30.06.2022

Именно люди, не утратившие человечности на войне, имеют наибольшие шансы пройти ее психологически и душевно сохранными.

Возможен ли гуманизм на войне? Этим вопросом я задавалась с первых дней своей работы на Донбассе. Пять лет назад, впервые оказавшись в еще не признанных тогда республиках, я постаралась психологически подготовить себя к тому, что столкнусь с ожесточением воевавших людей. И поначалу принимала свидетельства гуманности на войне или даже подобный взгляд как исключение из правил. Но постепенно подобных свидетельств, высказываний, затем и ситуаций, наблюдаемых мною лично, становилось все больше. Их стало настолько много, что гуманизм на войне уже нельзя было считать исключением.

Так, зимой 2015 года широко разлетелся телесюжет из Донецкого аэропорта, в котором командир батальона «Сомали» Михаил Толстых, позывной «Гиви», заставляет украинских пленных есть собственные шевроны. Эмоции Гиви были мне как телезрителю тогда близки и понятны. Но, к моему удивлению, работая в Донецке, я постоянно сталкивалась с иной оценкой действий героического комбата: раз за разом я слышала от воевавших людей, что Гиви был в тот момент неправ. Своеобразным венцом этой истории стали слова ополченца, который находился в составе группы, которая этих пленных взяла: «Не нужно ему было это делать... зачем? Они пленные».

Еще одна история относится уже к маю этого года, пленению «Азова». Во время и после сдачи участников нацбата в плен бойцы и офицеры донецкого батальона «Восток», в зоне ответственности которого происходила сдача, не раз высказывались достаточно жестко на предмет возможности проявления гуманизма к этим людям; квинтэссенция — «за все их негодяйства на Донбассе их в России посадят лет на пятнадцать, и нам и нашим детям их еще и кормить». То есть расстрелять было бы правильнее.

Позже мы разговорились с одним из офицеров, кто непосредственно брал в плен группу «азовцев». Причем группа эта выходила не с основным потоком, который вели и контролировали российские переговорщики, а была взята врасплох донецкими военными в одном из заводских зданий. Человек это зрелый, опытный, отец взрослого сына, который также сейчас воюет. «Знаете, — сказал он мне тогда, — я до этой ситуации думал, что как встречу «азовцев», так зубами их буду рвать за все, что они у нас творили... А тут смотрю — пацаны какие-то лет двадцати с небольшим. Да, все спортивные, обмундирование хорошее, но зеленые совсем. Блеют: «А воду нам можно с собой взять?» Я рявкнул: «С собой вода, личные вещи и на выход». И не сделал им ничего, даже по уху не дал».

И это, вообще говоря, типичная для воюющих людей ситуация. До этого девочки-военфельдшеры тоже могли высказаться в том духе, что испытывают сложные чувства по отношению к жителям Мариуполя, которые все эти годы платили налог на АТО, фактически — оплачивали боевые действия против недавних сограждан, обстрелы городов и поселков Донбасса. А после этого шли и оказывали этим «мирным» помощь. То же самое делали и донецкие врачи по отношению уже к пленным военнослужащим ВСУ — без особого удовольствия, просто исполняя свой врачебный долг.

Еще более поразительный случай — моя знакомая, женщина, потерявшая на этой войне любимого мужа, взяла «шефство» над несколькими украинскими ранеными солдатами, которые оказались в плену. Сообщила их родным о том, где они находятся, привозила передачи. Одному пленному отдала одежду покойного мужа со словами: «Вы будете носить вещи донецкого командира, которого убили ваши».

У каждой социальной практики, даже самой на первый взгляд нерациональной, идеалистической, есть свой прагматический смысл. Я много думала о том, в чем смысл гуманизма на войне — вроде бы, на взгляд диванных вояк, он ничем не оправдан и может быть даже вреден. Практика этой войны показала мне две очень ясные причины для милосердия. Первый — жители Донбасса, при всей военной ожесточенности и глубокой обиде на бывших сограждан, хорошо понимают, что им с этими людьми еще жить бок о бок. И чем меньше жестокости будет сейчас проявлено, тем быстрее зарастут раны, нанесенные этой войной, имеющей явные приметы войны гражданской. Второй — по моим наблюдениям, именно люди, не утратившие человечности на войне, имеют наибольшие шансы пройти ее психологически, душевно сохранными. То есть гуманизм по отношению к противнику подспудно продиктован своеобразным инстинктом нравственного самосохранения.

Что до декларативной кровожадности «диванных вояк», — рыцари клавиатуры капитуляцию не принимают, — то эти люди попросту не рискуют получить глубокую душевную травму. Те жестокости, к которым они призывают, если и будут совершены, то не их руками. Кроме того, именно разогретые до пены у рта обыватели в свое время стали и опорой украинского майдана, и базой нынешнего киевского режима, затеявшего войну против собственного народа с одобрения и с поддержкой хора разгневанных потребителей националистической пропаганды и кровавой картинки в телевизоре.

А с «Азовом», кстати, поступили в точности по слову легендарного Александра Васильевича Суворова. Обращаясь к противнику при взятии Измаила, он говорил: «Двадцать четыре часа на размышление — и воля; первые мои выстрелы — уже неволя; штурм — смерть». Но штурм был отменен.