Ксения ВОРОТЫНЦЕВА

17.01.2023

Выдающийся художник сумел объединить вокруг себя совершенно разных авторов — от Михаила Ларионова до Федора Федоровского.

Константин Коровин — художник с яркой индивидуальностью: известно, что он открыл для себя импрессионизм, не зная французских образцов, и писал — несмотря на все превратности судьбы — истово и радостно, как жил. Мастер признавался: «Я любил солнце, радость жизни, цветы, раздолье лугов», и эта полнота бытия выплескивалась на его полотна. При этом Коровин, несмотря на самобытность, не был гением-одиночкой: у него хватало последователей и учеников, ставших совершенно разными авторами. В этом смысле Константин Алексеевич напоминал другого большого мастера той эпохи: Илью Репина. Несмотря на огромный авторитет, Илья Ефимович бережно относился к талантам своих подопечных. И утверждал: «Идите своим собственным путем, ищите свой почерк, не подражайте никому, искусство не терпит трафарета». Недаром у него учились такие разные мастера, как строгий и требовательный Серов или дикий, импульсивный Николай Фешин. В этом — большое сходство Коровина и Репина как менторов, педагогов, хотя первый и упрекал второго в литературщине и ложном пафосе: «Заслушался могучий Репин-живописец фальшивой дудки гражданских плакальщиков. Ему казалось, как стольким русским «идейным» художникам, что главное в живописи не «как», а «что», и в этом «что» должна быть помощь «страдающему брату», гражданский протест. Так-то усомнился Репин и в Чинквеченто, и в Ватикане, заодно признав рыночным «ажиотажем» и барбизонцев, и импрессионистов».

Пожалуй, главное, что Коровин сумел привить своим последователям — любовь и внимательное отношение к цвету. Каждый по-своему распорядился этим знанием, о чем рассказывает выставка «Константин Коровин и его круг. Москва — Париж» в выставочном зале Дома русского зарубежья имени Александра Солженицына, организованная совместно с галереей «Веллум». Идеолог и куратор проекта Любовь Агафонова не в первый раз обращается к фигуре Коровина и рассказывает о нем как о художнике, собравшем вокруг себя ярких, непохожих авторов. Ведь вся история живописи — не одиночные имена, а вопрос взаимных влияний. Например, Коровин с любовью вспоминал Алексея Саврасова — одного из основателей русской пейзажной школы, учившего студентов, что нужно чувствовать природу, видеть ее красоту. Этот совет Константин Алексеевич пронес через всю жизнь. И неважно, писал он сочные крымские розы, залитый ночными огнями Париж или создавал свои знаменитые ноктюрны: женские фигурки в вечерних интерьерах. Он утверждал: «У меня нет направления и нет моды — нет ни импрессионизма, ни кубизма, никакого изма. Это я, это мое пение за жизнь, за радость — это язычество. Оттого-то я люблю... искусство, дружбу, солнце, реку, цветы, смех, траву, природу, дорогу, цвет, краску, форму, и в театре я сделал праздник глаза и поэзию — картины ноктюрна, почти романс, почти музыку».

Ближе всех по живописной манере к Коровину оказался Георгий Лапшин — художник, окончивший Строгановку и никогда не учившийся у Константина Алексеевича. Тем не менее его сочная пастозная живопись и свободный мазок напоминают южные работы мэтра. Тем более, сам Лапшин, эмигрировавший в 1922-м и осевший во Франции, с удовольствием писал морские виды — напоминавшие те, что открывались с коровинской дачи «Саламбо» в Гурзуфе. Были, впрочем, ученики, радикально разорвавшие с традицией учителя — или, по крайней мере, ушедшие в сторону, как, например, Михаил Ларионов. Их пути пересеклись в Московском училище живописи, ваянии и зодчества, где Ларионов учился в 1898—1910-х. Здесь же будущий лидер русского авангарда встретил Наталью Гончарову. Работы знаменитой четы художников можно увидеть на выставке: в частности, библейские сюжеты Гончаровой или эскиз костюма, исполненный Ларионовым, много лет сотрудничавшим с театром.

А вот Сергей Виноградов был не учеником, но соратником Коровина, в том числе — по импрессионистическому методу, с которым не расставался до конца своих дней. При этом Виноградов еще выступал и как арт-консультант: именно он привил братьям Морозовым интерес к коллекционированию — так в Россию попали вещи Моне, Ренуара, Дега, Ван Гога. В 1923 году мастер уехал за границу — готовил огромную выставку русских художников в США — и на родину уже не вернулся.

Остался верным импрессионизму и коровинский ученик Сергей Герасимов, хотя его считают одним из столпов соцреализма. В ранних вещах Герасимов даже немножко баловался кубизмом, однако впоследствии создал ряд эталонных советских работ, самая знаменитая из которых — «Мать партизана». Тем не менее свободный широкий мазок и тонкое понимание цвета характерны и для его поздних картин. А некоторые — как показанная на выставке «У «Динамо». Вечер» — прямо отсылает к сумеречным ноктюрнам Коровина. Среди других авторов из орбиты Коровина — задумчивый Роберт Фальк и воздушный Петр Вильямс, пряный Алексей Исупов и элегантный Александр Шевченко, создатель кремлевских рубиновых звезд Федор Федоровский... А еще — фигуры совсем близкого круга: Михаил Нестеров, оставивший трогательные воспоминания о Константине Алексеевиче. Сын мэтра — Алексей Коровин, ставший инвалидом после несчастного случая (попал под трамвай): трагедия, перевернувшая жизнь художника. Коровин-старший иногда работал в тандеме с сыном, который, как считает исследователь Ольга Атрощенко, даже делал копии работ отца, что несколько осложнило атрибуцию произведений Константина Алексеевича. Есть и творения брата Константина Коровина Сергея, тоже художника — увы, скоропостижно скончавшегося в 1908 году. Еще одна трагедия в жизни блистательного, купающегося во всеобщей любви «Костеньки» — и такой контраст к его яркой радостной живописи.

И, конечно, представлены работы ближайшего друга и своеобразного alter ego Коровина — Валентина Серова: серьезного, мрачного, говорившего «Однако какая же тоска — людская жизнь!». Сложно представить более разных по характеру людей, однако их картины в чем-то глубоко созвучны. Они дружили вплоть до смерти Валентина Александровича, и Коровин писал о своем рано ушедшем товарище: «Угрюмый и задумчивый Серов в душе своей носил удивительный юмор и смех. Он умел подмечать в самых простых обыденных вещах их оригинальность и умел так их передавать в своих рассказах, что они облекались в невероятно смешную форму. И потом его определения долго повторялись в среде его знакомых, становились крылатыми словами; смех его зол и остер и обнажал те отрицательные стороны наблюдаемых им людей и явлений, которые все мы часто совсем не замечаем. Смех его был чрезвычайно тонок. И только большой художник мог так подмечать особенности людей. Нам случалось часто бывать втроем — Серову, Шаляпину и мне. И я бывал главным предметом его шуток. Какие милые, какие были тонкие эти шутки. От них еще вырастала моя любовь к нему».

Выставка работает до 23 марта.

Фотографии: Александр Авилов / АГН «Москва»