Даже во время тотальной гласности кажется удивительным, как честно, без обиняков и реверансов Гулегина высказывает свои острые замечания: будь то концерт в честь открытия исторической сцены Большого театра, где вне всякой логики «записали» в квартет оперных солисток, или отношение к чисто «бендеровскому» продюсированию программы «Королевы оперы». Телезрители внимательно прислушиваются к судейскому мнению примадонны в телепроекте «Большая опера». Незадолго до концерта в БЗК Мария Гулегина ответила на вопросы «Культуры».
культура: Московский концерт Вы посвящаете памяти Верди…
Гулегина: Задача — снять с нотных полок все партитуры. Прозвучат арии из редко исполняемых опер: «Оберто», «Двое Фоскари», «Корсар». Конечно, не обойтись без моих самых главных ролей — Леди Макбет и Абигайль.
культура: Есть ли понятие вердиевский артист? Действительно ли Верди писал для сверхголосов, редко встречающихся в природе, способных сочетать драматическую мощь с подвижностью и легкостью?
Гулегина: Вердиевский певец складывается из большого наполненного голоса, свободно перелетающего через оркестр, и особой артистической энергетики. Голоса должны быть плотными, но способными к подвижности и освоению лирических нюансов. Музыка Верди — как горная река, как водопад, петь ее одно наслаждение, но и опасностей она таит предостаточно. Если Верди поют легкие колоратуры, то путешествие по музыкальным порогам может окончиться полной утратой голоса. Знаменитая Джузеппина Стреппони, вторая жена композитора, несомненно, обладала таким «вердиевским» сопрано. Она первая исполнила Абигайль, хотя ее голос был чуть более легким, чем предусмотрено партитурой, отчего с ролью рассталась. Вообще для голоса опасно вторгаться на не свою территорию: например, петь что-то более драматическое, чем позволяет природа. Мне-то в этом плане повезло: сначала у меня было контральто, потом меццо-сопрано, и только затем — сопрано.
культура: Четверть века Вы живете вне России. Разница устоев и традиций не мешает?
Гулегина: Работаю на Западе, но мое сердце всегда с Россией. В своем доме живу по собственным устоям, а когда выхожу в свет, веду себя в соответствии с традициями той страны, где нахожусь. Важно уважать чужую культуру, но не забывать о своей.
культура: Вы родом из Одессы, а одесситы — люди особые. Какие «одесские» черты подметили бы в себе?
Гулегина: Говорят, что можно увезти девушку из Одессы, но Одессу никогда не вывести из девушки. Это — про меня. Родной мой город — это море, солнце и юмор. Он позволяет мне радоваться жизни и хохмить даже в самые нелегкие моменты.
культура: Как из Одессы попали в Минск? Белорусская Опера оказалась единственным театром, где Вы работали до отъезда? И почему — уехали?
Гулегина: В Минск меня «сослали» педагоги из Одесской консерватории. Евгений Николаевич Иванов и его супруга Милочка, мой концертмейстер. В Минске тогда работал их учитель Ярослав Вощак — гениальный музыкант и строгий, как профессор Порпора. Благодарна за все, что случилось в минском театре, даже — за предательство коллег. Сейчас понимаю: если бы не они, я бы никогда не изменила свою жизнь. К тому времени Вощак ушел из жизни, дирижера Геннадия Проваторова «ушли» из театра, и мне не с кем оказалось работать.
культура: Рассказывают, что Вам объявили в театре бойкот и назвали чуть ли не врагом советской публики… Неужели только из-за того, что Вы одной из первых заговорили о том, что оперы надо исполнять на языке оригинала?
Гулегина: Именно из-за этого коллеги написали донос в ЦК БССР. Дескать, я зазналась и не хочу петь на русском для советского зрителя. Это было опасное обвинение, грозящее тем, чтобы стать «невыездной». К тому же после моих дебютов в «Ла Скала» по театру бродили обидные слухи. Мол, я там не столько пою, сколько «погулять вышла». Но в 1990-м, во время московских гастролей «Ла Скала», когда его директор Карло Мария Бадини рассказал в интервью, как меня любят и ждут в Милане, началось полное светопреставление. Все вдруг сразу захотели обо мне писать, снимать телепрограммы. Тогда, кстати, сделали фильм «Браво, Мария», где было много интересного и по-детски наивного, но сейчас я не могу нигде его найти. В общем, в театре не смогли всего этого пережить, и появился донос. Для всех я была как заноза.
