Анна ЛЮШАКОВА, Санкт-Петербург

14.12.2022

В общественном пространстве «СреДА!» в Санкт-Петербурге прошла художественная выставка-продажа, благотворительная акция для сбора помощи больницам Донбасса. Уже в третий раз ее проводит арт-объединение «После иконы» — сообщество художников, для которых патриотизм проявляется не на словах, а в действии.

О том, как христианское искусство реагирует на новые вызовы, какие проблемы в культуре обнажила спецоперация России на Украине, и как преодолеть сложившийся кризис, мы поговорили с основателем арт-движения «После иконы», куратором выставок Антоном Беликовым.

— Движение «После иконы» — молодое объединение, возникшее несколько лет назад. Расскажите, что послужило импульсом для его создания, в чем его идея?

— Идея состоит в том, что в истории нашего русского искусства был большой великий период, связанный с иконой. Не только в искусстве, но и вообще, если угодно, в духовной жизни. Этот период закончился. Мы живем в эпоху после иконы, у нас соответствующая духовность, соответствующая культура, если угодно, посткультура. Мы живем сейчас в эпоху «постиконы», и все искусство, сегодня существующее, в каком-то смысле всё — «постикона». Мы не можем отвергнуть того факта, что в нашей истории была икона, но мы потеряли способность понимать, что это такое, уметь с ней обращаться, уметь создавать настоящие иконы, а не имитации. Наша нынешняя культура — это как пустой футляр от скрипки, она хранит воспоминания о великом, что когда-то было, но сейчас уже мы имеем пустую форму.

— В названии движения, в работах художников, его объединяющих, с одной стороны, усматривается сохранение традиций христианского искусства, с другой — переосмысление, новый взгляд. Работа с христианской, да и любой религиозной темой требует от художника большой ответственности. Мы знаем, как легко могут быть задеты сегодня чувства верующих и как болезненно могут быть восприняты разного рода экспериментальные вещи. Вспоминается случай, когда люди вызвали полицию из-за скульптуры Ильи Гуреева в Москве. Сталкиваетесь ли вы, как куратор выставок, с непониманием, критикой? Как к вашим проектам относятся представители церкви?

— Ситуация очень простая. Во-первых, история со скульптурой Ильи Гуреева — это полнейший беспредел со стороны чиновника. Не люди там вызвали полицию. Там какой-то чиновник, оказавшись на территории частной галереи, просто пригнал на частную территорию строительную технику и снес скульптуру. Сама эта история отлично иллюстрирует другое. Я отлично знаю Илью Гуреева, он религиозный человек. Мне интересно в этой связи, чем чувства верующих, например верующего чиновника, который вызывает бульдозер, чтобы снести скульптуру, тоньше и ранимей религиозного чувства скульптора и художника, и не просто скульптора и художника, а преподавателя академии Глазунова и так далее.

У нас вот эти мистические представления об оскорблении чувств верующих маскируют топорную глупость чиновников. Поэтому нет, я не боюсь никого оскорбить, мне вообще все равно. Я свои долги имею не перед священниками, не перед какими-то из полицейских отчетов взятыми оскорбленными верующими. Я свои счета имею перед Богом, и как могу их выполняю. У меня большой перед ним долг, я его за оставшиеся годы своей жизни пытаюсь отдать. Вот и все. Поэтому мне совершенно безразлична критика, непонимание и все такое прочее. Что касается отношения церкви, на одной из наших выставок был, например, Святейший Патриарх, а другие наши выставки люто критиковали представители разных христианских институций, например Свято-Тихоновского института. Даже специальную конференцию собирали против нас.

