Нильс ИОГАНСЕН

11.03.2015

Двести лет назад, в феврале 1815-го, низвергнутый император Франции Наполеон бежал с острова Эльба, где находился в «почетной ссылке». Уже спустя три недели он триумфально вступил в Париж. Так начинались знаменитые «Сто дней» Бонапарта. 

«Корсиканское чудовище высадилось в бухте Жуан!» — тотчас известила своих читателей некая парижская газета. «Людоед идет к Грассу!» — людей держали в курсе событий. «Узурпатор вошел в Гренобль!», «Бонапарт занял Лион». Изгнанник приближался, и тон заголовков сменился окончательно: «Его Императорское Величество ожидается сегодня в своем верном Париже!» — отрапортовало все то же издание. 

Победное шествие, уложившееся в считанные дни, казалось современникам настоящим чудом — посланные против Наполеона войска тот остановил, выйдя к ним в расстегнутом мундире: «Ну, кто из вас хочет стрелять в своего императора?» Солдаты во главе с генералами сразу перешли на сторону корсиканца. 

Интересно, что и сегодня, рассуждая о последнем взлете Наполеона, историки зачастую жонглируют подобными восторженными картинками. Между тем они не могут внятно ответить на элементарные вопросы. Почему после отречения в 1814-м этого опаснейшего человека определили «отдыхать» на острове в десяти километрах от побережья Италии? Почему ему были оставлены возможность сноситься с бонапартистами, личный флот в составе десятка вымпелов и около 2000 солдат из легендарной, закаленной в Египте, Альпах и посреди русских снегов «Старой гвардии»? Почему, наконец, в Париже ключевые посты в армии и полиции продолжали занимать его протеже?

«Когда решался вопрос о месте ссылки, Бонапарт еще оставался императором. И мужем Марии-Луизы — дочки императора Австрии Франца I. То есть членом европейского «сообщества» королевских династий. Именно поэтому победители поступили с ним так мягко», — поясняет доктор исторических наук Александр Чудинов. В общем, складывается впечатление, что низложенного властителя отправили не в полноценное изгнание, а на скамейку запасных. 

Вчерашние союзники уже в начале 1815 года оказались на грани войны, и вполне возможно, что таланты корсиканца еще могли кому-либо пригодиться. В любом случае, для Англии и Австрийского дома он был хорош именно под боком, в виде идеального жупела, которым можно было пугать Европу или давить на Бурбонов, сменивших его на французском троне.

Так или иначе, но в мягких условиях ссылки сам суеверный корсиканец усмотрел улыбку Фортуны. Наблюдая со своего острова за Венским конгрессом, где в яростных переговорах сшиблись лбами страны-победительницы, Бонапарт, конечно же, многое передумал. К этому моменту он уже отдавал себе отчет, что его главной ошибкой был русский поход 1812 года. Действительно, стратегических предпосылок к нему не было. Более того, Наполеон неоднократно предлагал Александру I «разделить мир». А непримиримым геополитическим врагом Франции по-прежнему оставались англичане. Однако Континентальная блокада, посредством которой Париж намеревался лишить Лондон рынков сбыта, требовала единства Европы. Русские при этом оставались единственным крупным государством из непокоренных — несмотря на формальное присоединение к блокаде, мы продолжали торговать с Англией, поставляя ей лес, пеньку, хлеб, получая взамен «колониальные товары»: чай, кофе, табак. 

Наполеону ничего не оставалось, как силой оружия «включить» Санкт-Петербург в антибританскую политическую орбиту. Вот почему и воевать с нами он надеялся недолго, и уж точно не собирался биться на уничтожение или идти вглубь России — здесь аналогии с гитлеровским нашествием не выдерживают никакой критики. Изначально Наполеон хотел в приграничных сражениях нанести поражение русской армии, чтобы навязать царю свою волю. Известно, что в течение войны Наполеон несколько раз делал мирные предложения, которые остались без ответа.

А теперь снова перенесемся в февраль 1815-го. Отплывая с Эльбы, Наполеон уже четко понимал: главная задача — не допустить вольного или невольного сближения Англии и России. 

