Виктория ПЕШКОВА

07.12.2017

Афиша Московского Губернского театра пополнилась «Вишневым садом» в постановке Сергея Безрукова.

Спор о чеховской драматургии длится уже более ста лет. Антон Павлович настаивал, что его пьесы — комедии, и над их персонажами можно и должно смеяться. Однако большинство режиссеров с оглядкой на Станиславского снова и снова ставят драму о потерянном времени, чем еще больше усиливают неочевидный комизм чеховских сюжетов, отбивая у зрителя всякую охоту к веселью. Те же, кто пытается сломать устоявшийся канон, обычно затевают замысловатую игру в анти-Чехова, уходя в область черного юмора или театра абсурда.  

Сергей Безруков решил взрастить свой «Сад», просто следуя рекомендациям драматурга. «Пусть на сцене все будет так же сложно и так же вместе с тем просто, как в жизни», — говорил Антон Павлович. Сценография Безрукова одновременно щедра и лаконична. На подмостках Губернского и птицы поют, и калитка скрипит, и гудок паровоза откуда-то доносится — звуковая среда насыщенна и естественна. И уж если пьеса называется «Вишневый сад», то он и становится основным местом действия и главным действующим лицом, сохраняя, при всей своей материальности (художник-бутафор Джима Барнелли), удивительную театральность.

«Снился мне сад в подвенечном уборе» выводит на расстроенном клавесине то один персонаж, то другой. Для них сад — центр мироздания. Здесь происходят все главные события: приезды-отъезды, чаепития, ухаживания и объяснения. Владельцы дорожат им больше, чем домом, ставшим всего лишь символом невозвратного детства. Усиливая метафору, режиссер превращает старинную усадьбу в детскую игрушку. В кукольном домике, как в шкатулке, хранятся милые сердцу комодики, стульчики, кроватки. А солидный дядечка, вдохновенно взывающий к дорогому многоуважаемому шкафу, умещающемуся на ладони, вызывает в зале искренний, непритворный смех. Гаев у Александра Тютина не просто славный большой ребенок, каким его обычно показывают, а хитрый мальчишка, категорически отказывающийся взрослеть, чтобы не брать ответственность ни за свою жизнь, ни за судьбу близких, ни уж тем более имения.

Раневская в исполнении Карины Андоленко тоже далека от привычной трактовки. Перед нами не солидная гранд-дама, а молодая женщина (и это вполне по-чеховски, ведь если родной дочери Любови Андреевны 17 лет, то и самой помещице не больше 40). Волнения страсти в ней еще не унялись, а безнадежное сердце не уснуло. Однако Раневская довольна и страданиями своими, и мужчинами-неудачниками; она словно рисуется — посмотрите, я так необыкновенно несчастна, что ничего с этим делать не буду. С каким высокомерием она бросает в лицо Лопахину: «Дачи — это так пошло!», а сама ведет жизнь куда более пошлую. Жалеть ее всерьез не получается, как и хотел, по всей видимости, Чехов. Нет, не про гибель прекрасного старого мира поставил спектакль Сергей Безруков. Его «Сад» — предтеча новой жизни. Только олицетворением ее является вовсе не Петя Трофимов, этот вечный студент, по поводу и без повода обрушивающий на головы окружающих обличительные монологи. Исполняя чеховское «как в жизни», режиссер делает замковым камнем, на котором держится вся постановка, Лопахина (Антон Хабаров). История вишневого сада — это его история. Не «мужичка», дорвавшегося до денег, а человека, который перековал себя неимоверным усилием воли и таланта. Но при этом сохранил в сердце безнадежную, иссушающую душу любовь к Любови Андреевне. Эта линия у Антона Хабарова получилась особенно тонкой и трепетной. Чувство, сыгранное актером между строк чеховского текста, дает ключи едва ли не ко всем событиям пьесы. Да, знает Ермолай Алексеевич, что не достойна она любви и жалости, что для нее он — чуть больше, чем пустое место, что нечеловеческое его трудолюбие в ее глазах порок, а не добродетель. Не вишневый сад рубит Лопахин под корень, а выкорчевывает из сердца чувство, которое мешает ему жить и двигаться вперед.

Под отчаянное лопахинское «Давай!» возносятся к небесам старые деревья. А за несколько мгновений до того, как опустится занавес, вывозит Ермолай Алексеевич на сцену тачку, полную тоненьких саженцев.

Чехову очень хотелось писать веселые пьесы, но для искреннего смеха ему, возможно, не хватало некой опоры ни внутри себя, ни во внешней жизни. Сергей Безруков эту точку нашел и вместо привычного реквиема по дворянским гнездам поставил оду к радости и новой жизни.

«Вишневый сад»

Фотографии: Ксения Угольникова