сугробов, ленинградских ученых, художников и поэтов. Одни добирались сюда из своих насквозь промерзших квартир, ставших в результате голода и снежных заносов вдруг бесконечно далекими, другие приходили в Эрмитаж из фронтовых блиндажей, находившихся совсем рядом.

Память об этом дне хранит «Боевой листок» Эрмитажа»: выпущенный 1 января 1942 года и сейчac, к 20-летию полного освобождения Ленинграда от вражеской блокады, реставрированный школьниками, проходящими в музее производственную практику…

«Научные работники Эрмитажа должны быть удовлетворены тем, что, несмотря на трудную обстановку, им удалось провести празднование юбилея Алишера Навои, — писал в «Боевом листке» доктор исторических наук Б. Б. Пиотровский. — Наша научная работа в осажденном городе это не простая форма самоуспокоения, ухода от действительности, замыкания в монастырскую келью науки. Это работа по изучению культуры народов Советского Союза, сплотившихся в единую братскую семью, способствующая развитию культуры, победить и поработить которую не в силах никакие технические средства, оказавшиеся в руках врагов нашей Родины».

Зима. Жестокая, лютая, первая блокадная зима… Все бедствия, которые древние и средневековые историки описали в хрониках знаменитых осад неприступных крепостей, взятых измором и сожженных дотла, все силы разрушения и смерти, вызванные из темной бездны истории и многократно увеличенные наисовременнейшими орудиями уничтожения — дальнобойной артиллерией и бомбардировочной авиацией — всё, решительно всё обрушил кровожадный фашизм на великий русский город, колыбель социалистической революции, легендарный Ленинград. «Мертвый, как гробница, Эрмитаж…», — с болью и горечью писала об Эрмитаже блокадных лет Вера Инбер в своей ленинградской поэме «Пулковский меридиан», воссоздавая суровый облик города-бойца. Но под ледяной корой этого необыкновенного города-крепости, под пеплом бесчисленных пожарищ не потух, а все более и более разгорался негасимый огонь воли к жизни, к победе. И застывший над Невой, казавшийся мертвым Эрмитаж вместе со всем городом-героем вершил его бессмертный подвиг, боролся, побеждал, жил!;

Эрмитаж стоял насмерть. Десятки снарядов уже искромсали камень его стен, искорежили железо его кровель. 22 декабря 1941 года фашистский снаряд прямым попаданием ударил в портик его подъезда с атлантами. Гранитные атланты атланты держали теперь на своих могучих плечах погнувшийся тяжелый карниз, пересеченный глубокой трещиной, зияющий каменной раной. Люди, охранявшие Эрмитаж, не были атлантами. Но своими худыми, просвечивающими руками они поддерживали весь Эрмитаж.

Это они ни на день не прекращали под сводами Эрмитажа ожесточенного сражения с коварной сыростью, несущей гибель музейным вещам и музейным зданиям; это они мужественно противостояли и хлестким атакам осенних ливней, и яростным штурмам зимних вьюг; это они из осени в осень боролись с протечками и промочками на дворцовых плафонах, с дождевыми потоками, пробивавшимися сквозь чердачные перекрытия и грязными ручьями растекавшимися по мраморным стенам; это они из зимы в зиму сражались то снегом, выпадавшим на наборные паркеты, со снегом, защитить от которого не могли продырявленные осколками фанерные листы, заменившие отекла в окнах музея; это они каждую весну с вёдрами, тазами и тряпками в руках отражали наступление талых вод.

В один из первых месяцев блокады вражеская бомба разорвалась внутри музейного здания в Соляном переулке, где до войны находился филиал Эрмитажа. Надо было спасать всё, что там уцелело, и эрмитажники, уже истощенные голодом, с трудом передвигавшие ноги, нашли в себе силы, чтобы перевезети драгоценные музейные вещи из Соляного переулка на Дворцовую набережную. Они перевозили их на тележках, тачках, саночках, на волокушах, переносили в заплечных мешках или просто так, на руках, перевозили и переносили в течении всей долгой зимы и заботливо укрывали в эрмитажных кладовых.

Весной 1942 года лопнули трубы в подвалах под залами античного искусства. Вода залила подвал, где хранилась та часть коллекций фарфора, которая не была эвакуирована из Ленинграда, — вазы, фигуры, сервизы, шестнадцать тысяч предметов, предусмотрительно закопанных здесь в мягкий песок. Все затопила вода.

Об этом потопе нам рассказывали научные сотрудники Эрмитажа, в годы войны бывшие юными комсомолками: Ольга Эрнестовна Михайлова и Александра Михайловна Аносова:

«Натянув высокие резиновые сапоги, мы спустились в подвал. Вода стояла здесь до колен. От наших движений образовывались волны, которые делали воду еще выше. В царившей вокруг кромешной тьме, осторожно двигаясь, чтобы не наступить на хрупкий фарфор, мы стали на ощупь вытаскивать из воды вещь за вещью. Кое-какая фарфоровая посуда плавала на поверхности, то здесь, то там торчали из воды горлышки ваз, большинство же вещей, заполнившись грязью и песком, ушло на дно. И эти поиски во мраке, и это хождение в воде, и то, как мы, нагрузившись фарфором, поднимались по темной крутой лестнице, не видя ступеней, нащупывая их ногами, казалось нам впоследствии невероятным, каким-то головоломным акробатическим номере, и мы диву давались, что ничего не разбили».

