Сергей Минаев — не просто музыкант. Настоящий человек-оркестр, как герой его клипа «Маски», играющий на всех музыкальных инструментах сразу. Для советской и российской эстрады это настоящий феномен — вспомним сначала его участие в рок-группе «Город», а затем его уход в область танцевального «диско». Минаев тогда освоил профессию с нуля, став диск-жокеем №1, или, как он любит говорить, «первым поющим диск-жокеем» в нашей стране, что тоже верно.

— Сергей Юрьевич, для начала хотелось бы спросить о времени. Не о коронавирусе, не о кризисе, а именно о времени как философской субстанции... Вам интересно жить сегодня?

— Скажите, пожалуйста, а у меня есть выбор? Нравится мне мое время или нет, ничего от этого не поменяется. При этом именно время формирует все, что у меня в жизни происходит. Я, конечно, могу повлиять на какие-то процессы в моей жизни, но скорее у себя в голове, не более того... Положим, мне не нравится, в каком времени я живу, но меня вполне устраивает, как я на это творчески реагирую. То есть чем больше негативного происходит в жизни, тем больше пищи для размышлений. Если тебе за 50, а хочется, чтобы было 20, — это нормально. Но глупо. Если ты устал от собственных песен, пиши новые для разнообразия. Не находя ответа на вопросы, которые задаю себе сам, я ищу на них ответы в материях нематериальных — в музыке, поэзии. То есть я говорю о том, что нахожу творческий посыл в том, что меня раздражает. Стою ли я в пробке или нахожусь в творческой депрессии, я стараюсь это обернуть себе на пользу: в первом случае — даю вам интервью, во втором — пишу иронические стихи.

Опять не в духе, вновь переживаю —

Своих раздумий вечный пленник.

Проснувшись среди ночи, понимаю:

Одна седьмая жизни — понедельник.

Треть жизни я нахожусь во сне, десятую — за столом, одну двенадцатую — в пробках, три четверти своего времени трачу на какие-то рутинные вещи, без которых жизнь невозможна. Остается немного времени на то, ради чего живу — это мои ноты и слова к ним. Ради этих мгновений я ценю свое время и примиряюсь с ним. Во всяком случае, так себя успокаиваю.

— Но все же какие чувства у вас вызывают нынешние времена?

— Разные. Если это время, когда меня трепетно окружают мои родные и близкие, мои друзья, мой дом и что вокруг него, то для меня эти времена комфортны. Здесь дело не во временах, а в той среде, в которой я нахожусь. Время здесь ни при чем. За тысячи лет люди почти не изменились. Как были страдающими, мечтающими, желающими, такими и остались. Меняется не время, а форма моего в нем существования: пища, одежда, пристрастия... С появлением новейших технологий — интернета, гаджетов — меня уверяют, что жить станет легче. Новейшая медицина навязывает мне надежду, что скоро буду жить вечно... В разные времена люди отличались умом и талантами. Что их всегда объединяло — это глупость.

...Время от времени что-то случается.

Время от времени не отличается.

Что-то ломается, чем-то кончается —

Время от времени не получается.

Моя мама однажды сказала, что самое лучшее время ее жизни — это сороковые годы прошлого века. Я сильно удивился, потому что это было голодное время — война, лишения и так далее... А ответ простой: это было время ее первой любви, ее молодости — понимаете? Я тоже могу вспомнить, когда я «был веселым и беспечным», но грустить не стану. Я сожалею о прошедшем, потому что никогда не увижу безвозвратно ушедших, но не стану ностальгировать по вещам, которые больше никогда не надену. Я приду во двор, где жил 40 лет назад... Я увижу дом, где жили мои родители, — пусть его перестроили или вообще снесли. Место, где он стоял, помнит его. Время не способно повлиять на мою память. Я трепетно храню то, без чего мое Время бессмысленно, и не забываю ничего, что является отправной точкой в моей жизни. А вот так, чтобы мне какие-то времена нравились больше или меньше, — я вас умоляю... Главное, не оказаться в больнице, в тюрьме или на войне — все остальное вполне устраивает.

— Страна знает вас как «первого поющего диск-жокея». Не было ли это занятие, скажем так, против души? Все-таки дискотеки — это такие простые, широкодоступные форматы...