культура: Не страшно было уезжать? Как начиналась Ваша карьера на Западе?
Гулегина: Очень страшно! Когда уезжали друзья, мы прощались навсегда, как на похоронах. Молодое поколение даже не поймет, что такое пресловутый «железный занавес», а ведь это было действительно страшно. Собиралась с такими приключениями, что можно книгу написать. Сначала мне зарубили гастроли, не сделали документы. Прорыдала месяц. Потом получаю приглашение заменить замечательную Марию Кьяру в Овьедо — на «Аиде». Сомнений нет: надо — так надо, срочно переучиваю партию по-итальянски за пять дней. Готова, но тут, как обычно — трудности с визами. Все-таки получается улететь. Через три недели моя семья «удирает» из СССР в Германию, а мне помогают воссоединиться с родными по испанской визе.
Началась работа. Страшно, когда все держится на твоих двух маленьких связках! Если не споешь, то нечем будет заплатить за учебу, за еду. Я же в ответе за троих. Самое главное, чтобы мать и дочь ни в чем не нуждались. Муж в то время изображал «полезность», как у Агнии Барто: «Мы с Тамарой ходим парой, санитары мы с Тамарой… Тамара — лечит, я — реву». Работа так меня захватила, что я перестала обращать внимание на трудности. У меня было немало случаев понять: не можешь летать, уйди со взлетной полосы.
культура: Когда почувствовали, что у Вас есть голос? Он диктует Вам ежедневный режим?
Гулегина: В детстве мечтала стать балериной, занималась ритмикой, танцами, училась и в дирижерско-хоровой школе. Всегда хотела петь соло в нашем хоре, но, увы, выбирали других. Я была боевая, такой пацан в юбке. Дралась, лазала по деревьям, а тут — слезы обиды. Отец успокаивал: «Если тебя не подменили в роддоме, голос будет, гарантирую». И — сбылось. Чтобы поступить в консерваторию на хормейстерский факультет, необходимо было посещать подготовительные курсы. Мама привела меня на прослушивание, там и обнаружили мое контральто. Так новая «Фрося Бурлакова» предъявила себя миру.
Конечно, голос диктует свои правила, и глупо говорить, что я ему не раба. Не ем мороженого, не разговариваю на улице, не болтаю по телефону часами. Хотя колыбельные своим детям пела. Занятия продолжаются всегда. Когда готовлю дома, ожидая сына из лицея, то пою. Совмещаю приятное с необходимым. Как Золушка.
культура: Как относитесь к оперному авангарду?
Гулегина: Смотря что под ним подразумевать. Извращение, надругательство над оперой? Тогда это не авангард. Такой режиссерский поезд уже давно пыхтит и портит атмосферу. А вот умное, тонкое, уважительное отношение к музыке приветствую, как бы ни были тяжелы режиссерские задания, с радостью стараюсь их выполнить. Например, в «Макбете» Франческо Негрина мне пришлось танцевать с ведьмами целых 25 минут. Все па и прыжки исполнялись перед сложным дуэтом и сценой сомнамбулизма, но я вела танец, потому что он был оправдан, раскрывал смысл спектакля, соответствовал идее, заложенной в этом произведении.
культура: Мы все родом из страны атеизма, а сейчас Вы поете в церковном хоре, это так? Как почетный член международного паралимпийского комитета помогаете людям с ограниченными возможностями. Орден святой равноапостольной княгини Ольги, полученный за общественную деятельность из рук патриарха Алексия II, обязывает?
Гулегина: В церковном хоре случалось петь, но, конечно, не регулярно. Мой сын с раннего детства тоже ходил на службы и помогал батюшке. Это нормально и правильно. Хочу и буду делать все, чтобы помочь людям, не имеющим тех возможностей, что отпущены другим. Знаете, они часто проживают свою жизнь гораздо интереснее, чем те, кому природа дала полное здоровье. Конечно, огромная честь получить от патриарха такую высочайшую награду. Хочется сделать больше.
культура: Многое ли изменилось в эстетике оперного пения?