И вскоре судьба сделала ему второй подарок. В парижском дворце, спешно покинутом Бурбонами, Наполеон нашел секретный договор Англии, Франции и Австрии, которые уславливались, что объявят войну своим вчерашним союзникам русским и пруссакам, если те откажутся выводить войска из Польши. Недолго думая, Бонапарт переслал документ Александру. Русский император, однако, не оправдал надежд французского. Показав себя то ли романтиком, то ли рыцарем, Александр, на глазах иностранных дипломатов, бросил эти бумаги в печь.

И вновь страх перед гением Наполеона кинул крупнейшие государства Европы в объятия друг друга. Бонапарту ничего не оставалось, как успеть разбить их поодиночке. И надо сказать, шансы были. «В стране наблюдался патриотический подъем — армию пополнили тысячи французов, вернувшихся из плена, а деревня дала новый призыв резервистов. Добавим сюда самую передовую по тем временам артиллерию, организацию военных частей и умение в сжатые сроки проводить мобилизацию», — говорит член «Изборского клуба», историк Андрей Фурсов.

Впрочем, наполеоновские «Сто дней» действительно заслуживают внимания как этакий парад взаимоисключающих случайностей. Будто невидимый дилер, сдавая Наполеону шикарные карты, в решающий момент подыгрывал соперникам. Именно случай решил судьбу кампании и, без преувеличения, определил историю человечества на десятилетия вперед.

…В июне 1815 года Наполеон выдвинулся в Бельгию против спешивших на соединение английской и прусской армий (австрийцы собирали свои полки за Рейном, русские уже начали движение на запад из Польши). Бонапарт «16 июня при Линьи нанес поражение прусской армии и приказал корпусу маршала Э. Груши (33 тыс.) преследовать ее. Груши действовал нерешительно, а 18 июня не подошел к Ватерлоо на помощь французской армии», — объясняет Большая советская энциклопедия причину поражения Наполеона. Иными словами, виноват конкретный французский военачальник — Эммануэль Груши. Считается, что его корпус «потерялся», в то время как потрепанная, но не уничтоженная прусская армия, совершив обходной маневр, поспела к месту битвы англичан и французов, обрушившись на последних с фланга. 

В своих мемуарах полковник барон Жан-Батист Антуан Марселен де Марбо, командовавший при Ватерлоо французской разведкой, пытался докопаться до истины. «...Вышеизложенные факты привели меня к убеждению, что император ждал на поле битвы при Ватерлоо корпус маршала Груши», — писал де Марбо. Но что-то произошло помимо воли великого полководца.

Среди ряда версий есть и такая. «В тот момент, когда решался исход битвы, биржевой спекулянт Натан Ротшильд начал сбрасывать французские бумаги и спешно скупать британские. Телеграфа тогда не было, радио тоже, поэтому знать о том, что происходило в Бельгии, он не мог. И ударь Груши в спину англичанам, они были бы разбиты. Но он не пришел, не ударил. Потому что сам Ротшильд заплатил французу за предательство, чтобы тот не привел на поле боя свой корпус. Маршала Нея расстреляли вскоре после Ватерлоо, а Груши уехал в Америку, потом умер своей смертью много лет спустя, очень богатым человеком», — говорит историк и писатель Николай Стариков.

К этой же мысли склонялся на закате своих дней и сам Наполеон. «Если бы не дезертирство предателя, я разгромил бы врага в начале кампании. Я сокрушил бы союзников в Линьи, если левый фланг повиновался бы мне. Наконец, я разбил бы их в Ватерлоо, имея под рукой правый фланг», — писал император, на сей раз сосланный на «край Ойкумены», на далекий остров Святой Елены в Южной Атлантике. Впрочем, даже здесь император оставался самым опасным человеком для королевских домов старой Европы. Прожил он недолго, скончавшись в 1821 году в страшных муках: уже в ХХ веке в его останках, перенесенных в парижскую усыпальницу Дома Инвалидов, был обнаружен мышьяк...