— Нет ничего более привлекательного, чем что-то простое. Как кусок свежего черного хлеба. Или дуновение ветра на закате дня.

Комичных обладатель масок,

Смешливый расчленитель строф,

Поклонник дискотечных плясок,

Почетный член былых пиров...

Так что против души ничего у меня в жизни не было. Я был счастлив и остаюсь счастливым, занимаясь своим делом, будь то дискотека или джаз. Но не стоит совмещать душевные порывы и борьбу за кусок хлеба. Я с трудом отыщу людей, довольных тем, чем они занимаются в жизни. Претензий обычно больше, чем радости. Занимался ли Леонардо да Винчи, например, в жизни тем, чему хотел ее посвятить? Или приходилось делать то, что обеспечивало ему возможность заниматься любимым делом? Писать на заказ Мону Лизу, чтоб на полученные средства изобретать велосипед. Если бы не финансовые трудности Александра Сергеевича, вряд ли бы произведений Пушкина было в таком количестве. Наверное, у творческих личностей это обычное дело. У меня масштаб другой, но похожая история, поэтому за свои коммерческие проекты мне не стыдно. А для того, чтобы быть более-менее свободным в своем выборе, нужна финансовая свобода. Чтобы не зависеть ни от родителей, ни от жены, ни от родственников жены — от людей, которые тебя содержат. Поэтому дискотека была для меня просто замечательным вариантом. Это не являлось компромиссом — диск-жокейская работа была волнующей и приятной. Конечно же, мне двадцатилетнему нравилось, чем я тогда занимался. То, что я записывал в студии, производило впечатление не только на зрителя, но и на меня самого, оттого и результат был сногсшибательный — записи расходились как горячие пирожки. Ну, нравилось мне то, что я устраивал во дворцах спорта. Это были шоу совершенно новой формы и содержания. А как на меня глазела потерявшая дар речи и возможность двигаться публика — отдельная история. Я скакал по сцене, как молодой архар, и был абсолютно счастлив. Успех был ошеломительным. Но послушайте мои легкомысленные песенки тех времен, и вы найдете в них и юмор, и иронию, и сатиру, и социальную тематику, что в те времена было занятием небезопасным, оттого и возбуждающим. Рассказывали сказки о моих больших гонорарах — это миф. Первые пару лет я зарабатывал на звуковую аппаратуру, вторые — на световую, потом на костюмы, на радиомикрофоны и прочие провода. Эту технику приходилось покупать самому. Время требовало таких затрат. А я хотел соответствовать времени и не пел в допотопные микрофоны, не записывался в «глухих» студиях под аккомпанемент баяна. Друзья говорили: «Лучше купи себе квартиру и сдавай». Но я считал, что радиомикрофон важнее, потому что дает свободу передвижения на сцене, а мне нужна такая мобильность, я человек подвижный. С точки зрения мещан — это ошибка. А с моей точки зрения — нет. Я не жалею о синтезаторах, динамиках и усилителях, на которые тратил деньги, о студиях, которые построил, о колонках и пультах, которые я возил на своем горбу из-за границы вместо шмоток. Поэтому это и дало хороший результат. Именно мои дискотеки давали мне возможность заниматься любимым делом: я писал песни для группы «Город», где был солистом, выступал в рок-опере «Иисус Христос — суперзвезда» (Иуда), в рок-опере «Улица» (металлист), в джаз-рок-операх «Пир во время чумы» (Вальсингам), «Офелия» (Гамлет) — масштаб был впечатляющим.

— Тем, кому за 40, скорее памятны ваши интерпретации мировых хитов. Я имею в виду «ВДНХ», «Братец Луи», «Макарена», «Какой тяжелый день». Как вы сегодня воспринимаете эту часть своего творчества?

— Видите ли, важно не то, как я отношусь к своим песням, а то, как их оценивает мой зритель. Сам к своим песням отношусь с улыбкой аксакала, который сидит на горе и смотрит, как внизу резвятся молодые барашки. Смотрю с удовольствием и радуюсь. К ним, к этим песням, я шел вполне целенаправленно: сначала скрипка, потом эстрадно-цирковое училище, затем театральный институт. Я шел именно в эту профессию. Не желая становиться драматическим актером, я готовился к эстрадной сцене. Мои друзья, сопровождавшие меня ранее по жизни, разбиравшиеся в литературе, ценившие высокое искусство, скептически относились к моему дискотечному творчеству, что, впрочем, не мешало им плясать, отмечать праздники и развлекаться под мои песни. Во мне, как в домино, есть черное и белое. Будем считать, что дискотека — это что-то простое, черное. Но черный — очень красивый цвет, без него палитра немыслима.

