Кто победил в споре художественности и утилитарности и какие серьезные вопросы способна поднимать керамика? Об этом расскажет новая выставка в Музее-заповеднике «Царицыно».

В масштабной экспозиции, включившей 165 работ, участвуют 86 художников. Московские музеи закрыты до 15 января, поэтому открытие выставки решили провести в необычном формате — онлайн.

Как рассказала «Культуре» директор музея-заповедника «Царицыно» Елизавета Фокина, проект принципиально не стали переносить, несмотря на сложности, связанные с пандемией и музейным локдауном: «Два года назад мы решили сделать большой акцент на нашей коллекции декоративно-прикладного искусства. В 2019-м стартовал проект «Год керамики в Царицыне», однако фактически получилась двухлетка. «Керамика. Парадоксы» — большой проект, и нам хотелось открыть его в этом году. Поэтому решились на такой эксперимент, как онлайн-вернисаж. Надеемся, что нас откроют в начале следующего года и мы встретим посетителей новой выставкой».

«Культура» поговорила с Юлией Киселевой, членом кураторской группы, руководителем отдела внешних связей и партнерских программ музея-заповедника «Царицыно».

— Какие именно парадоксы покажете зрителям?

— Когда мы обсуждали идею выставки, первым делом вспомнили миф о Прометее. Как известно, он создал человека из глины, а потом боги вдохнули в него жизнь. Я провела небольшое исследование и выяснила удивительную вещь. В разных культурах встречается одна и та же идея о сотворении всего сущего из глины: в шумеро-аккадской цивилизации, в Древнем Египте, Китае. И даже у мезоамериканских племен, которые живут на другом континенте. Эта мысль о создании из глины чего-то настоящего нам понравилась, и мы заразили ею режиссера Андрея Сильверстова. Вместе с известным композитором Ираидой Юсуповой он написал мини-оперу «Глина»: о том, как боги создали мир из глины. Мы показываем ее в одном из залов.

Так что выставку мы начинаем с основы основ: погружаем зрителей в мир мифов. А уже во втором зале обращаемся к теме парадоксов. Многие даже не замечают, что керамика окружает нас повсюду. И речь не только о свистульках, вазах или чашках, но также о сантехнике, черепице и даже зубах. Мы не отдаем себе отчета в том, сколько этого материала вокруг нас. Второй парадокс — его свойства: он может быть очень разным. Например, чашка из костяного фарфора кажется прозрачной и хрупкой, ее страшно взять в руки. На контрасте мы показываем парковую керамику. В прошлом году в рамках проекта «Год керамики в Царицыне» трое художников сделали парковую мебель: два стула и столик. Она год простояла на улице, мы разрешали людям на нее садиться, и с ней ничего не случилось. Мы перенесли ее в этот зал. Это один и тот же материал — костяной фарфор и мебель, на которую может сесть человек любой комплекции.

— Что еще парадоксального в керамике?

— Мой любимый зал посвящен эволюции вазы. Я обратилась к собственному опыту. Начало самостоятельной жизни — студенчество. Дома появляется ваза: сначала это пластиковая бутылка, потому что важна утилитарность — необходимо куда-то поставить цветы. Через некоторое время хочется купить что-нибудь красивое, и появляется керамическая ваза. Потом пытаешься сделать так, чтобы ваза с букетом составляла единое целое. А затем может появиться ваза, которая вообще не требует цветов: она самодостаточна — как керамический акцент в интерьере. Или ваза, в которую в принципе нельзя поставить цветы, потому что в ней нет отверстия. А также ваза, в которой уже есть керамический цветок. И, наконец, ваза, лежащая на полу. Это фантастические штуковины, и мы их всех называем вазами. Хотя утилитарной функцией многие из них уже не обладают. В каждом зале мы задаем вопрос, надеясь на диалог со зрителем. Есть и такой: ваза для цветов или цветы для вазы?

— К керамике обращались художники-реформаторы, например, Леже, Пикассо. Они вдохнули в традиционную технику новую жизнь?

— Конечно. У нас есть зал «Большие имена», где показаны работы Врубеля, Головина, Пикассо, Леже. Это прекрасная возможность увидеть, как великие художники работали с керамикой: тот же Пикассо обратился к ней уже после 60 лет. В этот зал мы также добавили двух наших современников — Александра Задорина, члена ленинградской группы художников-керамистов «Одна композиция», и Николая Туркина, долго работавшего в Гжели. С нашей точки зрения, эти мастера относятся к большим именам. К сожалению, к ним пока приковано недостаточно внимания, они заслуживают большего.

— Расскажите о группе «Одна композиция», ей ведь посвящен отдельный зал?

— Да, у нас получилась выставка в выставке. В советской керамике нет ничего более значимого, чем ленинградская группа художников-керамистов «Одна композиция», она произвела революцию. Мы были в мастерской у одного из организаторов группы Михаила Копылкова. Он рассказывал, что художникам не разрешали делать выставки в Советском Союзе, но при этом отправляли в Европу, чтобы наши керамисты защищали честь страны на международных биеннале. Они выигрывали призы, а потом возвращались домой, где им опять не разрешали делать выставки. От их произведений до сих пор захватывает дух, они словно вне времени. Например, работа Михаила Копылкова — металлическая вешалка, на которой висит сюртук Роберта Бёрнса и платье его жены Джин Армор. Поверить в то, что одежда сделана из керамики, невозможно. Невероятный уровень мастерства.