А в Питере нас, например, горячо поддерживают. Из Лавры мне многократно звонили студенты-иконописцы и говорили: «Мы, конечно, так не будем делать, как вы делаете, но нам это очень интересно, для нас это отправная точка для нашего собственного рассуждения». Вот, наверное, это — самое главное. Самое главное, чтобы человек, глядя на те объекты и те вещи, которые мы делаем, задумался. Задумался и начал делать что-то свое, а не тупо по калькам копировать, как это делают современные иконописцы. Вот это важно. Важно, чтобы человек задумывался, размышлял и был свободен. Христианство — это религия свободы, а не религия депрессивной покорности. К этому мы хотим двигаться и идти.

— А как вы для себя определяете ту грань, за которую не должен переходить художник, работающий с христианской темой?

— Я отвечу просто. Люби Бога и делай, что хочешь. Вот и все. Если ты по-настоящему любишь Бога и устремляешь свою волю ко Всевышнему, то у тебя не будет получаться глум, у тебя не будет получаться фальшь, ирония, постирония и постпостирония. У тебя будет получаться что-то свое, серьезное, свой личный диалог с Богом. Вот и все. Для меня вообще художественная деятельность это форма молитвенного общения со всевышним. Вот так.

— «После иконы» — одно из немногих, если не единственное арт-объединение в нише современного искусства, которое бескомпромиссно отреагировало на вызовы, возникшие в связи с проведением СВО. Деятели культуры преимущественно отстраняются от этой темы. Я знаю, что у вас были сложности с поиском площадки для проведения акции... Сегодня проводите уже третью выставку для сбора средств больницам Донбасса. География художников-участников благотворительной акции растет. Расскажите об этих людях, о вашей гуманитарной миссии, поездках в Донбасс.

— Во многом проект «После иконы» начался с моей поездки в Донбасс. В 2015-2016 году, когда я там в разбитой украинской артиллерией школе в поселке Зайцево сделал страстной цикл. Это был в чистом виде стрит-арт. Именно там у меня родилось это ощущение, что мы, с одной стороны, стоим на руинах великого огромного прошлого, и нам не вернуть его обратно. Вот эти все попытки реставрации, реконструкции... вернуть прошлое невозможно. С другой стороны, в нас сегодняшних заложено зерно будущего. Собственно, с этого все и началось. Я искренне убежден в том, что новая Россия начинается там. С тех пор я езжу туда и довольно регулярно. Мы помогаем больницам и фельдшерским пунктам на новых территориях настолько, насколько мы можем. Собираем деньги, проводим выставки. К нам присоединилась Казань, там выставка пройдет 15 января. Художники дают бесплатно свои работы, мы их продаем на площадках, которые удается добыть, и деньги с этих продаж поступают в больницы Донбасса.

Принципиальным для меня моментом является адресность помощи. Мы не просто кому-то там абстрактному перераспределяем эти деньги, нет. Мы действуем иначе. Для нас очень важен человеческий момент. Мы, получив деньги, сами закупаем медицину, сами ее везем, сами ее передаем из рук в руки, публикуем отчеты. Те, кто участвует в наших мероприятиях, заведомо точно знают, что пожертвованные деньги за картины действительно будут использованы для помощи реальным людям и реальным врачам. Для нас еще очень важен такой момент, что мы помогаем медицинским учреждениям, потому что медик в каком-то смысле похож на художника, похож на священника тем, что ему не важна национальность, ему не важно, на каком языке человек говорит, они помогают и русским, и украинцам, и евреям, и татарам. Мы все состоим из мяса и души. Врач лечит мясо, чтобы оно не страдало и не мучило душу. Что касается отстранения людей культуры, я скажу так, что я изначально нахожусь в такой ситуации, что терять мне нечего. Я за помощь Донбассу и реальную зафиксированную свою позицию еще тогда, в 2015 году, был уволен и потерял возможность преподавать. Меня уволил замечательный ректор Суриковского института, который сейчас сидит тихо, как мышь под веником. С тех пор мне терять нечего, моя позиция зафиксирована, я живу так, как считаю нужным и правильным.