— Почему вы просто не переводили западные тексты для песен?

— Если бы я стал переводить те тексты буквально, они были бы неинтересными. Текст в такой песне должен быть простым и доходчивым. Если мы начнем переводить тексты «Битлз», мы просто плеваться начнем — их можно только петь! Поэтому я посчитал, что «Юра — вумен, Вася — мэн, это щас не феномен» гораздо музыкальнее и по смыслу точнее, чем в оригинале, перевод которого не ложится в музыкальную канву песни. «Ты мой хлеб, моя соль» — по звучанию близко к оригиналу, но имеет отличную смысловую нагрузку, что не мешает сделать эти строчки шлягерными. Там и стеб есть, и ирония. Официальные тексты песен середины восьмидесятых набили оскомину и вызывали раздражение. В данном случае это была пародия на плохие советские тексты. Но русский язык в поп-музыке еще и должен был звучать! Это вам не музыкальный итальянский язык, не джаз-роковый английский со множеством удобных для пения гортанных оборотов. А в русском очень много не музыкальных согласных и буквосочетаний. Все эти «ч-щ», «стр», «откр» и «взм» мешали вокалистам, и мне приходилось их смягчать, сглаживать, перекраивать для более удобного пения. В данном случае подстрочный перевод не нужен, он мешает. Он нужен в шекспировской пьесе, где переставлять местами гамлетовский монолог чревато провалом — уйдет весь смысл. То есть мне не нужен был точный перевод «Модерн Токинг», я пытался придумать совершенно другую историю, актуальную и понятную моему времени.

— Кого вы сами слушаете?

— Обожаю Стинга, Стиви Уандера и «Пинк Флойд». Считаю их не просто музыкантами, а архитекторами современной музыки. С большим пиететом отношусь к Андрею Макаревичу, потому что думаю, что он абсолютно органичен в отечественной рок-музыке, которую он сам и создавал. По-прежнему люблю группу «Воскресение». Это не мешает мне преклоняться перед Моцартом, Вивальди и Верди. Я плачу, слушая Чайковского и Шопена (это мои любимые мелодисты). Меня цепляют талантливые произведения в любом музыкальном направлении, как в поп-музыке, так и в джазе и роке. Мне не важен стиль произведения, мне важен художник, который создает нужное настроение, доказывает своим талантом право на существование его детища. Я ценю не столько исполнителей, сколько авторов. Если на сцене группа, которая классно исполняет чьи-то песни, я им похлопаю, но если солист группы — их автор, пусть даже он не супер какой особенный вокалист, для меня это гораздо важнее, потому что это он «отец» того, что он демонстрирует, и я аплодирую ему.

— Давайте поговорим о популярном телешоу «Три аккорда», в котором вы участвовали. На мой субъективный взгляд, каждому артисту, который выходит на эту сцену, приходится вновь доказывать свою профпригодность. Что вам дает этот проект?

— Съемки пятого сезона закончились, и пришла пора пожинать плоды полугодовой работы. Я совершенно с вами согласен, надо все время доказывать, что ты еще не сдулся, что еще что-то можешь. Но для меня не это главное в этом проекте. Я исполнил на «Трех аккордах» десять песен, и они все совершенно разные! Я и вор в законе, я и мент, и приемщица стеклотары, бомж, сумасшедший, и капитан подводной лодки. Очень разные актерские образы. Очень разные вокальные истории. При этом в проекте тебе аккомпанирует прекрасный оркестр. Там живой звук. Супербалет. Классная телевизионная картинка — в общем, команда «Трех аккордов» с Первого канала — мечта любого артиста. Скажу честно, я был увлечен этой работой и погружался в нее с полной отдачей. И только зритель сможет определить, кто был лучший. Для меня было важно, справлюсь или нет, есть ли порох в пороховницах. Местами вроде бабахало...

— Меня приятно удивила композиция этого года «Бронзовые сны», на которую снят яркий клип. Как она создавалась и что вы хотели донести до слушателя?

