Петр ВЛАСОВ, Главный редактор газеты "Культура", писатель

14.06.2024

Признаюсь, за последние несколько лет я уже попривык к шокировавшим прежде новостям из «развитых стран», что проходят по разряду «толерантность и прочая дичь». Наверное, потому, что таких новостей стало уж слишком много. Но, как оказалось, европейцы еще способны удивлять. Сообщение о персонаже, которому французы доверили нести факел с олимпийским огнем по улицам Парижа этим летом, повергло в глубокую, печальную задумчивость.

На первый взгляд, все логично. Факел понесет на 25-сантиметровых каблуках двухметровый трансвестит в парике с раскрашенным лицом-маской и полностью покрытыми татуировками нижними конечностями. Трансвестит по-русски — это особь мужеского полу, которой очень нравится разгуливать в женской одежде (уточняю, потому как сам постоянно путаюсь в этих «трансах»). В том странном измерении, где сейчас существует Европа, явление подобного существа с олимпийским факелом в руке должно выглядеть как полное «торжество толерантности и свободы», чем надо всячески восторгаться. В нормальном мире, где, к счастью, пребываем мы с вами, это смотрится вполне себе идиотически и омерзительно. Можно покрутить пальцем у виска, пожалеть, что прочитал о таком сразу после обеда, или повторить крылатую фразу из двух слов министра Лаврова.

Для меня, однако, здесь оказался очень важным разительный контраст с тем смысловым рядом, что связан со словом «Олимпиада». Красивые, сильные, мощные атлеты. Стремление к совершенству, постоянная работа над собой. Понятная форма — в отличие от бесформенного в философском смысле трансвестита. Сама культура, откуда пришли действо и слово. Олимп и боги-олимпийцы, ходячие каноны классической античной красоты (за исключением, конечно, Гефеста). Другими словами, эстетика Античности, которую через гениев Возрождения Европа унаследовала у Греции и Рима.

Пример с французской Олимпиадой, когда вместо ожидаемого канона нам подсовывают что-то диаметрально противоположное, отнюдь не единичен. Сегодня все мало-мальски публичные шоу-мероприятия в Европе несут в себе элементы того, что совсем недавно посчитали бы отвратительным, бесформенным. Хорошим индикатором здесь является всем известный песенный конкурс «Евровидение», который во многом превратился в соревнование за то, кто смелее и неожиданнее разрушит привычные эстетические рамки.

Явление новой эстетики, бросающей вызов «классической красоте», сложно не заметить и в повседневной жизни. Ее повсеместным бытовым проявлением становятся, к примеру, пациенты пластических хирургов, заполонившие страницы соцсетей и удивляющие нас весьма странными трансформациями внешности. Примечательно, что зачастую речь идет о людях молодых, которым нет еще и тридцати. Чрезмерное увеличение губ и прочие манипуляции с лицом — не говоря уже об остальных частях тела — порождают образы, которые никак нельзя назвать красивыми в традиционном понимании — или даже сексапильными. То же самое можно сказать о массовом увлечении татуажем или пирсингом, когда результаты воздействия смотрятся скорее устрашающе. Укладываются в этот тренд и попытки «отменить» привычные параметры женской красоты, вывести на подиум и обложки глянца моделей с серьезными отклонениями в ту или иную сторону от рекомендованных медиками показателей веса тела.

Если говорить о творчестве, здесь мы точно так же наблюдаем смену эстетического канона, уход от формы. Вместо художественной формы — бесформенная «Большая глина», из которой воображение, согласно объяснению куратора, может вылепить все что угодно, однако лепит, напротив, нечто совершенно однозначное. Концептуальное искусство, ставшее едва ли не приоритетным направлением сегодня, постулирует, что форма вообще не важна, имеет значение лишь идея автора. В литературе бал правят хаотичные по строению, стилистически примитивные тексты. В музыке — рэперы, тексты «песен» которых зачастую состоят всего из нескольких нецензурных слов. То есть «красивым» провозглашается то, что прежде, напротив, считалось «ужасным».

Конечно, представления о красоте, эстетические оценки во многом индивидуальны. Тем не менее все эти суждения находятся в рамках определенной очерченной территории. Кант разделял в эстетике «приятное» (то, что нравится индивидуально) и «прекрасное», универсальное. То, что по идее должно нравиться всем, потому как соответствует определенным универсальным канонам. Никому не приходило в голову изобразить, к примеру, Белоснежку или Золушку одноглазой, хромой, с длинным изогнутым носом. При всех поветриях и издержках моды, смене эпох и формаций, «красивое» оставалось «красивым», а «ужасное» — «ужасным».

Что означает и откуда происходит представление о красоте, вернее даже о форме, если иметь в виду философский контекст нашего вопроса? Что такое форма и какие смыслообразующие функции в ней были заложены? Форма никогда не существует сама по себе. Это упорядоченность содержания, его структура. Художественная форма — содержание в развитии и движении. За великими «формами» — или великими произведениями искусства — обычно скрыто масштабное содержание. Причем речь не о личности художника. Его личная гениальность — именно в степени выражения. Поэтому за прекрасными античными статуями — масштабная и крайне разветвленная древнегреческая мифология. За искусством Возрождения — христианская теология, философия, обогащенные античной эстетикой. Советское искусство — в лучших его проявлениях — отражало видение будущего, которым были заряжены десятки миллионов людей. Художник ничего не «придумывал». Его задачей было максимально емко выразить то, что чувствуют большие общности людей.

О каком же содержании рассказывают нам «формы» или, вернее, зачастую их отсутствие в современном искусстве? Как правило, это некая «личная» идея, «концепция» автора, которую вам доверительно сообщит куратор выставки или дилер, пытающийся продать его творение. Возможно, сам творец, узнав о «концепции», был бы сильно удивлен такой трактовкой. Напротив, эмоция людей, наблюдавших статую Венеры Милосской, колебалась в границах одного диапазона — все они знали мифы и, при всей индивидуальности этого опыта, переживали примерно одно и то же, находились примерно на одной и той же «территории». Не то ли самое определение «красоты», которые мы пытались найти выше?

То есть проблема трансформации представления о «красивом» в современном мире — это прежде всего проблема отсутствия масштабных общественных идей и проектов (сюда мы относим и религию), атомизация общества и «дефицит общего», чему в реальности соответствует существование множества бессодержательных, не наполненных ничем форм, эдаких «малых глин». Эстетика наших дней скорее отражает законы мира консюмеризма, где действует «закон хамелеона»: чтобы больше потреблять, нужна постоянная адаптация к окружающей среде. Появляется, к примеру, стереотип, что так называемые «накачанные» губы приводят женщину к успеху в личной жизни, — и представительницы женского пола в массовом порядке отправляются к пластическому хирургу. Понятие «красоты» сродни тут другим рекламируемым товарам — если ты смог убедить потребителя, что продаешь «красоту», ты имеешь право задавать ее параметры. Трансвестит на каблуках с олимпийским факелом — не только социальная повестка, следствие «борьбы за права меньшинств», но и во многом новое западное представление о «красоте» (трансвеститы «красивы», так как о них пишут, снимают фильмы, они в центре общественного внимания).