Денис БОЧАРОВ

24.10.2022

В ноябре композитору, заслуженному деятелю искусств РФ исполняется шестьдесят. В преддверии юбилея автор таких эстрадных хитов прошлых лет, как «Город, которого нет», «Дожди», «Месяц май», «Билет на балет», рассказал «Культуре» о творчестве, работе в кинематографе и своих музыкальных кумирах.

— Игорь Евгеньевич, как, по-вашему, шестьдесят — это много или мало для артиста? С какими мыслями, ощущениями подходите к этой дате?

— Ой, дайте подумать... Дата внушительная, и весь последний год меня оторопь берет, когда я об этом задумываюсь. Помню, когда я был маленький, мы в кругу семьи отмечали 60-летний юбилей дедушки. Тогда мне казалось, что это очень серьезная дата, что дальше уже все — предел.

А сейчас, когда сам стою на пороге этого юбилея, ловлю себя на том, что ощущаю себя примерно 32-летним, не больше. В душе все равно остаюсь молодым. Научился воспринимать этот факт философски: ну шестьдесят так шестьдесят, куда денешься?

Я решил юбилей отметить — устроить концерт, но не совсем обычный. Я выступлю в Санкт-Петербурге в сопровождении симфонического оркестра с программой, состоящей из двух отделений. В первом прозвучит преимущественно моя киномузыка, возможно какие-то произведения, созданные в «академическом» жанре, а во втором буду петь песни, которые людям, неравнодушным к моему творчеству, хорошо известны.

К мероприятию готовлюсь серьезно. Все лето сидел с партитурами, что-то корректировал, подправлял, выверял каждую нотку. Скажу откровенно, если бы я изначально, еще «на том берегу» предполагал, какая кропотливая предстоит работа, то не исключено, что струсил бы и не стал с этой затеей связываться. Но сейчас, когда дело подходит к концу, задний ход давать уже поздно (улыбается).

— Вы ведь, насколько известно, привыкли работать по большей части в одиночку: сами сочинили, сами спели, записали в собственной студии, спродюсировали и так далее. Каково это — быть многостаночником?

— Когда я только начинал, в первой половине восьмидесятых, параллельно учился в консерватории, у меня уже была семья. Я зарабатывал на жизнь тем, что делал оркестровки для композиторов. Мне тогда платили сорок копеек за такт партитуры. Представляете, что это такое: мелким шрифтом, через лупу, остро отточенным карандашом, с линейкой и ластиком, расписывать ноты для каждого инструмента? Работа кропотливая.

И вот когда я с готовой партитурой приходил в студию и оркестр начинал играть, порой возникали проблемы. То есть я не всегда мог объяснить, допустим, барабанщику, чисто стилистически, ту задачу, которую перед ним поставил. Вроде он играет правильно, но не так, как я задумал. Как выразить словами степень оттяжки малого барабана, например? Как обозначить ритм-секции — басисту и ударнику — ту самую волшебную ситуацию, когда инструменты начинают, что называется, дышать в унисон?

Когда появились первые программируемые синтезаторы, я в них нашел некую отдушину: я вдруг понял, что все, что придумал, могу сыграть сам, не тратя времени, нервов и сил на объяснения, как это нужно, по моему авторскому разумению, делать. И мне эти новые, открывшиеся возможности стали безумно интересны. Я всерьез увлекся звукозаписью. Мне понравилось распределять планы, расставлять акценты, придумывать стереоразмещение звука в пространстве.

Так я погрузился в эту новую область знания с головой. И незаметно для себя стал, как вы говорите, многостаночником. Эта увлеченность звуком до сих пор не прошла. И чем больше я узнавал о звуке, о его природе и магии, тем больше чувствовал, что я ни черта в этом не понимаю!

Это как линия горизонта: как только ты что-то научился делать, так тут же понял, что достичь этой самой линии — иными словами, совершенства — невозможно. Звук — это бесконечное движение, это познание жизни. Но именно это меня и воодушевляет в моей работе в целом и в музыке в частности. Другое дело, что это тяжелый труд, от которого иногда реально устаешь.