— Это трагическая история. Я всю свою жизнь дружил с Олегом Парастаевым, который написал эту песню. Я песни других композиторов и поэтов уже много лет не пою, исполняю только свои. Но в июле этого года ушел из жизни Олег, автор легендарной песни «На заре». В тот момент, когда группа «Альянс» вернулась на сцену и начала набирать обороты популярности. И вот какая там сложилась ситуация. Сергей Арутюнов, прекрасный вокалист, который записывал песни с Олегом Парастаевым последние годы, прислал мне после смерти композитора версию песни Олега «Бронзовые сны». Я ему ответил, что сделал бы по-другому: «Пришли мне фонограмму, я тебе напою, как мне это видится». Он прислал. Я напел. Мой вариант услышала вдова Олега, которой моя демоверсия понравилась, и она попросила, чтобы этот вариант и остался. Затем появился режиссер — Миша Макаренков, который заявил, что это гениально и что он знает, как это снимать. Так и появился этот клип. Подобный музыкальный стиль для меня что-то новое, песня записана в стиле новой волны восьмидесятых. Там чувствуется «Дюран-Дюран» или «Депеш Мод». Блестящий мелодист Олег Парастаев всегда был ярким представителем этой культуры.

— Ваш последний альбом 2019 года «Мишура» — в нем полное смешение стилей, и тематически он очень разный, пестрое такое полотно...

— Вы совершенно правы. Я действительно очень пестрый человек. И в жизни, и в еде, и в одежде. Так и на диске встречаются и лирические, и философские вещи, а есть просто дискотечные. А придумал такое название, потому что за всей «мишурой» нашей жизни, за блеском незначительного, за неоновыми огоньками я хотел бы, чтобы слушатель разглядел что-то более важное, то, что меня на сегодняшний день волнует. Все песни написаны мною и за каждую подпишусь и, если надо, объясню, что, откуда и зачем растет.

— Знаю, вы любите не только музыку, но и литературу. Что сейчас читаете?

— Перечитываю «Анну Каренину». Приходит момент, и я раз в 5–10 лет снова перечитываю эту историю. И вновь все открывается по-другому. Нахожу в романе какой-то душевный покой, оттого что открываю все новые невидимые грани. Как и много лет назад, читаю и думаю: «Господи, как же я раньше этого не заметил! Как же раньше не понял!» Бывает, додумаешься до того, чего сам Лев Николаевич не напридумывал. Тут нужно перевернуться на другой бок и глотнуть чайку.

Последнее время все с большим трудом читаю что-то из современной литературы. Как-то не черпается «оттудова» ничего. Обычно с десяток страниц прочту — и завязываю. Не бывает же восемь страниц ерунды, а потом к середине книги вдруг смысл появится. Вряд ли. Так же смотрю и новое кино — с большим трудом. Минут десять. Дольше не выдерживаю. Отсутствие какого-либо смысла вгоняет в тоску. Раньше заставлял себя дочитывать, досматривать до конца — ну, надо потерпеть, там, наверное, что-то все-таки будет интересное. Теперь все по-другому — ну, нет у меня на это времени, жалко его на эту ерунду тратить. Лучше пойду погуляю. А вот классическая литература, как к ней ни обратишься, времени зря не потратишь. Почитал я тут давеча Шукшина. И должен сказать, что в этот раз сильно расстроился. Даже в самых смешных местах не хохотал. В этот раз мне показалось, что все это совершенно не смешно. А даже очень глубоко трагично. Просто рассказано Василием Макаровичем о жизни с таким юмором, с такой легкостью, дескать, несмотря ни на что, надо продолжать жить, господа-товарищи. Поэтому давайте стараться ко всему в этой жизни относиться с улыбкой. Как-то так...

В поднебесье на пределе,

Где главенствуют просторы,

Слушал я, как хором пели

Самолетные моторы...

Как они сбивались в кучу,

Как поочередь ревели,

Как тряслись, встречая тучи,

От тиши благоговели.

Вот и я такой породы:

Лишь поближе к тайне звездной,

Преклонюсь перед природой

От бессилья перед бездной...

Материал опубликован в № 11 печатной версии газеты «Культура» от 26 ноября 2020 года в рамках темы номера «Российская музыкальная индустрия: к чему привела технологическая революция».