31.05.2024

Материал опубликован в №5 печатной версии газеты «Культура» от 30 мая 2024 года.

«Русские не обслуживаются. Суп из камней. Приятного аппетита» — такая надпись весной 2022 года появилась на дверях одного ресторана в Португалии. Это русофобия, к отвратительному лицу которой мы за два года успели внимательно приглядеться. Удивительной оказалась готовность Европы отменить Россию. За топорами русофобии далеко там не ходили. Их просто достали из карманов, как будто эти топоры там хранились всегда.

После разгрома фашизма Черчилль заявил, что по итогам войны «пришел к выводу, что больше всего они (русские) восхищаются силой и меньше всего уважают слабость. Поэтому мы должны отказаться от доктрины равновесия сил». На это очень точно ответил Сталин. «Немецкая расовая теория привела Гитлера и его друзей к выводу, что немцы как единственно полноценная нация должны господствовать над другими, — говорил он в интервью газете «Правда». — Английская расовая теория приводит господина Черчилля и его друзей к выводу, что нации, говорящие на английском языке, как единственно полноценные должны господствовать над остальными нациями мира». Англосаксонская идея о превосходстве, как видим, жива по сей день.

Страх и ненависть к России для Европы иррациональны. Это страх метафизический, который может затухать на время, но в любой непонятной ситуации вспыхнуть снова. Прав был Данилевский, когда в середине XIX века утверждал, что Европа всегда была и будет нам антагонистична: культурно-исторический тип разный. Интересно, что этот тип не генетически безальтернативен. Береза дубом стать не может, а вот русский может стать европейцем. При большом желании, конечно. Такое желание, например, обнаруживали некоторые русские эмигранты XX века.

Если русские путешественники времен Российской империи считали своим долгом демонстрировать Европе честь и красоту родины, то для новых эмигрантов такого императива не было. Мне всегда хотелось понять, когда и почему человек делает этот выбор. Почему выдающийся писатель Гайто Газданов всю жизнь любовно исследовал феномен России и русскости. А эмигрант Шмелев, тоже хороший писатель, был счастлив от мысли, что Гитлер уничтожит Россию.

Ответ на это дают мемуары княгини Зинаиды Шаховской «Таков мой век». Княгиня писала эту почти 700-страничную книгу в 1950-е годы. Зинаида, или Зика, как ее звали друзья, родилась в 1906 году в имении отца под Веневом в Тульской губернии. Усадьба, розы, сирень, леса, поля, утренние прогулки на лошадях — так начиналась жизнь. Идиллические отношения местных крестьян и барина, девичьи хороводы и песни по праздникам — русское сердце замирает в умилении. Первая мировая входит в усадьбу в лице пленных австрийцев. Мать учит детей, что это не враги, а бедные люди, потерявшие все. Надо помогать тем, кому хуже, чем нам. Семья берет австрийцев под свое крыло, а русское сердце снова умиляется.

Дальше в судьбу семьи врываются революция и кровожадные матросы, разрушающие прекрасный мир. Потеря имения, угрозы расстрела, бегство на юг, Харьков, Петлюра, белые, красные и наконец эмиграция с войсками Врангеля. Потом были Турция, Париж, Вена и так далее. Шаховские не вывезли из России никаких средств, и тот факт, что они не были ввергнуты в полную нищету, есть их личная заслуга. Княгиня Зика, оказавшись за границей в 14 лет, системного образования так и не получила. У нее всего три сокровища: титул, общительность и, главное, — желание стать европейкой. Для этого ей пришлось срочно обзаводиться европейским взглядом на вещи. Именно благодаря ему она, как бы теперь сказали, интегрировалась в Западный мир. Этот взгляд отличает ее от русских, которые не интегрировались, а предпочли остаться русскими. Их она жалеет, как тех австрийцев. В самом деле, они же потеряли все и, с ее точки зрения, ничего не обрели. Она же сделала неплохую карьеру. Что же такое европейский взгляд? Для Зики это не теория, а практика выживания: хорошие манеры, умение поддержать остроумную беседу, стильность в одежде, отказ от сильных чувств и поверхностное представление обо всем. Она вовсе не глупа. Но глубокий ум ей не нужен, ибо выживать в Европе он не помогает. Ее суждения основаны скорее на поверхностных эмоциях и чисто внешних впечатлениях, нежели на работе исследователя.

