Алексей КОЛЕНСКИЙ

25.06.2015

26 июня будут подведены итоги 37-го Московского международного кинофестиваля, приятно удивившего разнообразием программ и наглядно доказавшего: санкции кинематографу не помеха.

Лучшей иллюстрацией этого факта стал сильный конкурс. Сербский «Анклав» Горана Радовановича, испанская социальная драма «Герои зла» Сое Берриатуа, болгарская мелодрама «Лузеры» отразили трагическое мироощущение европейской молодежи. Сатирическая трагикомедия Андрея Прошкина «Орлеан» послужила поводом для острых дискуссий, а ретродрама Александра Миндадзе «Милый Ханс, дорогой Петр» стала мастер-классом кинорежиссуры.

После премьеры корреспондент «Культуры» пообщался с автором «Милого Ханса...».

культура: Трудно представить, чтобы гражданин Германии приехал в Россию снимать кино о Второй мировой с немецкими исполнителями... Вы шли на риск, рассказывая про агрессоров, кующих орудие убийства на советском предприятии.  
Миндадзе: Я делал кино не о немцах, а о России. Как-то на глаза попалась газетная заметка о солдате вермахта — бывшем инженере, работавшем на советском заводе. Эта история меня зацепила, из нее родился сценарий о том, что есть время жить и время умирать. В конце концов Ханс добровольно принимает смерть от рук русской девушки, которая еще недавно была в него влюблена. По сути, это антивоенный фильм, рассказывающий о перемене участи.  

культура: На поверхности — водоворот неожиданных изобразительных решений, в глубине картины — наглядно работающая метафора: немецкие инженеры изобретают оптическое стекло в последние мирные дни 41-го. Вот-вот их изделие повысит «зоркость» танков, субмарин и снайперских винтовок, из которых эти скромные спецы будут расстреливать нашу страну. 
Миндадзе: Как и любое ноу-хау, оптика не безобидна — сокращая дистанцию, она превращает наблюдаемого в объект манипуляции и агрессии. Искажает  пространственно-временную перспективу: вместо того, чтобы отправиться на прогулку или навестить друга, мы отстраненно изучаем жизнь людей, которые никогда не были и не будут нам близки. А зачем?

культура: И Ханс, и его коллеги переживают состояния измененного сознания. Фильм открывается уморительной сценой скандала, снятой как бы из зрительного зала берлинского театра...
Миндадзе: Да, немецкие инженеры привезли Германию с собой. Причем они не очень хотят возвращаться на родину, где царит хаос и закручиваются гайки «нового порядка». 

культура: В Ваших героях проявляется воля к смерти. Отто строчит доносы, Вилли оговаривает себя и кончает жизнь самоубийством, а Ханс из растерянного мальчишки превращается в солдата, готового убивать и умирать. 
Миндадзе: Это фаталист, опустошенный предчувствием скорого конца — в груди моего героя уже разорвался снаряд войны, которая вот-вот начнется. 

культура: Придя в отчаяние от бесконечных неудач, Ханс сеет хаос — разогревает доменную печь до недопустимой температуры. Происходит взрыв, гибнут люди... А Отто его нахваливает: производственная катастрофа спишет все косяки немецких инженеров, ведь в ней обвинят «безруких русских». 
Миндадзе: Вследствие аварии и получается стекло, над изготовлением которого бились герои. Они — люди, но в их жилах течет стеклянная кровь. 

культура: В картине мало Петра и довольно много Ханса. Так и было задумано?
Миндадзе: Дружба химика из Германии и русского рабочего — лишь одна из деталей истории, озаглавленной мною с долей сарказма. 

культура: Немецкие актеры показали высокий класс игры. Можно ли назвать их соавторами фильма?
Миндадзе: Да, они добавили выразительности, но в сюжете ничего не менялось — это целиком мое, авторское высказывание. Получив литературный перевод сценария, они поначалу удивились обилию ремарок, но потом пришли в восторг и отработали по ним как по нотам с большим энтузиазмом.

культура: На площадке посещало чувство, что картина «сама пошла»?
Миндадзе: Если не испытывать иллюзию уверенности, опускаются руки. Не скрою, обманываться рад — иначе работать невозможно. 

культура: Когда Вы с Вадимом Абдрашитовым снимали финальную сцену «Плюмбума» грянул Чернобыль. И на этот раз Вас облучала радиация украинской катастрофы?
Миндадзе: Мы работали в Никополе, близ Каховского водохранилища, а в нескольких сотнях километров шли бои. Что совершенно не ощущалось на площадке, хотя мы и снимали кино про предчувствие необратимых катаклизмов. 

культура: И все-таки история не желающих возвращаться домой немцев, одержимых идеей построить «дивный новый мир» где-нибудь в донецких степях, иллюстрирует текущие события на Украине. Бесноватые хлопцы бегут из Киева, чтобы заливать кровью Донецк и Луганск. 
Миндадзе: Я не политик, мало интересуюсь злобой дня, занимаюсь изучением времени.  

культура: «В милом Хансе, дорогом Петре» просматривается надежда. Герой верит в искупление?
Миндадзе: Он бессознательно ищет и находит его — переживает катарсис, добровольно принимая смерть.

культура: С оператором «4 месяцев, 3 недель и 2 дней» (фильм — лауреат «Золотой пальмовой ветви») Олегом Муту сработались легко?
Миндадзе: Да. Он выдающийся художник, абсолютно равнодушный к формальным качествам картинки, работающий на авторский замысел, исходя из глубокого понимания сценарного материала. Надеюсь, это не последняя наша картина.

культура: Думаю, новое слово вашего тандема прозвучит еще более тревожно. Несмотря на прогресс средств связи, кризис коммуникаций все нарастает. И доверия к большому экрану у зрителей с каждым годом не прибавляется — от режиссеров ждут аттракционов, а не откровений. 
Миндадзе: Увы, это общецивилизационный процесс — идет перепроизводство эрзацев. И у нас, и на Западе все труднее находить деньги на художественные работы — даже Ханеке и фон Триеру живется несладко. Но, как ни парадоксально, в России больше пространства для авторских картин. Мы привыкли видеть вещи нелинейно, исследовать историческую перспективу происходящего, искать правду, находить ассоциации. Искусство не умирает, но дистанция между аудиторией сериалов и посетителями консерваторий растет.