Здесь представлены фотографии, письма самого Морозова и крупнейших представителей российской культуры рубежа ХIХ–ХХ веков, личные вещи, материалы, связанные с начальным периодом деятельности Художественного театра.

Морозов был натурой противоречивой. Он наживал миллионы и с легкостью тратил их на благотворительность, возглавлял крупнейшие текстильные мануфактуры и готов был передать управление в руки рабочих, ценил семейное благополучие и бросался с головой в роман с актрисой. Пусть не намеренно, но всю жизнь он ломал стереотипы патриархально-купеческой жизни. Выходец из старообрядческой семьи, Морозов получил блестящее образование. В Московском университете изучал естественные науки, политэкономию и философию, в Кембридже — химию. Одновременно знакомился с организацией текстильного дела на английских фабриках.

Учился, впрочем, не только «делать деньги». Тянуло к искусству, книгам. Морозов и сам в юности писал стихи, а в беседах с людьми образованными мог наизусть процитировать целые главы из «Евгения Онегина» или сцены из любимой «Снегурочки» Островского.

Театр был его страстью. История взаимоотношений Морозова и МХТ вошла в анналы российского меценатства. Но Морозов жертвовал средства еще и частным театрам Чарского, Абрамовой, Суворина, Корша. В родном Орехово-Зуеве Морозов создал два общедоступных театра для рабочих и служащих его предприятий. Здесь выступал Федор Шаляпин, сюда наезжали артисты Большого и Малого театров.

Со Станиславским, тогда еще Костей Алексеевым, Савва Морозов одно время вместе учился в 4-й московской гимназии. Когда же в 1898 году Константин Сергеевич и Владимир Иванович Немирович-Данченко принялись искать меценатскую поддержку для задуманного ими театра, Савва Тимофеевич откликнулся одним из первых: вошел в состав Товарищества для учреждения в Москве Общедоступного театра со взносом 10 тысяч рублей. Всего же на МХТ Морозов пожертвовал более полумиллиона рублей. Причем не просто «жертвовал», но стал самым активным участником строительства нового театра. Особняк в Камергерском переулке Морозов арендовал у купца Лианозова и пригласил знаменитого архитектора Шехтеля.

При этом сам капиталист заявил: «Театр — не частная собственность фабриканта Морозова, а общая собственность труппы. Вашими талантами, вашим трудом он создан». Более того, когда в 1900 году в МХТ возникли финансовые осложнения, Морозов выкупил все паи и один взялся обеспечивать деятельность театра. Правда, Станиславский сделал его заведующим финансовой частью МХТ. Морозова же интересовала не только эта «часть», но театральное целое. Он упрямо пытался вникать во все сценические премудрости. Ольга Книппер писала своему будущему мужу Антону Павловичу: «Савва Морозов повадился к нам в театр, ходит на все репетиции, сидит до ночи, волнуется страшно».

Где театр, там и красивые актрисы. Морозов не удержался в лоне добропорядочной семейной жизни. Отношения с Марией Андреевой, актрисой МХТ недолго продержались в жанре «таланта и поклонника», завязался бурный роман, где Морозов зачастую оказывался персоной «страдательной». Даже Станиславский увещевал Андрееву, объясняя ей суть происходящего: «Отношения Саввы Тимофеевича к вам — исключительные...» Андреева же, тесно связанная с большевиками (Ленин называл ее «товарищ Феномен»), уговорила Морозова пожертвовать значительную часть своего состояния на революционные нужды. А в конце концов, предпочла меценату писателя Максима Горького...

Финал жизни Саввы Морозова был трагичен. С купцами ему было скучно, да и они не питали к нему теплых чувств. Большевики считали его дойной коровой. И даже люди театра относились к нему порой иронически. А тут еще мучительный разрыв с любимой женщиной. Морозов впал в глубочайшую депрессию, стал затворником, по Москве поползли слухи о его безумии. Врачи посоветовали ему полечить нервы за границей, куда он и отправился весной 1905 года. А 13 мая его нашли застрелившимся (или все-таки застреленным?) в номере каннской гостиницы.

Говорят, Немирович-Данченко по следам этих драматических событий намеревался написать пьесу и поставить ее в МХТ. Не сложилось. А жаль. Тогда имя Саввы Морозова осталось бы увековеченным не только в камне театральных стен, но и еще в одном пронзительном «театральном романе».