Николай ИРИН

15.11.2018

Канал «Россия» показал многосерийный фильм Сергея Урсуляка по мотивам романа Алексея Иванова «Ненастье». Экранизировав 14 лет назад камерного Юрия Трифонова («Долгое прощание»), Урсуляк через триумфальную жанровую «Ликвидацию» перешел к эпике: «Жизнь и судьба» Гроссмана, «Тихий Дон» Шолохова. «Ненастье» из этого же ряда. Частный человек в бурном потоке Истории — новый сильный интерес мастера.

Герман Неволин, персонаж Яценко, вызывающе безволен именно потому, что в развернутых эпических вещах протагонист должен стоически лечь на поверхность «реки времен» и отобразить траекторию ее движения ценою собственных утрат, реже — приобретений. Сразу же отметим, что утонченный артист Яценко совершенно на своем месте, ибо как никто умеет давать экзистенциальную значимость даже и скудного бытия, и неразвитого сознания. Когда-нибудь это сочетание изощренной актерской техники и сердечной готовности Яценко солидаризироваться с сирыми и убогими будет разобрано в деталях. Сейчас нам важен общий вывод: эпос удался, потому что от имени «народа» представительствует всего один, хотя и главный персонаж. Наблюдатель с видеокамерой.

Действие «Ненастья» развивается в трех временных пластах: середина 80-х, когда сразу после «учебки» Герман попадает в самое афганское пекло; начало и середина 90-х, когда боевой товарищ Германа Серега Лихолетов (Александр Горбатов) организует в городе Батуеве боевое братство воинов-афганцев «Коминтерн», переродившееся сначала в боевую дружину, а потом в отряд по отъему и переделу собственности; самый конец декабря 1999-го, когда Герман совершает ограбление инкассаторской машины в попытке организовать для своей возлюбленной Тани Куделиной (Татьяна Лялина) «счастье». Этот фильм утверждает, что необходимо ценить всякое наличное бытие. Человек, который внимателен к собственной даже и «серости», который благодарен уже за «неинтересное», — разгадал тайну мироздания. Во вселенной, сконструированной Ивановым, нет метафизического измерения, психологических бездн, душевной сложности и целенаправленного духовного поиска, которыми зачастую высокомерно глушат простаков сильно воображающие о себе мастера искусств, нагруженные заемными идеями. Чтобы «обустроить Россию», в том числе в плане интеллектуального комфорта, необходимо перестать назойливо и нагло маркировать ее самые разные исторические этапы как «проблемные» или, что много хуже, «гибельные».

Парочка простаков Герман Неволин и Татьяна Куделина, похоже, не подозревают, что на судьбу можно обижаться. Парня со школьной скамьи бросили в афганскую мясорубку, девчонке не дает ни покоя, ни приданого, ни дельного совета сильно пьющий папаша, физрук Яр-Саныч (Сергей Маковецкий). У молодых людей настолько не развито самосознание, что, даже почувствовав влечение при первой встрече, они не догадываются о своих серьезных шансах на счастье: Таню по праву командира забирает к себе в постель Лихолетов. Молодая женщина нервно, не понимая саму себя, крутит пуговку на блузке, не смея ни возражать, ни воображать. Сходится с Германом лишь тогда, когда пресытившийся Серега откровенно от нее отказывается. Герман же комментирует свою многолетнюю нерешительность словами «я бы ждал...». Точнее, это даже нельзя назвать «нерешительностью», тут совершенно непонятный развитым эмансипированным людям из хороших семей психический строй — огромное открытие Алексея Иванова и Сергея Урсуляка, обустроившего в мире своего фильма не сладкую, а мучительную парочку Яценко — Лялина. Они предельно выразительно дают стоическое проживание Германом и Таней своих частных судеб. Глубокий смысл фильма именно в этом: нет мелодрамы, нет соответствующей мелодраматическому свободному выбору «любви», а есть таинственное сближение двух в социальном смысле неразвитых, но зато предельно укорененных в Бытии людей. «Кризисные» 80-е, «проклятые» 90-е — не их лексика и не их стиль мышления. Конечно, их можно научить, и они, возможно, негромко подпоют. Но в целом люди этого типа попросту не склонны много о себе воображать. «Ты маленькая глупая пуговица, пришитая вверх ногами», — неуклюже изъясняет Тане свои чувства Неволин. Ограбление, на которое он идет, это проблеск самосознания: осенило, что поменять судьбу можно.

В каком-то смысле Неволин напоминает Багрова из дилогии Алексея Балабанова «Брат»: Герман пристрастен к случайно услышанной когда-то французской эстраде, Данила вечно носился с кассетами и компакт-дисками однажды поразившего «Наутилуса». И все-таки персонаж Сергея Бодрова был изощренной стилизацией под простака или Иванушку-дурачка, не случайно в решающие моменты демонстрировал сноровку героя комиксов и речевую практику поднаторевшего на философских семинарах выпускника МГУ: «В чем сила, брат? В чем правда, американец?» Максимум, на что способен Герман, это молчаливое наблюдение за текущими жестокими событиями через глазок видеокамеры. Еще, конечно, на отказ от самоличного участия в зверствах или рэкете, даже и по требованию своей разухабистой случайной супруги Марины Моторкиной (Серафима Красникова). Неволин в исполнении Яценко уходит от любых форм бандитизма с такой непафосной, но и с такой безоговорочной решимостью, что мы вправе сочувственно вспомнить сомнительный, как нам долго внушали, советский тезис о «воспитательной силе кино» и «нравственной ответственности мастеров искусства». Сначала казалось, что массовые сцены из 90-х, где бойцы «Коминтерна» воюют с мирными торговцами на стихийном рынке, со спортсменами бандитской ориентации или с ОМОНом, сделаны без должной и даже в нашем теперешнем кино достижимой убедительности. Но потом осенило, что приглушенность красок и «неинтересный» режим подачи той или иной бойни, того или иного насилия обоснованны: все события словно пропущены через фильтр психики протагониста. А его зрением моделируется его же настойчивое отстранение от беспредела.

