23.12.2014

Украина играет в русском космосе очень интересную роль — катализатора русского национального строительства. Весь последний год тамошние события дают нам ежедневно поводы осознавать себя в качестве русских, уточнять собственное самосознание, историю и границы, различать свое и чужое. Под занавес уходящего года майданные власти, можно сказать, официально отреклись от Гоголя, запретив фильм Владимира Бортко «Тарас Бульба».

Украина имеет чрезвычайно сложные отношения с этим писателем.

Никто не воспел с такой поэзией украинскую природу — ночь, степь, чудный Днепр при тихой погоде. Никто не знал до таких подробностей, до тонкостей, до гурманства особенности малороссийского быта. Никто не передал с такой дивной мелодичностью, выпукло, но без грубости мелодию малороссийской речи. Никто, наконец, не сделал больше для того, чтобы само слово «Украина» закрепилось в русской речи и стало наиболее распространенным именем земель Малыя России. Украина хотела бы выглядеть, как гоголевская.

Но вот же зрада — всю свою жизнь Николай Васильевич писал на русском языке, используя малороссийское наречие для его оживления и обогащения, но не для замены. Всю свою жизнь Гоголь говорил об Украине как о части Русской земли. Лишь в русском и православном единстве видел смысл существования Украины. Горделивая и ненавиствующая Галичина для него — чужая земля, не Украина. «Далеко от Украинского края, проехавши Польшу, минуя и многолюдный Лемберг (Львов. — Е.Х.) идут рядами высоковерхие горы… там и вера не та, и речь не та».

Из Петербурга, из столицы Российской империи везет на черте Вакула черевички от императрицы своей Оксане. А что доброго может прийти с Запада? «Отчего не поют козаки? Не говорят ни о том, как уже ходят по Украйне ксензы и перекрещивают козацкий народ в католиков… Порядку нет в Украйне: полковники и есаулы грызутся, как собаки, меж собою. Шляхетство наше… продало душу, принявши унию».

Украина русофобская, ополяченная и окатоличенная, евроинтегрированная, заменившая мед поэтического своеобразия уксусом неонацистских приветствий — это, конечно, Украина не Гоголя и не для Гоголя. Что только ни делали с «Миколой» — и переводили его на мову, и заявляли, что все славословия русскому единству и православной вере он вставлял в текст, чтобы угодить петербургским цензорам. Но продолжает давиться Гоголем свидомитство. Расшибает о него лоб свой. Каменной стеной стоит посреди украинизации Гоголя повесть «Тарас Бульба».

Изумительная черта фильма Бортко — это, конечно, отказ от «блокбастерного» сокращения текста Гоголя. В нем полностью сохранены те страстные монологи о Русской земле, с которыми казаки шагают из битвы на небо.

«Благодарю Бога, что довелось мне умереть при глазах ваших, товарищи! Пусть же после нас живут еще лучшие, чем мы, и красуется вечно любимая Христом Русская земля!» И вылетела молодая душа. Подняли ее ангелы под руки и понесли к небесам. Хорошо будет ему там. «Садись, Кукубенко, одесную меня! — скажет ему Христос, — ты не изменил товариществу, бесчестного дела не сделал, не выдал в беде человека, хранил и сберегал Мою Церковь».

Но не только путь из товарищества на небо, но и краткая история любой прошлой и будущей «евроинтеграции Украины» записана навсегда на этих огненных скрижалях. Не во имя прекрасной панны продал Андрий своего отца, товарищей и веру. Пленилась его душа игрой света и музыки в стенах латинского костела, потерялась, заблудилась, и вот уже как одурманенный решил он «евроинтегрироваться» — стать латиной, шляхтичем, врагом казаков и возлюбленным паненки. Тонкой вязью Гоголь переходит с народного эпического языка на язык готического романа, панночка и Андрий начинают изъясняться языком «Тристана и Изольды».

Не замечая ничего, не смотря по сторонам, несется Андрий с палашом на новообретенных врагов-казаков: «Не различал, кто пред ним был, свои или другие какие; ничего не видел он. Кудри, кудри он видел, длинные, длинные кудри, и подобную речному лебедю грудь».

Представ внезапно перед грозные очи старого казака, он резко просыпается. «Что, сынку, помогли тебе твои ляхи?» Гурьба призраков, захвативших в старом костеле душу казацкого сына, унеслась, развеялась вместе с гиканием и яростью погони. Обманули, обманули бисовы дети. Не было ни панночки, ни золотого зерцала, ни воеводы, ни обещанной свадьбы, ни любовных нег, ни новообретенной шляхетской гордости… Все было мороком для подкормки призраков, навеянным музыкой.

«Что, сынку, помогли тебе твои ляхи?» А были ли ляхи-то? И вот, стоит, потупившись, Андрий, так внезапно и жестоко выброшенный из мира призраков туда, где ждет его лишь Отец, карающий за предательство смертью и тем, что горше смерти — разочарованием: «Чем бы не козак был?.. Пропал, пропал бесславно, как подлая собака!»

И Украина, умирающая ежедневно, ежечасно сама — со смертями своих карателей, и убивающая направо и налево, приносящая невинные жертвы, превратившая Донецк и Горловку в фабрики святых мучеников, конечно, не хочет видеть себя в этом зеркале. Не хочет слышать пророчества того, истинного Тараса: «Постойте же, придет время, будет время, узнаете вы, что такое православная русская вера! Уже и теперь чуют дальние и близкие народы: подымается из Русской земли свой царь, и не будет в мире силы, которая бы не покорилась ему!.. Да разве найдутся на свете такие огни, муки и такая сила, которая бы пересилила русскую силу!»