— Новые песни пишете?

— В последние годы нечасто. Как правило, это происходит «с оказией». Попросили меня написать песню для фильма или спектакля — обычно я не отказываюсь. В целом я теперь больше тружусь на ниве кинематографической, чем эстрадной.

— Раз речь зашла о кинематографе, не могу не спросить о прекрасной музыке к телесериалу «Мастер и Маргарита». Об этом саундтреке, кстати, очень высокого мнения Эдуард Артемьев — знаю об этом из личных с ним бесед. Как вы оказались вовлечены в данный проект и как создавали темы для фильма?

— Когда Владимир Бортко предложил мне поработать над «Мастером и Маргаритой», я поначалу сомневался. Малодушничал и все искал приличный повод, чтобы отказаться, соскочить с темы, как сейчас говорят. Не верил — да и сейчас не до конца еще верю, хотя фильм вышел на экраны в 2005-м, — что у меня получится нечто достойное. Мне казалась рискованной сама идея экранизировать бессмертное произведение Булгакова.

Но, видимо, у Бортко есть какое-то чутье, дар убеждения. Однажды он мне позвонил и, с эдаким напором, спросил: «А что случилось?» Я словно уж на сковородке: «Да нет, ничего особенного не случилось, ну, в общем, туда-сюда». А мы тогда жили по соседству. И он заявляет: «Короче, так, сейчас я к тебе приду». Пришел, начали беседовать, и минут через 15-20, смотрю, мы уже с ним начали обсуждать какие-то детали. В итоге решили: писать так писать.

В отличие от музыки к «Идиоту», работа над «Мастером...» протекала не так тяжело, особых творческих мук не было. Бортко попросил меня сделать несколько фрагментов до начала съемок: «Полет Маргариты», «Сцена распятия Христа», «Бал у сатаны»... В процессе работы я часто вспоминал совет, который мне однажды дала мама: «Игорь, если когда-нибудь перед тобой будет стоять крупная композиторская задача, ты не думай о ее масштабах, решай локальные моменты, делай все поступательно». Именно так я и работал.

— Сейчас ваше имя действительно больше ассоциируется с кинематографом. Но начинали вы с поп-музыки. Как композитор, как вы решали, на какие именно стихи писать мелодии? Выбор у вас был, думаю, немалый?

— Хороший вопрос. Песня — жанр синтетический. А это означает, что в равной степени важны как мелодия, так и слово. Как говорил классик, поэт в России — больше, чем поэт. Но важно не только слово как таковое. Фонетика, правильное и гармоничное сочетание звуков имеют не меньшее значение.

Проблема русского языка, при всем его великолепии, в том, что он очень тяжело ложится на мелодию. Обратите внимание, что в английской поп-культуре часто бывает, что один и тот же человек пишет и музыку, и текст. Потому что второй в этой связке не столь уж важен. Когда те же The Beatles пели «We all live in the Yellow Submarine...», мало кому в остальном, не англоязычном мире было дело до того, о чем в песенке ведется речь. А вот вы попробуйте спеть тот же самый текст в буквальном переводе на русский — вас тут же упекут в психушку. Они, например, поют «I love you» — ну и правильно делают, наверное. По крайней мере, понять их можно. Это простые, короткие слова, состоящие из одного слога. Они легко расставляются, и поэтому, возможно, так и получилось, что поп-музыкальная эстетика прежде всего ассоциируется с англо-саксонской культурой. Сама психология языка не довлеет над музыкальным произведением малой формы.

У нас иной путь. Скажу про себя: я пишу мелодию, а потом ее «подтекстовывают». За годы совместного сотрудничества у меня сложился тандем с Региной Лисиц. Она автор подавляющего большинства текстов к моим песням и всегда уделяла колоссальное внимание именно фонетической составляющей. Регина прекрасно понимает, что в этом тексте и именно в этом самом месте не может быть буквы «и» или «е» — всегда это тонко чувствует. Поэтому так у нас исторически и сложилось: я приношу мелодию, а она нанизывает ее на грамотный текст...