Другой Родины у меня нет, я помогаю так, как могу, пытаясь остаться в границах человеческих и христианских. Если наступит какой-то момент, когда гуманитарной деятельностью не обойдешься, значит я буду действовать как-то по-другому, но в любом случае я буду стоять за свою страну, и никаких других вариантов в жизни для себя не вижу. А трýсы... История не запоминает трýсов, история запоминает людей, которые верят во что-то и действуют сообразно этой вере.

— Мне кажется, что в том числе отсутствие сплоченности культурного фронта и слабый отклик представителей культуры на происходящее в Донбассе приводят к решениям «сверху». Мы видим, что Минкультуры сегодня формирует агитбригады для поддержки воюющих ребят. В условиях, когда общество в подавляющем большинстве редко вспоминает о духовных ценностях, а лидерами мнений являются заработавшие легкие деньги разного рода блогеры, государство пытается влиять на эту ситуацию — формируют списки рекомендованных тем для кинематографистов, издается указ о сохранении духовно-нравственных ценностей... Как эти документы будут воплощаться в жизнь и насколько органично, у многих, мне кажется, может вызвать сомнения. Как вы относитесь к такого рода решениям, и в целом к регулированию государством культурной сферы? Считаете ли вы эти меры необходимыми, достаточными? Должен ли художник, который кормится с руки государства, быть свободным в своих творческих исканиях?

— Давайте начнем с начала. О каком государственном регулировании может идти речь, если у нас регулярно проводятся антигосударственные, антинародные выставки в разных фоундациях, более или менее частного, а отчасти и государственного характера. У нас в столице центральные художественные институции возглавляются людьми, чья позиция очевидна для всех. И если говорить об иных художественных вузах, там также люди занимают абсолютно антигосударственную позицию и ее с удовольствием транслируют студентам. Это первое. А вторая часть вашего вопроса — по поводу того, может ли художник быть свободным, находясь на госфинансировании — я вам так скажу: в России не существует на сегодняшний момент свободного арт-рынка. Более того, этого рынка никогда не существовало. В России все искусство содержится так или иначе за счет государства, просто в некоторых случаях между государством и художником существует некая промежуточная институция, а в других это напрямую государственная институция, поэтому весь художественный процесс, который в нашей стране существует, находится в государственных руках и никак иначе. Или в том же самом кинематографе, где просто последовательно снимались антигосударственные, антинародные, антинациональные, если угодно, агитки все последние 30 лет регулярно за государственный счет.

От того, что самые отмороженные художники, занявшие антироссийскую позицию, уехали, ситуация не изменилась, потому что их кураторы остались. Вы посмотрите на составы жюри арт-премий, всяких грантовых структур и так далее. Там сидят люди, которые в них сидели всегда. Поэтому от того, что какой-то конкретный злодей уехал, ничего не изменится, сейчас ему на смену воспитают нового. Там нужно менять все в основе, управленческие структуры, которые насквозь пронизаны людьми, кстати, надо сказать, идейно антирусскими, идейными противниками нашего государства. С этими людьми надо прощаться. И тогда, когда мы с ними попрощаемся, нужно думать о создании институций, которые будут воспитывать вменяемое искусство. Речь не идет о том, чтобы оно было прогосударственным, сервильным, оно должно быть нормальным. Мы можем спорить о том, нравится нам государство или не нравится, нравится нам власть или не нравится, но мы должны понимать, что мы здесь, живущие на одной шестой части суши, все пассажиры Ноева ковчега, и, если он утонет, мы утонем вместе с ним. Художник должен это понимать, это понимание ему должно внедряться при помощи образования, премий, институций и так далее. Когда я, регулярно подаваясь на гранты, премии в Москве получаю ответ: «Антон, да ты чего? В России под русский, тем более под христианский проект не получишь грант никогда!». Я это слышал напрямую. С тех пор мало что изменилось. Поэтому весь, например, проект «После Иконы» у него вообще внешнего финансирования нет, я сам его финансирую из своего кармана. Вот и все. Когда оказывается, что культура оказалась в глубочайшем кризисе, неожиданно оказывается, что наиболее заметный христианский проект в области искусства все это время делался на коленке энтузиастами. А финансировались кто? Ну, посмотрите лауреатов премий с многомиллионными бюджетами. Помимо всего прочего, ощутимо зрим демонтаж художественного образования, исполняемый руками чиновников, мы видим это. Зачем это делается — другой вопрос.

