— В каком жанре вы работаете?

— Я избегаю самопозиционирования. Знаете, Фридрих Ницше сказал, что если бы музыка заговорила человеческим голосом, то все бы заткнули уши. Думаю, что музыкальная материя соткана из элементов, созданных различными композиторами — Бахом, Моцартом, Бетховеном. Например, у Скрябина слышен Шопен совершенно четко, особенно в раннем творчестве. У композиторов династия мировая, поэтому очень сложно определить стиль произведения. Сам я не пишу в одном стиле или жанре. У меня есть симфонические, инструментальные, камерные и вокальные произведения. Даже есть немного рок-н-рольных и джазовых композиций, киномузыка.

—Влияет ли на творческих людей национальная культура?

— Конечно, но слово «национальность» я бы заменил на слово «география». Например, человек, родившийся в России, в определенном климате, культуре, он питался недрами северной земли. Конечно, это скажется на творчестве. Знаете, недавно мой друг пианист сказал, что слышит в моей музыке французские мотивы. Действительно, я подолгу жил во франкоязычных странах — Бельгии, Швейцарии. Свободно владею французским языком, поэтому в моем музыкальном языке проглядывается и русский, и французский.

— Как вообще происходит процесс рождения музыки?

— Я хотел бы сказать о вдохновении и озарении, но не буду обманывать. Скажу честно, что создание музыки — это рабочий процесс. Надо себя усаживать и работать. Изредка бывает, когда во сне что-то приснится. Тут такая зависимость — чем больше ты проводишь времени занимаясь, тем больше результат.

— Какие тенденции вы видите в музыке?

— В академической музыке все довольно скучно, как правило. Там ничего не происходит. Если исполнитель — то в основном исполнитель очень узкого профиля. Очень мало людей, которые по-настоящему что-то создают и исполняют сами. Уже на всех инструментах переиграли одно и то же. Любят аттракционы: например, на баяне сыграть скрипичный концерт Чайковского. Ничего интересного, на мой взгляд, яркого.

— А как должно быть?

— Я не знаю, как должно быть, делаю так, как мне интереснее, создаю свое. До этого я очень много времени посвятил фортепианному исполнительству, я же изначально пианист. Выступал по всему миру, участвовал во многих фестивалях, побеждал на конкурсах, например в конкурсе Королевы Елизаветы в Брюсселе, на Monte Carlo Piano Masters. Тогда я, скорее, был только пианистом-исполнителем, а вот когда стал писать свою музыку, все изменилось. Когда человек создает свое, у него меняется психология, мировоззрение и вообще отношение к музыке и жизни в целом.

— Часто бывает, когда исполнитель становится композитором?

— Нет, так происходит довольно редко.

— Есть ли разница, когда исполняешь произведения других авторов и свои?

— Безусловно, разница есть. Свое произведение исполнять намного сложнее. В своей музыке всегда есть соблазн, что-то изменить. Поэтому исполнять свою музыку всегда двойная ответственность, так как если произведение исполнено неубедительно, то и музыка не будет донесена. А когда исполняешь работы других авторов, то имеешь дело с чем-то незыблемым. Ты не можешь изменять произведение, написанное не тобой.

— В России сейчас сильная композиторская школа?

— Школа — не знаю. Контрапункту, оркестровке можно научить, а вот композиции — гораздо сложнее. У меня есть несколько учеников, они иногда приносят свои произведения. Я могу постараться раскрепостить их, помочь им быть смелее, поверить в свое воображение. Но сам материал, идея — исходят от них. Просто наработка навыков здесь не работает. Можно ли научить писать стихи? Нет, конечно. Если у человека есть потребность стихотворчества, то она есть. Кроме того, важно саморазвитие — надо читать, изучать искусство, потому что все это формирует личность. Творит именно она, а не склад профессиональных знаний.

— В одном интервью вы говорили, что бессмысленно популяризировать классическую музыку, потому что количество людей, которым она интересна, очень мало и всегда одинаково. Вас не беспокоит то, что, например, молодежь Моргенштерна слушает?

