В музее «Новый Иерусалим» проходит выставка «Младшие Брейгели и их эпоха». Она позволяет увидеть, как медленно и неотвратимо большое искусство меняет свой взгляд на жизнь.

Мы давно отвыкли от того вида назидательного и метафорического мышления, которое было свойственно Средневековью и Ренессансу. Оно кажется нам простодушным и мало применимым к жизни. Постмодерн предпочитает метафоре аналитику и старательно поддерживает собственную репутацию самого умного культурного движения в истории человечества. Однако магия простодушия в сочетании с талантом, как показывает опыт, может быть куда сильнее холодного рационализма. Именно такой вывод можно сделать на выставке в «Новом Иерусалиме» «Младшие Брейгели и их эпоха. Нидерландская живопись золотого века из коллекции Валерии и Константина Мауергауз».

Дружное, талантливое и плодовитое семейство Брейгелей целый век (примерно с 1550 по 1650 год) находилось в центре внимания тогдашних любителей живописи. В истории фламандского, а потом и голландского искусства они составили целую эпоху. Начало династии положил великий Питер Брейгель Мужицкий, имевший обыкновение изображать сценки из сельской жизни, за что и получил свое грубоватое прозвище (есть версия, что он и сам происходил из крестьян). За ним последовали два его сына, а затем еще трое внуков. Семейство свято блюло художественное наследие основателя рода и много десятилетий стояло во главе гильдии Святого Луки — главной художественной мастерской Антверпена XVI–XVII веков. Дети и внуки Брейгелей женились на дочерях коллег по художественному цеху, таким образом скрещиваясь с другими славными фамилиями живописцев. В общей сложности на протяжении столетия дом Брейгелей породил примерно дюжину знаменитых художников, что теперь составляет немалую проблему для экспертов. Ужас в том, что все Брейгели честно популяризировали фамильное творчество и в массовом порядке копировали друг друга. Только одной работы знаменитого Питера Брейгеля Старшего «Зимний пейзаж с ловушкой для птиц» известно 127 копий, причем 45 из них оставил его сын Питер Брейгель Младший. Понятно, что главная проблема Брейгелей, оставшаяся в наследство искусствоведам, — это атрибуция работ. В этом смысле коллекция Мауергаузов сомнений не вызывает. Она собиралась в течение 15 лет на ведущих европейских аукционах «Сотбис»  и «Кристис». Процесс установления авторства часто занимал многие годы. Зато теперь можно не сомневаться — перед нами действительно младшие Брейгели. 

Мауергаузы среди российских коллекционеров явление нетипичное. «Эта чета московских коллекционеров, как и многие, начинала с увлечения русской живописью, - рассказывает куратор выставки искусствовед Вадим Садков. — Однако они пережили очень сильную эволюцию своих эстетических пристрастий и переключились на произведения старых мастеров. Эта коллекция уникальна не потому, что входит в тройку лучших частных коллекций старой живописи в нашей стране. Она замечательна тем, что является самой целенаправленной. Если у двух других владельцев это набор первых имен, где представлены произведения разных эпох и школ, то здесь речь идет именно о произведениях младших Брейгелей и их традиции в широком понимании. Потому эта коллекция не только лучшая в нашей стране по своей цельности, но и входит в число крупнейших мировых частных коллекций в этой исторической нише». 

Мауергаузы уже выставляли часть своей коллекции 5 лет назад в небольшом зале ГМИИ им. Пушкина. Та камерная выставка (всего 29 работ) была чем-то вроде пробы пера. Коллекционеры впервые решились представить свои сокровища на суд зрителей. Надо сказать, что в русских музеях вообще нет Питера Брейгеля Старшего и почти нет его потомков. До появления Мауергаузов понятие русских Брейгелей просто отсутствовало. Успех выставки был гарантирован. Гарантирован он и сейчас. Если еще недавно светские ценители живописи с удовольствием ездили в Вену на выставку Брейгелей, то полтора часа на электричке от Москвы до «Нового Иерусалима» не крюк ради того, чтобы взглянуть на 70 роскошных работ XVII века. 