Последняя часть ее воспоминаний — это Вторая мировая, которая для княгини уже не была отечественной. И вот тут читать этот текст, который прежде казался умным и элегантным, становится невозможно. Именно в этой точке становится понятно, что не так с Зикиной интегрированностью. Княгиня живет в Лондоне во время немецких бомбардировок. Десятки страниц отданы восторгам в адрес англичан, которые под бомбами продолжают танцевать. Еще десятки страниц восторгов — это французы, поляки, австрийцы, американцы. Все герои и красавчики. Но ни слова Зика не говорит о том, что сделали немцы с СССР. Она журналист и отлично об этом знает, но... Ни трагедия Ленинграда, ни миллионные жертвы мирного населения — ничего этого не упоминается. Да, СССР, конечно, участвует в войне, но это уже не Россия, не Родина. За нее не больно.

Когда война заканчивается, Зика щедро жалеет всех. Особенно немцев, которые сразу после победы союзников становятся жертвами. Несправедливой борьбе с коллаборационизмом подвержены и Франция, и Италия, и Австрия. И всех Зике жалко. Только русским мало что перепадает от этого всемирного сочувствия. Прежней России больше нет, а большевики его не заслуживают. Народ, понесший колоссальные потери, вынесший всю тяжесть войны на себе, оказывается ей совершенно безразличен. Россия уже не ее зона моральной ответственности. Она выбрала Европу, а здесь такие жертвы считаются дурным тоном.

Журналист Зика ездит по секторам победителей. Американцы, французы, англичане и наконец русские. И тут уже понятно, что она скажет о бывших соотечественниках: не воспитаны, не умеют вести легкую беседу, не ценят комфорт и напрочь лишены той элегантности, которой блистают, например, французы. Вот так в ее европейских глазах выглядит парад победителей в Вене: «Перед нами проходили плотными рядами, плечом к плечу, прямые, коренастые советские солдаты, под грохот военной музыки они двигались будто армия роботов. Солдаты были невысокого роста, черты лица многих из них выдавали азиатское происхождение... Строй чеканил тяжелыми сапогами стальной шаг, каски были надвинуты на глаза. Это был движущийся монолит, полностью лишенный индивидуальности, однородная масса, состоящая из миллионов капель, превратившихся в океан. Это была примитивная, грубая сила, будто выросшая из-под земли. После безликой громады во главе с высоким полковником с волевым, свирепым лицом появился, как бы танцуя, отряд альпийских стрелков в надетых набекрень беретах, певших «За любовь моей блондинки я отдам весь Париж, Париж и Сен-Дени...» Маленький усатый капитан с тонкими правильными чертами лица шел впереди своего «кордебалета» мелкими и быстрыми шажками, словно балетная звезда. Казалось, два столь различных мира не могут существовать на одной планете: люди, прибывшие из страны, где я родилась, и люди из страны, которую я выбрала для жизни. Сердце мое сжалось. Внезапно я представила себе Европу живой трепещущей форелью, уносимой бурным потоком Ниагары».

Это ничего, что «русские азиаты» прошли через ад. Это ничего, что при взятии Вены погибло почти 40 тысяч красноармейцев. Это ничего, что французы сдали Париж за 44 дня. Ничего, что армия сражающейся Франции потеряла всего 12 тысяч человек убитыми. Но ведь французы такие милые! И вот тут ты понимаешь, что читаешь не мемуары русской эмигрантки прошлого века, а современный «Блумберг». И эта ненависть уже легко объяснима. Речь о том, что избранный Зикой европейский взгляд на вещи мгновенно обесценивается на фоне взгляда русского, как героизм французов мгновенно обесценивается на фоне героизма Советской армии. У Зики комфорт, элегантность, мода, дешевый демагогический гуманизм и разговоры ни о чем. А у России — подлинное страдание, глубина, любовь и Бог. И выбор делается не по паспорту, а только личным усилием каждого. Зика и «Блумберг» решили не напрягаться. Мы выбрали другой путь.

«Мы на вас смотрели глазами арийцев, пока у вас было лицо, — писал Александр Блок в дневнике 1918 года. — А на морду вашу мы взглянем нашим косящим, лукавым, быстрым взглядом; мы скинемся азиатами, и на вас прольется Восток. Опозоривший себя, так изолгавшийся, — уже не ариец. Мы — варвары? Хорошо же. Мы и покажем вам, что такое варвары. И наш жестокий ответ, страшный ответ — будет единственно достойным человека (...) Европа (ее тема) — искусство и смерть. Россия — жизнь».