Елена ФЕДОРЕНКО

15.02.2018

Музыкальный театр имени Станиславского и Немировича-Данченко готовит к встрече со зрителями «Енуфу» Леоша Яначека — редкую для российской сцены. Над одной из величайших опер ХХ века работает режиссер Александр Титель. Хранит премьера и сюрприз: в роли суровой Костельнички выступит Ольга Гурякова.

Меломаны не забыли звучания ее насыщенного и полетного голоса, ее коронных партий в «Мадам Баттерфляй» и «Евгении Онегине», «Богеме» и «Игроке». Ролей было много, как и наград: «Casta diva» и четыре с эпитетом «золотой» — две «Маски», «Софит» и «Орфей». Потом — период активной гастрольной жизни и... признанная мировая звезда, востребованная всеми великими оперными домами планеты, исчезла со сцены. Теперь — возвращение. Сначала — «Енуфа», а весной в Консерватории Ольга Гурякова и солист Большого театра Марат Гали выступят в вечере «Мастера вокального искусства». Супружеская чета представит циклы Роберта Шумана и Леонида Десятникова. «Культура» поговорила с Ольгой Гуряковой о родном театре, «Енуфе», современных интерпретациях классических шедевров и причинах длительной паузы в творчестве.

культура: «Енуфу» композитор сочинял в период, когда умирала его единственная дочь. Музыка написана с болью и надеждой. Непростой материал для воплощения на сцене. Вы же не впервые соприкасаетесь с ним?
Гурякова: Эта опера мне дорога. Я дебютировала в партии Енуфы во французском Нанте. Тогда пришлось осваивать ее быстро, в невероятно плотном графике гастролей — между Русалкой и Татьяной в Парижской Опере. Параллельно готовилась к сольному концерту в Лувре. Переезжала с одной постановки на другую, доучивая партию на ходу. Поначалу даже не было возможности оценить великолепный музыкальный материал, зато, когда начались постановочные репетиции, испытала невероятное счастье.

культура: Пели на языке оригинала?
Гурякова: Да, на чешском. В поразительной музыке Яначека важен родной ему язык, его интонационный строй, нежный аромат. Ласковое «Мамичко», невероятные придыхания, долгие и редкие гласные после моря согласных звуков. Сначала пришла в ужас, а потом вошла во вкус языковых чешских мелодий. В нашем театре режиссер Александр Титель и музыкальный руководитель постановки Евгений Бражник решили исполнять спектакль на русском. Зритель, считают они, должен понимать каждое слово, чтобы пережить драматическую историю с обманутой героиней, строгими нравами и любовным треугольником. Вот мы и бьемся с текстом, ищем разные способы, вплоть до мелодекламации, чтобы все фразы доходили до публики.

культура: Не обидно, что теперь Вы не юная Енуфа, а ее мрачная, суровая мачеха, которую сравнивают с Кабанихой Островского?
Гурякова: Вообще не думала, что вернусь к этой опере. Спела ее в разных городах мира и отправила, что называется, в архив. Тем более в России она почти не ставится. Поэтому слова Александра Тителя застали меня врасплох: «Хочу поставить «Енуфу», она — совсем юная девчонка, а ты — Костельничка, посмотри партию, она интересная». Сейчас считаю, что это предложение оказалось подарком судьбы. Роль не идет ни в какое сравнение со всеми моими прежними героинями, которых я неизменно люблю. Совсем новое и неожиданное для меня амплуа. Костельничка — образ невероятного развития: поначалу она ворчит, переживая за падчерицу, потом, переступив через свои принципы, пытается убедить Штеву, от которого Енуфа ждет ребенка, жениться на ней, скрыть грех, но получает отказ. Борется-то она за честь семьи, за доброе имя Енуфы и неожиданно для себя приходит к страшному решению — избавиться от младенца. Нет ребенка — нет проблем. Ужас в том, что она полагается на Бога, разговаривает с ним: «А другого выхода у меня нет, ты же сам видишь». Каков спектр чувств. После каждой репетиции необходимо снимать психологическую нагрузку, потому что невозможно идти жить дальше с этим грузом кошмара и жути. Кажется, получается замечательный спектакль, ни на что не похожая психологическая драма, просто триллер какой-то.

