Ксения ВОРОТЫНЦЕВА

13.04.2016

Константин Михайлов — ​один из лидеров общественного движения в защиту памятников. Созданный по его инициативе «Архнадзор» специализируется на Москве: активисты следят за сохранением исторического облика города. Сайт «Хранители наследия», редактируемый Михайловым, рассказывает о болевых точках страны — ​сносах и варварских переделках зданий. «Культура» расспросила эксперта о ситуации в столице и регионах.

культура: Как дому получить статус памятника? Это сложная процедура?
Михайлов: С января 2015 года, когда вступила в действие новая редакция федерального закона «Об объектах культурного наследия», стало значительно проще. Раньше требовалось сначала подготовить акт государственной историко-культурной экспертизы: найти специалиста, оплатить его труд. Сейчас любой гражданин может подать заявление в произвольной форме и приложить несколько фотографий. Ему обязаны ответить в течение 90 дней. К счастью, не упростили обратную процедуру — ​снятие с охраны. А ведь каждый год поступает примерно три законодательные инициативы наделить подобными правами региональные власти. Тем не менее с советских времен сохраняется принцип: снятие с охраны происходит «этажом выше», чем присвоение статуса объекта культурного наследия. То есть не на местном уровне, а решением правительства.

культура: Какие проблемы в этой области первоочередные?
Михайлов: Необходимо разумное распределение реставрационных усилий. Например, существует федеральная целевая программа «Культура России», включающая около 170 памятников: национальных шедевров, а также (судя по описанию) рядовых объектов. Они будут восстанавливаться за счет бюджета. Хочется понять логику составителей: по каким критериям формировали список? Скажем, ярославский храм Николы Мокрого с прекрасными фресками туда не включен, хотя заявка подавалась.

Вообще проблем много. В Тверской области есть Николаевский Антониев монастырь XV века, расположенный недалеко от города Красный Холм. О нем мало кто слышал. От построек остались три стены, остальное — ​уже руины. Или Успенский собор в Перемышле Калужской области: храм XVI века обрушился еще в 1960-е годы. Наконец, внимания требует самая высокая негородская колокольня в России. Она находится в селе Поречье-Рыбное недалеко от Ростова Великого. Местные жители опасаются, что почти стометровое сооружение может рухнуть на соседние деревянные дома — ​основание изборождено трещинами.

К сожалению, федеральных ассигнований на все не хватает: нельзя размазывать деньги по памятникам тонким слоем. Надо разделить объекты на нуждающиеся в реставрации и на те, которым требуется консервация — ​противоаварийные меры, чтобы они просто не упали.

культура: Если уж заговорили о восстановлении зданий: чем отличается российский опыт от западного?
Михайлов: Наше классическое представление о реставрации — ​берем объект и доводим до блеска. Получается долго и дорого. Пока мастера возятся с одним домом, еще пять — ​десять исчезнет. А ведь главная задача — ​передать их следующим поколениям. Важный момент: ради того, чтобы вернуть первоначальный облик, нередко жертвуют более поздними деталями. Одно дело, если храм облеплен пристройками из силикатного кирпича. И другое, когда начинают счищать с памятника следы его многовековой жизни. Иногда реставраторы уничтожают элементы, датируемые XVII–XVIII столетиями. Особенно странно это выглядит в кремлевских и монастырских ансамблях: исчезает ощущение целостности.

Другой бич нашей реставрации: руины воспринимаются как повод что-нибудь построить. Хотя в Италии, например, относятся к ним как к самостоятельным вещам. К тому же у нас не отделяют — ​как того требует Венецианская хартия — ​современных деталей от подлинных. Это делается лишь в исключительных случаях. Например, в Великом Новгороде восстановили церкви Успения на Волотовом поле и Спаса на Ковалеве. Там мастера провели четкую границу между старой кладкой и новой. Чаще же памятники превращаются в плоды фантазии реставраторов или в их архитектурное творчество. А ведь хочется, чтобы доминировало уважение к подлинности. Пусть здание выглядит не очень красиво, зато мы знаем: его создали наши предки.

Впрочем, главная вина лежит не на реставраторах: все дело в психологии консьюмеризма. Считается, что товар должен быть красиво упакован, радовать глаз. Отсюда желание придать памятнику такой вид, будто он построен вчера.

Тем не менее Россия по многим показателям находится впереди западных стран — ​например, по жесткости норм законодательства. И все же есть у кого поучиться: ориентиром для нас могут служить Италия и Франция, где научились бережно относиться к историческому наследию. Да, перед Лувром можно увидеть стеклянную пирамиду, которой любят козырять наши девелоперы. Однако эксперименты там закончились еще в 1960–70-х и ограничились возведением квартала Чрево Парижа и башни Монпарнас. Французы поняли, что не комильфо застраивать центр столицы подобными зданиями.

