Николай ИРИН

17.04.2019

Первый канал долго и мучительно показывал 12-серийный фильм режиссера Сергея Гинзбурга по сценарию Дмитрия Новоселова «Зорге». На второй неделе демонстрации программу меняли буквально по нескольку раз на дню. Например, очередные две серии внезапно отодвигали на сутки, но и следующим вечером показывали из обещанных только одну, соответственно растягивая явно тяготящую канал картину и ставя заинтересованных зрителей в идиотское положение. Та же малопонятная истерия сопровождала показ «Подкидыша». Так и хочется спросить руководителей канала, неужели теперь так будет всегда.

«Зорге», кстати, датирован 2017 годом, пролонгация свидетельствует о том, что показывать его стеснялись и раньше. Первые, сетевые, зрительские отклики были настолько отрицательными, что демонстраторы растерялись вконец, обернув трансляцию фарсом в духе «глаза бы ваши этого не видели». Кажется, самым симпатичным для них выходом стала бы демонстрация всех 12 серий на ускоренной перемотке, как поступают с финальными титрами. Так пока что не делают. А, похоже, скоро мы и подобному смелому решению не удивимся. Дело ведь даже не в том, что зрителю неудобно, а в том, что имеем уже системное предательство творческих работников. Что же, рейтинг важнее профессиональных обязательств перед авторами закупленной и принятой к показу продукции?

Своего рода цензура. И в отличие от идеологически выдержанной советской совершенно бессмысленная. Скандальная ситуация с «Зорге» вынуждает за сериал побороться. Так ли он плох? А если все-таки плох, не разумнее ли вглядеться в него попристальнее? Вместо того чтобы стесняться, чураться и шарахаться, обещая тем самым предательства новые и новые. Сложилось впечатление, что в телевизионных анонсах последних серий проскакивало немыслимое прямое уничижение сериала. Например, запомнилась реплика, дескать, обстоятельства разоблачения японцами группы советских разведчиков в фильме Сергея Гинзбурга и в реальности сильно разнятся. Для сериала, который подается как в основе своей документальный, а не фантазийный, это очевидный плевок.

История Рихарда Зорге и его группы — значимая часть нашей социальной мифологии. В основном, если быть честными, фигуру Зорге раскрутили и усиленно использовали в целях, как говорится, очернения Иосифа Сталина. Разведчик, дескать, за трое суток доложил в Москву о коварном нападении гитлеровской Германии на Советский Союз, однако Сталин не придал этому значения. В телевизионных анонсах, предшествовавших сериалу, нам сообщили, что по сию пору дело Зорге в основном засекречено. Так вот, точечно рассекретили его при Хрущеве именно с целью образно и выпукло унизить Сталина.

Сериал «Зорге» сверстан по этой, оттепельного еще происхождения, схеме. Сталин упорно не верит секретной информации от Рамзая (подпольная кличка Зорге), потом даже перестает высылать деньги на пропитание, ссылаясь на разгульно-развратный образ жизни разведчиков, наконец, вовсе отказывается признавать Зорге за «советского», когда тот провалился. Эту линию авторы делают топорно, но упорно. На самом же деле, у Сталина был миллион оснований Рамзаю не доверять, и это ясно даже человеку без исторического образования, без доступа к архивам. Если смотреть сериал внимательно, можно заметить, что группа Зорге, и в первую очередь он сам, — интернационалисты, коминтерновцы. Между тем Сталин оппонировал адепту мировой революции Троцкому, спешно строил социализм в отдельно взятой стране и закономерно коминтерновцев недолюбливал. Не верить им — выстраданное Сталиным в смертельной политической борьбе право. Делать его идиотом в духе своекорыстных представлений Хрущева негоже, особенно так бездумно.

В сериале «Зорге» полностью провалена идеологическая составляющая, без которой события первой половины XX столетия смотрятся как дешевый канкан. Что делать, люди с деньгами ничего не могут понять в людях с идеями. Надо было броско и убедительно давать систему представлений разведчиков-интернационалистов. Они смертельно рисковали, изобретательно работали и героически погибали именно за советскую Родину, за страну, которая идет в авангарде социального прогресса. А Сталин, уже ощутив себя хозяином конкретной территории, вполне удовлетворялся властью, данной ему в повседневных ощущениях. Грубо говоря, можно было делать конфликт между фантазерами и хозяйственником, между идеалистами и реалистом. Нужно было делать в этом направлении хоть что-нибудь. В сериале «Зорге» похожий на завскладом или завмагом Иосиф Виссарионович хотя бы внешне свою глубинную натуру выражает, однако мотивация героев-разведчиков не дана совсем. Постановщик Сергей Гинзбург, играющий в фильме роль проницательного нациста Шлезингера, спросит однажды: «Пора разобраться, кто эти люди». Но в сериале это не более чем декларация о намерениях.