Вытащенный из подвалов фарфор был очищен от грязи, вымыт, расстелен во дворе, высушен на весеннем солнце. Наступила весна, и по-прежнему героические будни Эрмитажа сливались с героическими буднями всего осажденного Ленинграда. Эрмитажники, продолжая охранять музей, участвовали в очистке города от наследия минувшей трудной зимы, чтобы предотвратить возможность возникновения эпидемий. 

Когда блокированный город принялся огородничать, эрмитажники разбили свой огород — и знаете где? — в Висячем саду! Этот сад, некогда устроенный по прихоти Екатерины Второй на крыше дворцовых конюшен, похож и сам на музейную галерею, только простершуюся под открытым небом. До войны, как и сейчас, он был украшен мраморными скульптурами, засажен сиренью и розами. В блокадную пору эрмитажники стали выращивать здесь зеленые витамины.

Хранители Эрмитажа продолжали неистово и самоотверженно защищать музейные вещи от бесчисленных бед, на которые их обрекла война: от сырости; от ржавчины, от плесени, от жучка, от набухания и осыпания красок, от окиси на металле, от оловянной чумы…

Осколки сыпались на огородные грядки в эрмитажном Висячем саду. Снаряды и бомбы рвались в самом Эрмитаже, в дворцовых дворах, вблизи Эрмитажа. Вот один из эрмитажных боевых эпизодов, рассказанный нам научным сотрудником Павлом Филипповичем Губчевским, бывшим тогда начальником охраны музея.

«Поздно вечером 25 января 1943 года на Дворцовой площади разорвалась тонная фугасная бомба. Зимний дворец, его колоссальное здание, фантастическое по плотности массива, колыхнулось, как утлый челн в бурном море. Огромную силу взрывной волны приняли на себя все здания Зимнего дворца и Эрмитажа. Взрывная волна вышибла последние стекла в окнах, выходивших не только нa Дворцовую площадь и Адмиралтейство но и на Дворцовую набережную. Пурга тотчас же намела в музейные залы снежные сугробы. Под утро начало таять, а к вечеру ударил мороз. Мокрый снег в залах смерзся с битым стеклом, образовав покрывшую полы сплошную ледяную кору. Необходимо было немедля снять этот губительный ледовый настил. Мы прикинули, что кому по силам и принялись за работу. Мне достался Павильонный зал. Часть его пола, всегда огораживаемая шнуром, выложена, как известно, мозаикой — чудесным произведением русских художников-мозаичистов середины XIX века. В моих руках был железный ломик, и я знал, что под моими ногами. Осторожно, сантиметр за сантиметром, я скалывал с мозаики лед, блестевший под луной, как стекло, и осколки стекла, сверкавшие, как ледяные кристаллы».

Последний из тридцати двух снарядов, попавших в Эрмитаж, разорвался в Гербовом зале Зимнего дворца 2 января 1944 года — за двадцать пять дней до того, как Ленинград был полностью освобожден от вражеской блокады.

27 января над городом-победителем прогрохотало двадцать четыре торжественных залпа, зарево победы двадцать четыре раза озарило и израненный Эрмитаж с темными глазницами его закрытых фанерой окон, бессильных отразить даже огни салюта. Но Эрмитаж высился над праздничной набережной не мертвый, а живой. Он стоял весь в шрамах и рубцах, как бывалый солдат, беспримерных боев ветеран.

Битва за Ленинград окончилась, но Эрмитаж, измученный долгим сражением, не ушел на отдых. Подобно всем ленинградцам, принявшимся восстанавливать родной город, работники Эрмитажа взялись за восстановление своего музея. Оно началось — можно смело сказать! — 27 января 1944 года, в день исторической победы на Ленинградском фронте, когда музейные работники приняли решение устроить в том же, еще военном 1944 году выставку эрмитажных памятников культуры и искусства, остававшихся в осажденном городе. Для этой выставки надо было привести в порядок хотя бы несколько залов, очистить их от щебня, песка, осколков стекла, смыть со стен черные подтеки, застеклить окна, вновь повесить люстры и, наконец, натереть до довоенного блеска паркетные полы — и все это сделали сами эрмитажники! Выставка открылась 7 ноября 1944 года.

Еще шла война, когда Центральный Комитет партии и советское правительство приняли решение приступить к восстановлению всего Эрмитажа. Еще шла война, когда в Эрмитаж стали свозить строительные материалы самых высоких кондиций. А спустя полгода после Дня победы, в октябре 1945 года, была дана «зеленая улица» двум эшелонам, шедшим из Свердловска в Ленинград. Возвращались домой, на берега Невы, драгоценные эрмитажные сокровища, полтора миллиона музейных вещей, сопровождаемые теми хранителями Эрмитажа, которые оберегали их, как зеницу ока, в нелегких условиях эвакуации.

Давно уже восстановлен и стал еще великолепнее Государствнный Эрмитаж, один из величайших музеев мира. Каждый день десятки тысяч людей бесконечной чередой расходятся по его залам. Здесь люди, защищавшие Ленинград, их дети и внуки и советские люди, приехавшие в город Ленина со всех концов страны, и гости Ленинграда, которых со всех пяти континентов доставляют на берега Невы поезда дружбы, океанские лайнеры и воздушные корабли.

Изо дня в день у главного подъезда Государственного Эрмитажа останавливаются автобусы с табличками «Интуриста» на ветровом стекле, «зимы» и «чайки» с флажками иностранных держав на флагштоке лакированного крыла. «Все флаги в гости будут к нам!» — приходит на память пушкинская строка, когда стоишь на Дворцовой набережной подле парадного входа в Государственный Эрмитаж.

С. ВАРШАВСКИЙ, Б. РЕСТ.
ЛЕНИНГРАД