«Кто этот новый на земле Иероним Босх, умеющий и кистью и пером с таким искусством подражать игривым мыслям учителя, что даже иногда превосходит и его самого?» — писал фламандский поэт XVI века Лампсониус, имея в виду Брейгеля Старшего. Последний Босха в живых не застал, но был настолько очарован его работами, что многие годы ревностно их изучал. Он-то и передал своим детям этот фирменный «босховский» стиль — многофигурные композиции, где число героев может достигать сотен, а вся картина напоминать что-то вроде человеческого муравейника, плюс обязательная сюжетность и назидательность. Но если Босх опирался на библейскую мистику, то Брейгель Мужицкий ориентировался на современную ему жизнь фламандской деревни. Это породило тот «полный остроумия род живописи», который и стал основой для целого направления, существовавшего вплоть до середины XVII века. Впрочем, ни Питер Брейгель Младший (Адский), ни Ян Брейгель Старший (Бархатный, или Цветочный), великого отца почти не помнили. Когда тот умер, им было соответственно пять лет и один год. Но школа уже была. Чем оба одаренных ребенка и воспользовались. 

Питер взял на себя ответственность за популяризацию произведений отца. Его наследие — это сотни копий и вариаций на отцовские сюжеты. «Крестьянская свадьба», «Перепись в Вифлееме» — это все копии. Видна и особенность сыновней руки. Если отца отличала невероятная тонкость письма и то странное мерцание цвета, которое напоминало о подводном мире и его чудесах, то Питер Брейгель Младший куда более прямолинеен и в сюжетике, и в исполнении. Он часто упрощает исходную композицию отца, сокращает число персонажей. Его картины напоминают нечто вроде барочной мультипликации — у персонажей большие головы, точно у кукол, особая «крестьянская», то есть неуклюжая пластика, аффектированные жесты, выразительные лица, искаженные гримасами эмоций. Любовь Брейгелей к крестьянскому быту объяснялась вовсе не стремлением к реализму и не скорбью о тяготах крестьянской жизни. 

«В крестьянах в те времена видели прежде всего детей природы, которые демонстрируют своим поведением необузданные страсти, ну и, естественно, вызывают насмешки горожанина, — говорит Вадим Садков. — Художник глядит на крестьян с точки зрения горожанина. Он типичный бюргер. Он показывает чувства, не сдержанные правильным воспитанием. Здесь с одной стороны, исследование человека, а с другой — ирония». 

Ян Брейгель Старший (вообще-то он младший сын своего отца, но так как породил следующего Яна Брейгеля, Младшего, то пришлось брать это прозвище) совершенно другой. Он был более самостоятелен и куда тоньше брата в живописной манере. Именно этот Брейгель осмелился выйти из-под пленительного очарования крестьянских сцен и впервые в истории западной живописи заняться натюрмортом и пейзажем. Его второе прозвище — Цветочный — как раз об этом. Он первый изобрел так называемый букет-сноп, состоящий из множества цветов, чье время цветения не совпадает. Бархатный — третье прозвище Яна Брейгеля, приставшее к его имени из-за потрясающей тонкости и изящества его работ. Жуки, монеты, раковины, цветы — все это прорисовано не только точно, но и удивительно нежно. 

Мастерская Яна в Антверпене процветала, и на выставке много работ его учеников, родственников и позднейших последователей. Особенно забавны маленькие картины, иллюстрирующие нидерландские пословицы — тут потомки следовали по стопам великого прародителя, Питера Брейгеля Старшего, автора знаменитой доски «Пословицы». 

«На выставке пять картин, которые напрямую являются иллюстрациями фламандских пословиц, — говорит Садков. — Они все имеют форму круга, потому что изначально имели декоративное предназначение. Такими вещами декорировали верхние части шкафов и навершия каминов. Потом эти живописные вставки заменит дельфтский фаянс. Тогда были популярны ироничные назидательные сюжеты. Пословицы подходили для этого идеально». 

Если Питер Брейгель Старший учился у вполне средневекового Босха, то Ян Брейгель Бархатный и его мастерская были крепко дружны с Рубенсом. Выставка в «Новом Иерусалиме» показывает, как постепенно удлиняются и уменьшаются круглые головы персонажей, как условный и насквозь символический средневековый пейзаж становится все более изысканным и вместе с тем реалистическим, как постепенно уходит крестьянская тема, сменяясь портретами и натюрмортами. Зрелище это настолько воплощает идею движения искусства, что у зрителя создается впечатление, что он поймал за хвост само время.