Англичане пошли по другому пути. Когда в 60-х встал вопрос о восстановлении кварталов Лондона, пострадавших от немецких бомбардировок, они решили не стилизовать новостройки под старину, а обратиться к новой архитектуре. И до сих пор двигаются этим путем. Лондон как исторический город пострадал еще больше Москвы.

культура: Кстати, как сейчас обстоят дела в Белокаменной?
Михайлов: Пока не очень хорошо. Со времен Лужкова в каждом квартале остались мины замедленного действия — ​заключенные контракты, договоры. Когда мы принимали градостроительный регламент Белого города (охватывает территорию нынешнего Бульварного кольца), обнаружилось 55 проблемных мест, где есть обязательства со стороны города. В следующем поясе — ​между Бульварным и Садовым — ​уже 289 подобных пунктов.

Вообще для каждого поколения существует свой образ Москвы. А также представление — ​пройдена точка невозврата или нет. Людям, на глазах которых в 1930-е годы разрушали Сухареву башню или церковь Успения на Покровке, казалось, что для столицы наступили последние времена. Те же мысли высказывались, когда сквозь арбатские переулки прорубали проспект Калинина. В 1990-е — ​начале 2000-х произошел очередной виток: снос не отдельных зданий, а целых кварталов.

Это дурная московская традиция: раз в 20–30 лет город кардинально меняется. А ведь до 1929-го (в крайнем случае — ​до 1933-го) столица, по моему мнению, входила в тройку самых красивых европейских городов. Теперь выбыла навсегда… Впрочем, той части, где еще сохранен исторический облик — ​в пределах Камер-Коллежского вала, то есть в границах города XVIII века, — ​можно было бы придать статус исторического поселения. По нынешнему законодательству это гарантировало бы сильную защиту.

В Санкт-Петербурге ситуация получше: ему удалось сохранить ауру — ​то, за чем едут, например, в Венецию или Париж. Думаю, не больше пяти-шести процентов посетителей Рима в состоянии отличить маньеризм от барокко, а Бернини от Борромини. Они приезжают не изучать памятники, а вдохнуть воздух Вечного города. Та же история с Петербургом, у него есть свой образ, стиль. Конечно, там были неприятные прецеденты: инвестиционные контракты, сносы на Невском… Однако общественность не дремлет. Вспоминается ситуация с Конюшенным двором, отданным частному лицу под апарт-отели. Проект предусматривал перепланировку и снос части здания, прорубание окон. Вопрос вынесли на Совет по сохранению культурного наследия, где постановили, что подобное архитектурное решение не позволит сохранить памятник. Городские власти прислушались и расторгли контракт. И правильно сделали. Сами по себе растут только сорняки в огороде, чтобы появилось что-то культурное — ​надо прилагать усилия.

культура: А что с регионами?
Михайлов: Есть места, где громко заявляют о своих правах. Например, Томск: там существует «Список‑701» — ​перечень памятников деревянного зодчества, подлежащих сохранению. Его приняли после долгой борьбы. Теперь, в условиях кризиса, высказываются идеи сократить список, но активисты не дают это сделать. Ведь деревянные дома — ​бренд Томска: люди вырастают с ощущением, что живут в уникальном городе.

культура: Какие еще бонусы дает историческая застройка?
Михайлов: Их немало. Главное, чтобы это были подлинные здания, а не муляжи, как в Вологде, где деревянных аутентичных домов осталось меньше, чем подделок. Сам поначалу ходил и думал: как красиво, отчего же многие недовольны… Потом местные объяснили, по каким признакам можно отличить аутентичный дом от тех, что возведены на месте снесенных, — ​например, по форме кровли. Хотя в целом вологодские девелоперы ведут себя прилично: новостройки не в 20 этажей, а двух- и трехэтажные, замаскированы под старинные дома.

Для многих населенных пунктов историческая застройка — ​ресурс выживания. Был как-то в Чердыне на севере Пермского края. Там открыли первый в регионе туристический офис — ​с сувенирами, буклетами. Порадовал облик города: 90 процентов построек в приличном состоянии. Поговорил с представителями местной власти. Они рассказали, что деньги, полученные от федеральных и региональных властей, пускают на сохранение зданий, причем назвали смешные суммы: в Москве этого хватило бы лишь на то, чтобы подмести улицу. Объяснили просто: «Сплав леса по реке Чусовой прекратился. Осталась только наша история. Живем за счет нее».