культура: В 1990-е Вы были одной из самых ярких певиц Москвы, афиша «Евгения Онегина», «Богемы» или «Таис» с Вашим именем гарантировала аншлаг. Потом стали мировой звездой: «Ла Скала», «Метрополитен», Парижская и Венская Оперы, в родной театр приезжали редко, а несколько лет назад и вовсе пропали. Меломаны чего только не думали. Что же произошло?
Гурякова: В этом году исполнится десять лет, как появилась на свет моя дочь. После рождения ребенка мой голос стал постепенно меняться. Когда Марианна пошла в первый класс, я решила посвятить время воспитанию ребенка и перестройке голоса. Эта работа над вокальной техникой стала возможна благодаря встрече с потрясающим педагогом Светланой Григорьевной Нестеренко. Сейчас уже могу полноценно приступить к освоению нового, более драматического материала.

Помогает мой любимый концертмейстер — пианистка Анна Рахман. Недавно мы отмечали 40-летие ее творческой деятельности, подготовили концерт из произведений Моцарта. Его песни и арии, дуэт из «Свадьбы Фигаро» — совершенно новый для меня материал. Помимо коварной партии Костельнички, на которой многие ломались не только вокально, но психологически и морально, планирую партию Тоски. Вот так и подошла к смене репертуара, и он мне интересен.

культура: Часто ли случаются такие метаморфозы с вокалистами?
Гурякова: К сожалению, нередко, иногда перемены грозят потерей профессии. У меня восстановление заняло четыре с половиной года. Для зрителей я оказалась потерянной, да и вообще с начала 2000-х мало пела в России. Александр Титель меня отпускал — очень благодарна ему за это. В 2007-м он ставил «Онегина» и хотел, чтобы я участвовала, но у меня был подписан контракт на того же «Онегина» в Мюнхене. Когда вернулась, он быстренько ввел меня, я тогда спела довольно много спектаклей.

культура: Татьяна же была и Вашей первой партией в легендарном спектакле Станиславского?
Гурякова: Я исполнила и последний спектакль в этой исторической постановке. Тогда, в 1994-м, случилось чудо. После прослушивания меня, еще студентку четвертого курса Консерватории, пригласили в театр и начали готовить к роли Татьяны. Ввод готовили долго, кропотливо, образ разбирался со всех сторон. Валентина Алексеевна Каевченко — Татьяна прежних лет, работавшая с корифеями, объясняла задачи по клавиру, а там предшественниками был расписан каждый такт. Все шло нормально, но финал вызывал претензии: «Тут надо переживать, страдать, вздымать грудь, вздыхать, — когда станешь женщиной, то поймешь, как надо это играть, пока не можешь...» До меня действительно не доходило, чего от меня хотят. А потом заболела исполнительница, и я, так еще и не поняв, что такое «быть женщиной», влетела в спектакль. Пела, получала огромное удовольствие, а перед случившимся в театре пожаром исполнила спектакль, ставший в истории постановки Станиславского последним.

культура: Мюнхенский «Онегин» с Вашим участием наделал немало шума. Как Вы относитесь к новым интерпретациям классики, когда исторические сюжеты перелицовывают на современный лад?
Гурякова: Спектакль в постановке Кшиштофа Варликовского был необычным. Я пела Татьяну, Елена Максимова, тоже солистка Музтеатра, — Ольгу. Действие происходило в Техасе, в 60-е годы прошлого столетия. На мне — джинсы, сапоги. Моя Татьяна не писала письмо, а начитывала его на диктофон, снимая с себя рубашку, стягивая брюки, оставаясь в маленьких шелковых шортиках. В сцене бала разгуливали полуголые ковбои и трансвеститы, я курила сигару, Гремин мне массировал стопы. Дуэт «Слыхали ль вы...» мы с Леной пели в микрофоны, как дискодивы из группы «ABBA». Поначалу принять такое было невозможно. Решили, что после первой презентации откажемся. Но в итоге получился замечательный спектакль, правда, не имеющий никакого отношения к роману Пушкина и к русской истории. Зал разделился ровно пополам: одни шикали, другие скандировали «браво» и аплодировали стоя. Для нас-то Пушкин — «наше все», и потому такие эксперименты кажутся святотатством, а для западного человека — нет проблем.