— Во-первых, меня абсолютно не беспокоит, кто что слушает. Но забавно, что популярные в народе артисты, как, например, Сергей Шнуров, гораздо ближе к людям, чем классические музыканты. Потому что первые ведут себя в клипах, как и в жизни. А исполнители академические зачастую поведением в жизни ничем не отличаются от группы «Ленинград», но на камеру изображают из себя великих эстетов. Поэтому люди к ним и не тянутся.

— Летом в Москве впервые пройдет конкурс имени Сергея Рахманинова, как вы оцениваете его появление?

— Новый конкурс — это всегда неплохо, будет еще одно международное соревнование, хотя у нас уже есть конкурс имени П.И. Чайковского, конечно. И когда он появился в 1958 году, это стало событием. Выиграл его Ван Клиберн. Представляете, американский пианист выиграл советский конкурс. А ведь это было перед Карибским кризисом.

— Современную политическую ситуацию тоже сравнивают с Карибским кризисом. Музыкальное событие может как-то разрядить обстановку?

— Мне кажется, нет. Потому что железного занавеса давно нет и, как это ни банально звучит, мир стал глобальным. Тогда занавес придавал значимости культурным событиям. Сейчас такого эффекта не будет. Ну, приедет американский исполнитель, они и так постоянно приезжают.

— Все-таки, если сравнивать исполнительскую деятельность и деятельность творческую, какая из них для вас важнее?

— Дело в том, что для меня составляющая пианиста, она такая же важная, как композиторская. Потому что я исполняю свои произведения, а там есть очень виртуозные вещи. Общение с инструментом — это для меня сакральный процесс, которым я занимаюсь с детства. Поэтому рояль для меня — высшая форма ремесла, дающая возможность прикоснуться к чуду.

— Какому?

— Это волшебство рождается от соединения звуков, от моего состояния, от акустики. Иногда возникает ощущение транса.

— Интересно, что эта магия появляется в результате труда, а не вдохновения.

— Ну, устроено все сложнее. Предсказать появление чуда невозможно. Иногда, кажется, что ты готов, вот сейчас выйдешь и — как исполнишь... Но ничего не происходит. А бывает — когда совершенно не ждешь — идет взаимодействие с инструментом. Это же очень важный для музыканта момент. Ведь мы играем все время на разных роялях, мало кто возит их с собой. Поэтому очень важно, чтобы взаимоотношения с этим существом сложились, от этого зависит исход сражения.

— Если чудо произошло, оно обязательно передается слушателю?

— Это зависит от слушателя. Но бывает и так, что магия звука захватывает человека, который вообще в музыке не разбирается. В этом и есть смысл искусства, что оно и элитарно, и максимально демократично. Это счастливые моменты, ты чувствуешь, что зал замер под гипнозом, который рождается у тебя из-под пальцев.

— С каким лейблом вы сейчас сотрудничаете?

— У меня большой опыт работы с разными лейблами, например с британским Piano classics. На нем вышел альбом Pictures. В 2019 году у меня вышел сольный альбом «Мимолетность/Vision Fugitive» на лейбле «Панчер». Это очень прогрессивная российская звукозаписывающая компания, у которой, я думаю, есть будущее. И прямо сейчас вышел альбом La Vita на корейском лейбле Davidsbundler, который заинтересован в выпуске произведений авторов-исполнителей в академической сфере.

— Какие у вас творческие планы?

— Не скажу. Из интересного — во время пандемии придумал идею, такое своеобразное возвращение к XIX веку, когда люди заказывают произведения для себя или в подарок. Я пишу музыку, записываю аудиоверсию в профессиональной студии, мы с коллегой редактируем произведение для нотного издания. Нотная брошюра печатается в типографии. Все оформлено очень красиво, бывают даже художественные иллюстрации. Есть и сертификат с сургучной печатью — с моим логотипом.

— Реквием у вас никто не заказывал?

— Черный человек ко мне пока не приходил. Но у меня есть одно сочинение, которое написано, как посвящение памяти девушки. Называется «Тайна». Для этого произведения заказчик даже предложил свои темы, чтобы я их использовал. Получилось очень необычно и довольно сильно. По сути, это реквием.

Фотография из архива Владимира Свердлова-Ашкенази. Фото на анонсе: Photoxpress.