— Керамика способна поднимать серьезные вопросы?

— Конечно. У нас есть зал «Большие темы». Мы хотим показать, как художники — советские и современные — через керамику говорят о важном: войне, любви, одиночестве, потерях. Порой затрагивают и остросоциальные темы. Например, у потрясающей художницы Елены Скворцовой есть работа «Гастарбайтеры». Мои коллеги увидели здесь историю про одиночество в большом городе. У меня было другое впечатление, но я никак не могла подобрать нужные слова. Потом позвонила Елене и попросила назвать одно прилагательное, которым можно описать гастарбайтеров. Она ответила: «Лиричные». И они действительно лиричные. Это история про толерантность, инклюзию, принятие, а вовсе не про отторжение. И в этом прелесть работ, которые мы показываем. Могут быть абсолютно разные трактовки. Есть, например, интересный натюрморт Марины Воробьевой: белый керамический поднос, на нем гамбургер, напиток с трубочкой и телефон на подставке. В прошлом году он был у нас на выставке, и мы с коллегами долго спорили. С одной стороны, его можно воспринимать как критику бездушного общества потребления. Однако я никак не могла увидеть горечь в этой работе. Сказала Марине, что для меня это просто натюрморт XXI века. Мы знаем старые голландские натюрморты, а теперь появился такой. И Марина ответила, что подобная трактовка вполне возможна.

— Зрители узнают о каких-нибудь необычных техниках?

— Конечно. Есть такой жанр — пласты: художники делают из керамики плоские листы, на которых потом творят. Пример — работы Марии Степановой-Ланской, их называют живописью на керамике. В одном из залов мы построили стену, на которой разместили эти пласты. Причем использовали шпалерную развеску, характерную для живописи. В Европе и Азии пласты, кстати, встречаются очень редко. У нас зато почти неизвестен дровяной обжиг, только в последние годы он стал набирать популярность. Мы привезли работы Татьяны Пунанс, она несколько лет проводила симпозиумы высокого огня в Гаврилов-Яме — крошечном городке в Ярославской области. Звезды мировой керамики приезжали в этот городок, жили в вагончиках. Половина участников была из Европы, другая половина — из России, и наши учились у европейцев дровяному обжигу. В одном из залов мы сделали макет печи, где показываем работы, созданные с помощью этой технологии.

— Почему у нас не развит дровяной обжиг? Слишком сложно?

— Да. Необходима печь, причем огромная: в нее может спокойно зайти взрослый человек. Туда ставятся предметы, печь закладывается кирпичами, и ее топят несколько суток. Я была на симпозиуме и видела все собственными глазами. Художники разбиваются на смены, дежурят круглые сутки, поддерживая нужную температуру. Жители окрестных деревень иногда вызывают пожарных, потому что из печи вырывается огромный столб дыма. С керамикой в этом океане пламени происходит волшебство и магия, художники признаются, что невозможно сделать никаких прогнозов. Ты никогда не знаешь, что получишь, это зависит от того, как идет огонь, как поставлены предметы. Потом печь несколько суток остывает, и художники ее разбирают. Чтобы построить ее в Гаврилов-Яме, Татьяна приглашала французского инженера. Он назвал печь «Валентиной» в честь Терешковой, которой искренне восхищался и которая, кстати, родилась в Ярославской области.

— Чем заканчивается выставка?

— Последний зал мы назвали «Мастерская художника». Мы начинаем экспозицию с истории мифа и завершаем ее историей про художников-демиургов, каждый из которых создает свою собственную вселенную. В этом зале мы пытаемся показать, чем они вдохновляются, как работают и как вдыхают в глину жизнь. Мы попросили художников-керамистов записать небольшие видео из своих мастерских. Получили ролики из разных стран мира и не собираемся их переводить или резать. Я, например, посмотрела видео японского художника — конечно, не поняла ни слова, но в данном случае вообще не требуется пояснений.

— Куда развивается керамика — в сторону большей утилитарности или художественности?

— Вопрос «красота или польза?» был поднят еще в 60-е, и споры идут до сих пор. Каждый раз, когда вы покупаете керамику, вы отвечаете на него для себя. Однозначного ответа не существует. Есть художники, которые делают вещи условно традиционные — то, что мы ожидаем от керамики. Другие откликаются на актуальные вопросы, участвуют в хэппенингах, создают инсталляции. И тогда керамика входит в область актуального искусства.

— В чем отличие российской керамики от европейской?

— Трудно дать однозначный ответ. Нашим художникам в целом близка некая избыточная изобразительность, фигуративность, хотя, конечно, встречаются разные работы. В мире больше тяготеют к абстракции. Поэтому российским авторам может быть трудно добиться успеха на Западе. Я задавала художникам вопрос: нужно ли отказываться от изобразительности, делать абстрактные вещи ради успеха за границей? Для некоторых оказалось важнее сохранить свою самобытность. Знаю и тех, кто в итоге обратился к абстрактным вещам. Керамика все позволяет и все может, она всемогуща, всевластна — и в смысле формы, и в смысле содержания.