Но не каждую оперу можно осовременить. «Енуфу» точно нельзя. Потому что убийство ребенка ради спасения чести семьи в реалиях сегодняшнего дня представить себе невозможно.

культура: После перерыва Вы репетируете с Александром Тителем. Что-то изменилось в ваших отношениях?
Гурякова: В 2001 году Александр Титель и Геннадий Рождественский осуществляли грандиозный проект в Большом театре — оперу «Игрок» Прокофьева, я там пела Полину. Буквально за несколько месяцев до московского дебюта исполняла эту партию в «Метрополитен-опера» в спектакле Темура Чхеидзе, дирижировал Валерий Гергиев. В Большом ставили мировую премьеру первой редакции, где отличаются ноты, мотивы другие, да и слова в некоторых местах — тоже. Пришлось переучивать, репетиции были трудными, настоящими. На днях Александр Борисович заметил, вспомнив про «Игрока»: «Давно я тебя не мучил». А я так соскучилась по этой муке творческой. Мне дорога каждая репетиция, когда режиссер, кажется, вытягивает все жилы, и ты готова рыдать от бессилия, понимая, что ничего не получается.

Александр Борисович способен открыть в артисте то, чего он сам в себе не предполагает. Такой талант у Тителя. Репетировать с ним — одно удовольствие, он пробуждает творческую фантазию, будоражит чувства, и уже не надо думать, куда ставить ногу или как отвести руку. В его спектаклях я стала не только певицей, но и актрисой.

культура: О Ваших звездных партнерах можно снимать многосерийный фильм. Расскажите об одном — Дмитрии Хворостовском.
Гурякова: Дима — не только великий певец и партнер, но и удивительный человек. Первый раз мы встретились в 2006 году в Хьюстоне, в опере «Симон Бокканегра» Верди, оба готовились к дебютам. Он впервые учил заглавную партию, я была его «дочерью» Амелией. Спектакль делался по нынешним меркам долго, и репетировать его оказалось невероятным счастьем. Дима приехал с женой Флошей и маленьким Максимом. Они заражали всех вокруг каким-то влюбленным состоянием. Мы подружились с замечательным итальянским тенором Марко Берти, он играл возлюбленного моей героини. Так сложилась наша неразлучная четверка. Трудились много, свободное от репетиций время проводили незабываемо. Брали машину, путешествовали, веселились. Тон задавал Дима — своей добротой и редким чувством юмора.

Перед первой оркестровой репетицией меня охватил страх и паника. Дима все повторял: «Не тушуйся, давай-давай, жги — ты можешь!» Эти слова очень поддерживали. Сам-то он «жег» всегда и без устали, сейчас понимаешь, что совсем не берег себя. Дима никогда не бросал тех, с кем общался. Позвал меня на свой кремлевский гала «Хворостовский приглашает...», атмосфера была потрясающая. В Вене посчастливилось с ним спеть Татьяну в «Онегине». Такой вот сложился богатейший и незабываемый опыт. Его голос творил чудеса, выражал все изумительно и точно. Дыхание было беспредельным, на одном он пел четыре фразы. До сих пор не понимаю, как такое вообще возможно. Самим голосом создавал образ, актерского перевоплощения уже и не нужно было. Дима это знал и на сцене вел себя легко и раскованно.

культура: Можно надеяться, что теперь мы будем Вас видеть в Москве? Или снова упорхнете, и поклонники начнут следить за новостям из оперных домов мира?
Гурякова: Мне бы очень хотелось петь в своем театре, быть востребованной здесь, утвердиться в новом репертуаре, почувствовать то небывалое счастье, какое я испытывала прежде, и вновь обрести свою публику. Рада, что возвращению на большую сцену помогает родной театр. Мне хорошо здесь, в Москве, я и не мыслю никаких кардинальных перемен в жизни, да и никогда не хотела уезжать из России. Мне нравится гастролировать, посещать разные страны, но дома лучше. Не знаю и не загадываю, что предстоит в будущем.

Фото на анонсе: из архива Ольги Гуряковой