В афганском куске — сильный момент, где Герман, напившись на пару с Лихолетовым подобранного под носом у душманов спирта и нацепив модные лихолетовские наушники, исполняет в жаркой страшноватой ночи медитативный танец под группу «Спейс». Тот случай, когда Яценко по наводке постановщика дает режим блаженного приятия сущего напрямую. В паре сотен метров от смертельного врага не бравада, а нечто подобное тому, что акцентировал эпического размаха поэт Николай Некрасов на драматическом материале своего времени: «...а кабы к утру умереть, так лучше было бы еще...» Нет самосознания, нет ощущения значимости собственной жизни и судьбы. Герман приближается к пониманию личностного измерения, только сближаясь с Таней и опознавая эту самую уникальную личность в ее оболочке. Кстати, именно в отсутствии должного уровня массового самосознания причина того, что мощную, казалось, несокрушимую страну удалось ловко ввести в режим перестроечного и постперестроечного морока: люди не глупые и не то чтобы доверчивые, а попросту с неширокими горизонтами. Если элита вменяема и сознательна, в этой слепой укорененности — сила людей. Если же хитра и пронырлива, тогда ловушка. Лихолетов, который, конечно, ловчила по природе, остроумно, хотя и жестоко примиряет Германа с первой смертью близкого товарища: «Это как дембель. Только без тела». Возможно, впрочем, на войне иначе нельзя.

Но когда Лихолетов начинает ловчить в Батуеве, уже на своей земле, там начинается форменный беспредел. Психически утопленный в Бытие по самую макушку Герман сам по себе не страдает, не деградирует по факту внезапно случившегося адского режима существования. Та же история с Таней, которая ведь и не казнится, и не грязнится по факту сомнительного сожительства с Лихолетовым. Аналогично — с десятками миллионов других соотечественников. Даже гротескный Танин папаша находит честное и красивое решение, с чувством исполняя песни советских композиторов перед близкими или наедине с собою. Беда в том, что деградирует социальный механизм: афганское рыцарство незаметно сменяется режимом интриг и переворотов, городская власть равномерно распределяется между агрессивными корпорациями, точно в эпоху татаро-монгольского нашествия, и тогда сам Герман будет вынужден отождествить «счастье» с вооруженным грабежом и сопутствующей этому горкой бумажного бабла. Солидарность становится корпоративной: спортсмены-динамовцы не трогают одноклубников, но утюжат всех прочих, кавказцы группируются по этническому признаку, наконец, воины-интернационалисты ищут сослуживцев в любых корпорациях, включая милицию и бандитов, а потом, налегая на мотив «боевого братства», перевербовывают. «Ненастье» хорошо дает механизм раздробления общества и сопутствующего отчуждения от социального тела до поры до времени не склонного к агрессии «народа» в лице Германа Неволина.

Фильм открывается сильным прологом: телевизор 1999-го предлагает эпизод «Гостьи из будущего», где Алиса Селезнева интригующе повествует советским еще гражданам о будущем. Сладковатая песенка «прекрасное далеко не будь ко мне жестоко, не будь ко мне жестоко, жестоко не будь» в контексте «Ненастья» звучит как жалостливая мольба. Урсуляк грамотно делает уколы в область эмоциональной памяти, с регулярностью включая в акустическую ткань эстрадные хиты первой половины 90-х: «Девчонка-девчоночка, темные ночи...», «Два кусочека колбаски у тебя лежали на столе...» или «Колечко, колечко, кольцо, давно это было, давно...». Они активируют сердечную чакру у тех, кто застал песенки во вменяемом возрасте, интригуют тех, кто тогда еще не родился. Кроме прочего, подобный ход позволяет ощутить значимость того плотного и густого бытового слоя, который подобно газонаполненной пластмассе в конечном счете намертво схватывает всякую разухабистую революционную движуху. Вышедшего из тюрьмы героя афганской войны Серегу Лихолетова вытесняет с поста начальника «Коминтерна» служивший в Афгане всего-навсего в комендатуре Георгий Щебетовский (Павел Ворожцов): кабинетчику обеспечили поддержку на выборах склонные к мещанскому уюту жены с подругами погрузневших и прибарахлившихся бойцов. Жизнь берет свое, как относиться к просвистевшим над головою ветрам перемен — индивидуальное дело каждого.

Ненастье — название деревни, расположенной за городской чертой Батуева. Там Герман Неволин до поры прячет похищенные деньги и самого себя. Ненастье — смягченная им по причине индивидуального приятия мира характеристика одного острого исторического периода. Почему-то считается, что в такие острые периоды больше всего достается индивидуумам, а народ, дескать, отделывается демографическими ямами и временной потерей благосостояния. Значимость сериала «Ненастье» в том, что он зримо продемонстрировал обратное: Герман, Таня, Яр-Саныч или Моторкина каждый (-ая) по-своему выпутались, а вот народ, по необходимости включавшийся в бессмысленные битвы за перераспределение власти и ресурсов, — определенно дошел до стадии расчеловечивания и до градуса распада. Аналитика уравновешивается лирикой, которая, впрочем, не заражена бациллой мелодраматизма. Мелодрама — художественный метод для другого социального слоя, для людей, которые пресытились в процессе перебора вариантов. Герои этого фильма только что узнали про категории «любовь» и «счастье». Зрителю выпала редкая удача разделить с ними радость открытия, проведя ревизию личного опыта как в этом отношении, так и в отношении к трудному коллективному прошлому.