Гулегина: О, да. Хоть я и держу себя в ежовых рукавицах, постоянно слежу за фигурой, но понимаю, что не это главное. В эпохи великих композиторов главным был голос. Сегодняшний день, к сожалению, отдает приоритет красивым фотосессиям, легкому голосу и тонкой талии. Великая Кабалье никогда не отличалась изяществом телесных форм, но ее героиням веришь больше, чем тем, за кем на наших глазах ведется пиар- и фотоохота. Наше время совсем не богато на большие голоса, но почему из-за этого шельмуют тех, кого природа ими наградила? Бедный Россини (его сейчас поют без дыхания, «колоратурят» на подснятом звуке) говорил, что для написанных им опер важны три вещи: голос, голос и голос! Чтобы выточить настоящий оперный голос, нужны годы, десятилетия, а чтобы спеть без дыхания, напевая, достаточно и пары мастер-классов. Такое время — фастфуд, блиц-обучение, все быстро…
культура: Почему именно в Мариинском Вы появляетесь регулярно?
Гулегина: Валерий Гергиев — выдающийся дирижер, а Мариинский — единственный театр, где заботятся о своих певцах, воспитывают новое поколение, ценя традиции и уважая ветеранов. Если бы мне посчастливилось начать там карьеру, то я бы ни за что не уехала из России. Для меня огромное счастье каждое приглашение в Мариинку. Там я спела первый в мире концерт по заявкам публики, это была идея моей дочери. Шесть недель длилось голосование, в результате сложилась программа, которую сейчас даже читать страшно. Здорово, что я ее спела, только жаль, что не с самим маэстро Гергиевым. Может быть, еще споем. Незабываем спектакль «Набукко» в Мариинке, где я пела с моим большим другом и коллегой Пласидо Доминго. Он — гений, и все, к чему прикасается, превращается в шедевр.
культура: Ваш характер помог Вам в жизни или подталкивал на поступки, о коих жалеете? Вы ведь человек прямой в высказываниях.
Гулегина: Характер у меня довольно сложный. Особенно по молодости была жесткой, упрямой, совершенно не умела притворяться и юлить. Иногда бы и следовало сбавить обороты, но максимализм молодости и обостренное чувство справедливости не позволяли. Знаете, бывает и так: то, что для одного справедливо, для другого — не всегда. Сегодня я научилась уважать чужое мнение, пусть оно и противоположно моему.
культура: Вы назвали сына Русланом — под влиянием Пушкина или Глинки?
Гулегина: Русланой звали мою первую немецкую куклу, подаренную на день рождения. Тогда я выбрала ей самое красивое, по моему разумению, имя. Но, конечно, хотелось, чтобы мой сын был таким же богатырем, как пушкинский Руслан, честным и сильным. В переводе с татарского Руслан — лев. А это мой знак по гороскопу. Так все и сошлось.
Дочь носит имя моей замечательной, доброй и великодушной матери — Наталья. Было бы правильно назвать сына в честь не менее любимого и почитаемого мною отца — Агаси. Но это очень высокое имя, так звали святого, одного из первых проповедников христианства в Армении. К великому моему горю, отец рано ушел из жизни, и я не хотела именем привязывать судьбу...
культура: Вы пели на всех лучших сценах мира. Есть ли любимая?
Гулегина: Каждая дорога по-своему. «Ла Скала» — самая первая сцена, мой дебют в «Бале-маскараде» с Лучано Паваротти, Фьоренцей Коссотто, Лео Нуччи, дирижировал сам Джанандреа Гавадзени.
культура: В личной жизни счастливы?
Гулегина: Личная жизнь только сейчас у меня началась. Я вышла замуж за тренера по греко-римской борьбе — мы вместе бились за то, чтобы этот вид спорта не исключили из олимпийских дисциплин. Отстояли. Только тренер может понять певицу. Муж всегда говорит, что с моим напором и старанием я бы и в спорте стала олимпийской чемпионкой. Лестно и хочется верить.
Дочь — моя подружка, она же — сестра. Когда она родилась, я была еще совсем ребенком, не готовым к материнству: однажды по незнанию напоила новорожденную апельсиновым соком. Моя мама была ей мамой, а я — обожающей старшей сестричкой. Как я рвалась на улицу, в консерваторию — хотелось показать ребенка всем девчонкам, похвастаться. В те годы детей строго пеленали, а я своевольничала: когда мама уходила, надевала на Натика красивые платьица, которые сама вязала, и пинеточки. Теперь у меня еще один большой и мудрый друг — сын, которому еще нет и четырнадцати. Дети — главные сокровища моей жизни. А жизнь летит стремительно: у дочери уже свои дети, и она замечательная мать.
