«Боль и гранит»
17.10.2017
У Евгения Вучетича было два сына от первого брака. Сегодня их уже нет в живых. Младший, Виктор, скончался шесть лет назад. Наш корреспондент пообщался с Валентиной Вучетич, невесткой «советского Микеланджело». Вдова Виктора Евгеньевича хранит рукопись его воспоминаний под названием «Боль и гранит». Это объемный труд более чем в 700 страниц. С разрешения Валентины Вучетич публикуем отрывки из мемуаров, которые пока не изданы.
«Однажды отец сказал: «У меня столько замыслов, что их хватило бы на десяток жизней». Он имел в виду не портретную галерею, которая и в самом деле могла бы стать бесконечной. Речь о замыслах грандиозных композиций, посвященных героям-воинам. Впоследствии лишь немногое смогло как-то воплотиться в жизнь, остальное же так и осталось в проектах, в рассказах и в мечтах… Свои задумки в виде пластилиновых фигурок и композиций он ставил на свою полочку в так называемый загашник. Именно на ней нашлось немало скульптурных набросков, которые впоследствии стали композициями в общем ансамбле на Мамаевом кургане. <…>
Почему именно Мамаев курган? Он стал зримым символом стойкости сталинградцев, никем по сей день не оспариваемым. Были, правда, попытки отвлечь внимание от этого героического места, но больше, вероятно, от личности Чуйкова (Василий Чуйков — Маршал Советского Союза, дважды Герой Советского Союза, во время Сталинградской битвы командовал 62-й армией. — «Культура»). Ведь завистников чужой славе всегда хватало, но жизнь превращала все в анекдот. Например, был ужасно расстроен маршал Андрей Еременко (в 1942 году Еременко командовал Сталинградским фронтом. — «Культура»). По его мнению, художник очень слабо отразил его личное участие в битве. Однажды он без приглашения прибыл на курган (где уже вовсю шло строительство — ползали бульдозеры, ездили грузовики) и потребовал к себе Вучетича, но подошел к нему скульптор Саша Тюренков, который спросил, что хочет прославленный маршал от Евгения Викторовича?
Андрей Иванович объяснил, что на кургане надо обязательно поставить землянку, в которой для наглядности будут развешаны карты, планы, газеты, фотографии и другие документы, из которых должно явствовать, как он «с его другом Мыкытой Сергеевичем Хрущевым, робыли здесь победу». Распорядился и уехал, а народ посмеялся и забыл. Даже Вучетичу говорить не стали, понимая, что это форменная чепуха.
А Еременко не забыл. Спустя некоторое время, в 1964-м году, он снова приехал и поинтересовался, как движутся дела с его землянкой. И надо же! Буквально накануне Хрущева отстранили от руководства государством. Кто-то из храбрых художников возьми да заяви, что не получается теперь «с Мыкытой» — сняли его с высокой должности. А маршал Андрей Иванович — человек находчивый. «Правильно, — сказал он, — что сняли. Но землянка все равно должна быть, чтобы в ней наглядная агитация отразила, як Хрущев мешал мне победу робыть!» <…>
Однажды в мастерской отца в Москве собралось столько «золота», что Екатерина Фурцева пошутила, что она от блеска погон едва не ослепла. И, между прочим, в этой шутке была и огромная правда. Все военные были бывшими сталинградцами. Они садились за стол — и от их воспоминаний холодела спина: оживали ужасы и весь этот ад, который происходил на Мамаевом кургане. А папа жадно слушал, напитываясь их рассказами…
Однажды, уже в волгоградской квартире, я обнаружил на тумбочке у кровати отца совсем свеженькую, только что переизданную книжку Родимцева, которого знал лично, и спросил у отца: «Ты ж читал его книгу, по-моему. Сейчас перечитываешь?» Он ответил: «Это новое издание, и там есть некоторые дополнения…» То есть отец старался не упускать из внимания ни малейшей детали, которая могла дать ему дополнительную информацию.
Очевидно, с этой же целью, может быть, еще не предполагая, что когда-нибудь в будущем он создаст галерею графических портретов оставшихся в живых участников Сталинградского сражения, он начал всерьез рисовать портреты бывших рядовых и командиров, медсестер и моряков Волжской флотилии, людей разных военных профессий — от солдат до генералов. Двадцать лет спустя, пересматривая эти рисунки, я не мог отделаться от ощущения, что все эти лица написаны только вчера — до того они были живые. Во всех портретах отец умудрялся находить такие черточки, которые объединяли характеры совершенно разных людей. Все они вышли из одного великого времени, которое наложило на их лица неизгладимое сходство. <…>
Я приезжал несколько раз в Волгоград… Размеры скульптуры были невероятные. Обошел там все и лазил по прикладной лестнице к острию меча — изнутри он был похож на туннель. Когда добрался до верха и расположился на площадке, лестницу временно убрали — вдруг меч начал раскачиваться. Первым порывом было рвануть обратно вниз, но лестницы не было. Я так вцепился в бортики площадки, что потом мои руки еле отодрали, когда поднялись за мной. Внизу мне отец сказал, что по норме раскачка допускается — до 20 сантиметров в одну сторону и столько же в другую. <…>
Работа на Мамаевом кургане отца надорвала — он получил очередной инфаркт. Всего их было восемь. Мало кто знает, какие кровавые споры велись по поводу мемориала. Многие считали, что в этом месте вообще не надо никаких памятников — только поле ковыля. Когда утвердили «Родину-мать» с мечом, стали обсуждать, из какого материала возводить монумент. Из бронзы и гранита было нереально — слишком дорогой материал. Отец предложил цемент и сталь. Через восемь лет, когда мемориальный комплекс был построен, отец перенес клиническую смерть. Его спас волгоградский кардиолог — он лечил не уколами и таблетками, а часами разговаривал».
Фото на анонсе: Дмитрий Рогулин/ТАСС