Кстати, обратите внимание: на хорошую самостоятельную поэзию совсем непросто написать прекрасную мелодию. За редким исключением. Поэтому, на мой взгляд, хорошая поэзия получается у бардов: у них музыка, как правило, уходит даже не на второй план, а на какой-то условный двенадцатый. Они просто под гитару выдумали такую своеобразную форму подачи поэзии, куда самоценная мелодия не вмещается — она там будет попросту лишней. Может быть, потому на стихи Пушкина создано не так уж много великих песен — он просто самодостаточен. Там никакая мелодия просто не нужна, она будет только мешать.

А если говорить о мелодии как таковой и об утрате ее смыслообразующей роли в современном музыкальном поп-искусстве... Сейчас такое время, когда считается, что в этом легком и непритязательном жанре самовыражаться может любой. Нынче песен в день пишется больше, чем, допустим, в 1980-е создавалось за год. Кто может, кто не может, талантлив, способен или попросту посредственен — да кого это волнует по нынешним временам? Кто во что горазд — вот и вся история. По этой причине, на мой взгляд, песня сейчас переживает острейший кризис...

Поп-песня стала полем игры для всех. Посмотрите, допустим, на фестиваль «Евровидение». Каждый год на сцену выходят исполнители из разных стран. Уже не первое десятилетие у меня возникает вопрос: ну ёлы-палы, неужели в какой-нибудь условной Голландии не могут за год родить одну достойную песню? Получается, что не могут. И это удручает. Орут как подорванные либо, как писал наш великий баснописец Иван Крылов, «дерут, а толку нет». Оголтелая светомузыка, бешеная сценография, сумасшедший саунд-продюс... А слушать нечего, подпевать нечему, и ничто не оседает в памяти. Искусство создания песни ушло не то что на второй, а на какой-то запасной план.

Я сейчас стараюсь слушать по возможности меньше музыки. Потому что это вредно. Та музыка, которая «в топе», где-нибудь тебя все равно догонит: в торговом центре, на бензоколонке или в туалете, в конце концов. А если вам хочется послушать музыку просто во имя музыки как таковой — поставьте Чайковского, Прокофьева, Вагнера, Малера, Брукнера, Шопена, Шумана... В накладе не останетесь.

— Насколько вы самокритичный автор? Много ли из написанного вами материала отправляется под сукно?

— Основная часть. Я вам больше скажу: я крайне редко бываю абсолютно доволен тем, что сочинил. От замысла до реализации проходит большой путь, и всегда возникает ощущение какой-то неудовлетворенности. Часто ловлю себя на мысли: ну не могу я лучше, по крайней мере сейчас! Что ж, в таких случаях откладываю начатое в сторону. Может, надо выдержать паузу, и, глядишь, потом получится то, что будет меня хоть отчасти удовлетворять.

— Есть ли у вас музыкальные кумиры?

— Не очень люблю оперировать подобными категориями, но вот что скажу. Я за свою жизнь переслушал немыслимое количество самой разной музыки. Были у меня периоды увлечения джазом, симфонией, советской эстрадой.

Но я всегда оставался верен песне — ведь песня, на мой взгляд, самый универсальный язык, на котором разговаривают люди. Это абсолютный способ человеческой коммуникации. И если говорить о кумирах... Когда я в середине 1970-х услышал Queen, это перевернуло мою жизнь, во мне что-то словно взорвалось. Это музыка какого-то космического уровня! Я считаю, что если на одну чашу весов поместить Фредди Меркьюри, а на другую — всех остальных поп-рок-вокалистов, то первая, с Фредди, все равно перевесит. Не претендую на оригинальность мнения, но для меня Фредди — самый лучший. 

Фотографии: Дмитрий Коробейников/ТАСС и Юрий Белинский/ТАСС