26.10.2016

Они вошли в деревню на рассвете. Группа закованных в латы конников с пиками, ведомая человеком в черном. У него серая борода и глаза инквизитора, не оставляющие сомнений — ​пощады не будет никому. Одних детей убили сразу. Вот рядом с маленьким телом сидит мать — ​судя по растерянным широким движениям, она сошла с ума. Вот другая женщина оползает в горе по стенке, ее как могут поддерживают соседи. Заливисто лают собаки — ​некая несчастная пытается убежать со своим младенцем. Она уже почти вырвалась за пределы холста, но нет, и ей не уйти — ​сзади догоняет всадник, а наперерез устремился пеший кнехт с псами. Селянин посмелее хочет броситься с кулаками на карателя, да удерживают соплеменники: тщетно, мол, только сам жизнь отдашь. В центре картины — ​сцена, поражающая кошмарным будничным спокойствием. Солдат взял малыша за руку, как мешок с картошкой, и собирается нести на убой. Родители спокойно, без всякой аффектации, безнадежно пытаются переубедить кромешника. Ребенок постарше в ужасе вцепился в отца и тянет прочь в опасении, что и его заберут…

«Избиение младенцев» Питера Брейгеля Старшего — ​одна из самых пронзительных и душераздирающих картин в истории мировой живописи. Для изображения массовой резни детей по приказу царя Ирода (намеревавшегося покончить так с новорожденным Иисусом) мастер взял образцом налеты испанцев на нидерландские деревни, регулярно случавшиеся в 1560-е. Квинтэссенция боли и ужаса, переданных через обыденное, удивительно точно рифмуется со словами Достоевского о слезинке невинного ребенка. Брейгель говорит о нетерпимости, но рукотворности страдания — ​всегда известны те, кто в нем повинен, и всегда должен быть способ их остановить.

Прилетая в Вену, я обычно захожу в Музей истории искусств, чтобы несколько минут постоять перед этим полотном… Так намеревался сделать и на сей раз, но картины не было. Наверное, увезли на какую-то выставку — ​и «Охотники на снегу», и «Вавилонская башня» на месте. Зато в книжной лавке обнаружился каталог, призванный «актуализовать» произведения искусства. Нашлась там и статья об «Избиении», где ничтоже сумняшеся сообщалось, что «ровно такое же творилось в деревнях Украины при Сталине в 1931–1932 годах во время голодомора, в боснийских деревнях 90-х в период сербского террора и происходит сегодня в Сирии». В последнем случае подразумевается, что бесчинствуют правительственные войска. Исламисты? Нет, не слышали. Нет никаких исламистов, есть лишь тиран Асад. На размещенном неподалеку стенде составители громко возмущаются варварскими разрушениями Пальмиры, не уточняя, кто именно те варвары; об ИГИЛ — ​ни слова. Ничего не сказано и о героях, которые спасли «невесту пустыни», — ​о России тоже молчок. И как бы на короткой памяти обывателя через пару лет не отложилось, что Пальмиру разрушили… русские.

Детское страдание, так тревожившее Достоевского, ныне поступило в полное распоряжение мировой гуманитарной общественности и правозащитных организаций. Именно они решают: какие дети страдают, а какие нет, чья слезинка перевесит весь мир, а чья нет. Заведен список легитимных «потерпевших» со справкой. По большей части это друзья и союзники США: сторонники «Нусры» в Алеппо, боснийские мусульмане и косовские албанцы, украинские «жертвы голодомора».

А есть те, чей голос никогда не будет услышан. Бомбардировки Алеппо — ​ужасное преступление. Бомбардировки Мосула — ​щепки на пути освободительной миссии Обамы. Погибшие сербские малыши в Боснии и Косово сами виноваты: все равно бы, дескать, из них выросли шовинисты. От советской же коллективизации пострадали лишь украинцы, ведь «голодомор» необходим, чтобы передать незалежным карателям священное право убивать донецких детей в отместку.

Война на Украине стала для нашего общества суровым моральным испытанием. Мы не могли поверить, что люди, большинство из которых родились еще в СССР, выросли с нами на одних книгах и фильмах (среди них и «Каратели» Адамовича, и «Иди и смотри» Климова), с такой легкостью сжигают заживо, расстреливают из пушек дома, школы и детсады, насилуют и сбрасывают в шахты. Да еще и гордятся этим, как «герои» из шокировавшего садизмом даже киевскую прокуратуру батальона «Торнадо».

Мы не могли представить, что в Донецке появится «Аллея ангелов», где будут поминать более сотни только попавших в официальные отчеты убитых детей. Невообразимо, но война «за европейские ценности» оказалась избиением младенцев. И просвещенная гуманитарная Европа не заметила этой юной крови, зато даже в музейных каталогах продолжает долдонить про «жертвы Сталина, сербов и Асада». Если ты русский ребенок в Донецке, то ни для кого из международных правозащитников тебя просто не существует…

Не так давно Дмитрий Быков в очередном опусе заявил, что «поклонение Достоевскому нас привело к Мотороле». И я не готов с ним спорить. Мысль о невыносимости слезинки ребенка, помноженная на глухоту цивилизованного Запада, приводит нас к пониманию святой истины: единственная гуманитарная организация, которую интересуют русские, — ​это батальон «Спарта», единственный омбудсмен для расстреливаемого Донбасса — ​Моторола. Если мы одетой в броневую перчатку рукой не сотрем с детских щек слезу, этого больше не сделает никто.

Мнение колумнистов может не совпадать с точкой зрения редакции