Сурово, безжалостно ругают в Сети Александра Домогарова, который выступает в роли Зорге. Это зря. Домогаров крутится как может, не имея сколько-нибудь внятной социально-психологической основы для образа. Он все-таки придумывает очень странный, двусмысленный, но реально работающий ход: общаясь с кем бы то ни было, совсем по-женски прикрывает глаза с тем, чтобы выстрелить взглядом в лицо собеседника через мгновение. Вначале недоумеваешь, однако со временем интерпретируешь эту манеру существования, эти регулярные взмахи ресницами — как регулярное погружение интроверта в собственную душевную глубину. Домогаров словно транслирует: мой персонаж до конца не рассекречен, неубедительно прописан, в целом непонятен, поэтому буду методично давать «тайну» и «мягкость», «тайну» и «миф», «тайну» и «широту интерпретаций». Даже на этом скудном драматургическом материале Домогарову удаются прорывные куски, где ходульность преодолевается и сердце замирает, — например, когда в ответ на смятение товарищей, надеющихся получить его авторитетное руководство, Зорге сдержанно и тихо отвечает: «Не знаю».

«Что делать, Рихард?!» — «Я не знаю». — «Выходит, все зря?!» — «У меня нет ответа на этот вопрос». Домогаров дает своего Зорге словно большую бабочку, которая в знаменитом восточном тексте путалась на предмет собственной идентичности, то воображая себя мудрецом Чжуан-цзы, а то подозревая, что является лишь плодом воображения мудреца. Списывать неудачу «Зорге» на Домогарова смешно, Домогаров лучшее, что есть в сериале: хорошо различимая внешняя форма придумана, способ бытования героя придуман, сильная, а одновременно странная метафора осуществлена. Конечно, могут возразить, что жив сериал не одним Домогаровым и что просветительский аспект важен тоже. Это так, ведь, судя по комментариям в Сети, значительная часть аудитории знать не знала про бойцов невидимого восточного фронта, искренне полагая, что всю необходимую стране работу осуществил в Берлине штурмбаннфюрер Штирлиц. Многие поражены тем, что существовала реальная опасность нападения японцев на советский Дальний Восток. Многие удивились тому счастливому обстоятельству, что Япония все-таки не напала. Есть и еще дельные соображения в том роде, что мир был многополярным и даже «силы зла» были неоднородны, а союзная нацистам Япония просто по факту своего географического расположения не больно-то эту самую Германию слушалась. Точнее, не слушалась вообще.

Конечно, внимательный зритель сериала в конечном счете сделает вывод относительно того, что история Второй мировой — сложнее сложного, однако дешевые жанровые приемчики будут мешать ему прорваться к пониманию на протяжении всего просмотра. С другой стороны, кто же упрекнет сценариста и постановщика в том, что они осуществляют примитивный оживляж драмы идей посредством мелодраматических включений: Зорге делит одну молодую японочку (Шион Накамару) с тем самым сыщиком Осаки (Осаму Ямамото), который его разоблачит, Зорге делит одну немку в возрасте (Виктория Исакова) с германским послом в Токио Эйгеном Оттом (Андрей Руденский), который доверял ему больше, чем себе. Авторы не замечают, что в таком ракурсе брюзжание консервативного Иосифа Виссарионовича относительно «разврата» франтоватого Рамзая обретает вес. Идейная сторона Рихарда Зорге не проработана совершенно, чувственная проработана худо-бедно. Подобный дисбаланс однозначно работает в пользу аргументации аскетичного московского Хозяина. Правильно, выходит, не доверял и отказывал в деньгах. Мелодраматизма больше, чем идейности, а в результате разочарованы и те зрители, которые любят все «постельное», и те, которые интересуются историческими хитросплетениями, и те, что сочувственно относятся к несгибаемым людям с твердыми убеждениями.

Когда Зорге в подпитии кричит нацистам, что они ничего не знают про Россию — «единственную страну, у которой есть будущее», и что Германия войну проиграет, он актуализирует некий абстрактный, по происхождению жанровый патриотизм. Но, повторимся, перед нами человек совершенно конкретного времени, более того, не встречавшегося доселе психологического склада. Отголоски этой психологии точно звучат в песнях Пахмутовой — Добронравова даже и в конце 70-х: «Наша Родина — Революция, ей единственной мы верны...» То ли эта линия сознательно замалчивается, то ли авторы попросту не понимают, с чем и с кем имеют дело.

В пользу второй версии говорит тот факт, что повседневность разведчиков замусоривается здесь обращениями «ребята» или же «хозяюшка». Не найдена мера условности, что при явно скудном бюджете и никаких постановочных возможностях было главной задачей для постановщика. У Татьяны Лиозновой получились на низкотехнологичной Студии имени Горького «Семнадцать мгновений весны» еще и потому, что она гениально осуществила ювелирную точность постановочного замысла. Сергей Гинзбург делает «натурализм» по голливудским лекалам, не имея голливудских мощностей. Лишь когда пару раз дают на крупном плане Александра Домогарова, мчащегося по Токио на мотоцикле, возникает легкий намек на возможное формальное решение: кадр вынужденно комбинированный, с подложенным городским фоном, чем обеспечивается отстранение от поэтики натурализма, от стремления развлекать зрителя богатым жизнеподобием. На деле, совершенно не обязательно было кооперироваться с китайцами, отправляясь снимать Токио куда-нибудь в Шанхай. Можно было сделать умную, выверенную вещь в условном пространстве. Конечно, значительная часть аудитории, привыкшая к внешнему жизнеподобию, при этом от картины отвернулась бы. Впрочем, отвернувшихся наверняка было бы в разы меньше, чем теперь, когда командированные съели и бюджет, и творческие силы.