— Если бы обладали полномочиями, как бы вы решали эту проблему и проблему влияния «западных ценностей» на молодежь, необходимости обращения к родной культуре?

— Я считаю, что ответ на этот вопрос очень простой. Чтобы исправить ситуацию, нужна полная вертикаль коммуникаций с обществом. Что я имею в виду, говоря «вертикаль»? Мы должны понимать, что искусство сегодня — это индустрия. То есть для того, чтобы на нее влиять, недостаточно иметь, например, учебное заведение. Для этого надо иметь достаточно сложную вертикаль, состоящую из учебного заведения, пула людей и изданий, пишущих об искусстве, несколько площадок, которые в состоянии это искусство выставлять и финансирующих это структур. Такая система, если в ней будет изначально сформировано руководство с правильными ценностями и грамотными нравственными ориентирами, будет в состоянии влиять на всю конфигурацию, потому что победа наших оппонентов, абсолютно заполонивших информационное и культурное пространство за последние 30 лет, базируется на полном контроле над дискурсом. Когда либералы, условно говоря, контролируют всю культуру целиком, они имеют возможность навязывать и говорить: «Слушайте, мы и есть культура, другой нет!», и общество покорно с этим смиряется. Как только возникает хотя бы вот такая маленькая вертикаль, состоящая из нескольких структур, продвигающих другую позицию, вот эта монополия либералов на дискурс начинает рушиться. И как только она рушится, у них становится совсем плохо. Почему? Потому что они утрачивают главный аргумент — «мы и есть культура».

Когда оказывается, что есть и другая культура — есть интересная музыка, есть интересные художники, есть интересные режиссеры, есть интересная мода, основывающаяся на русских мотивах. Я прямо сейчас готовлю проект, опять же из собственного кармана финансирую его, который называется «Русский стиль», где как раз мне интересно провести такую инвентаризацию того, а чем, собственно, является не казенная, а именно вот эта серьезная по-настоящему глубокая русская культура, формировавшаяся под спудом последние 30 лет. Я рассчитываю выйти на реализацию проекта «Русский стиль» к лету, может быть, к осени. Но, собственно, опять же, это такая культурная партизанщина. Если государство хочет действовать, то оно должно действовать системно. Бессмысленно дать какой-то кусочек кому-то одному. Можно дать один толстый журнал или одну передачу Захару Прилепину, но от этого дела в литературе не исправятся. Можно дать финансирование какому-нибудь одному рэп-проекту про Донбасс, но от этого дела в музыке не исправятся, потому что нужна вертикаль — тематическое образование плюс пишущие об этом люди, информационные каналы, выставочные площадки, финансирующие и организующие это структуры. Вот тогда система будет работать. Более того, если создать один такой кластер, то дальше его можно будет тиражировать на пространство любого города в стране. Можно будет перемещать этот дискурс произвольно по всей стране. Но действовать нужно с умом. А не вот так, как обычно делается: давайте вкинем деньги в патриотическое искусство — в Надежду Бабкину и в блины на лопате. На мой взгляд, уже понятно, что государство может купить любое количество «газмановского патриотизма», но он не работает. Людям неинтересно. Сейчас нужно действовать умнее, тоньше, а главное — все время помнить о том, что русская культура — это высокая культура, это культура, опирающаяся на фолк во многом, как и любая другая культура, но это высокая культура с классической музыкой, классической литературой, архитектурой, живописью, кинематографом. И именно в этом качестве русскую культуру нужно утверждать, именно в этом качестве русскую культуру нужно продвигать.

Фотография на анонсе: Дмитрий Коробейников / ТАСС.