Дарья ЕФРЕМОВА , Калужская область

03.06.2015

«Петербург — прихожая, Москва — девичья, деревня — вот наш кабинет». Ко дню рождения Александра Сергеевича «Культура» посетила одну из «дальних обителей» поэта — Полотняный завод, имение Гончаровых под Калугой. 

«Боже мой! Кабы заводы были мои, так меня в Петербург не заманили и московским калачом! Жил бы здесь барином», — эти строки написаны в июне 1834-го. Натали с маленькими Сашей и Наташей гостила у брата — родовое гнездо принадлежало Дмитрию Николаевичу Гончарову. Поэт улаживал какие-то дела в столице. С молодой женой состоял в активной переписке: «Ты зовешь меня к себе прежде августа. Рад бы в рай, да грехи не пускают». Приехал, как и обещал, в конце лета — загнал лошадей, чтобы успеть к ее именинам... 

Супруги провели здесь короткие, но счастливые три недели. Вставали рано, до завтрака гуляли в сосновом бору, после обеда катались на лошадях, в теплые дни купались в Суходреве. Вечерами на длинной Елизаветинской аллее играли в горелки с детьми. Пушкин, конечно же, не прекращал работать. Собирал материалы к «Истории Петра I». Как нельзя кстати пришлась роскошная гончаровская библиотека. Натали возилась с цветами — высаживала диковинные флористические композиции. То, что она «редкая до цветов охотница», в заводах знали не понаслышке. Еще дедушка Афанасий Николаевич отовсюду привозил Таше семена.

Вербена, лилии, фиалки, иберис и хризантемы. Цветы есть сейчас, будут и на Натальин день — 26 августа. В усадьбе это второй по размаху и значению праздник. Главный — все-таки Пушкинский день. 

— Мы отмечаем его каждый год на протяжении 37 лет, — рассказывает директор мемориального музея-усадьбы «Полотняный завод» Елена Назарова. — Хорошо помню наше первое 6 июня. Я тогда училась в десятом классе, музея еще в помине не было (открыт в 1999 году), но в парк с самого утра стекались люди. Беседка, лавочки, сколоченная наспех сцена. Нам, школьникам, доверили читать стихи... Сейчас праздники стали зрелищнее, богаче: театрализованные экскурсии, артистические чтения, оркестр, ярмарки, вернисажи, гости со всей страны. Но то особое, детское ощущение чуда осталось неизменным. Может быть, потому что на Полотняном всегда обитал пушкинский дух...

Эту удивительную особенность отмечали многие из тех, кому довелось побывать в деревеньке под Калугой. В том числе и знаменитости: Пирогов, Книппер-Чехова, Луначарский. «Все здесь помнит Пушкина, — писал первый нарком просвещения, — памятью о его друзьях и врагах в высокой мере овеян дворцеподобный дом». 

Невеста с долгами

Свой первый визит на Полотняный завод Александр Сергеевич нанес в мае 1830-го. Ездил к деду Гончаровой — познакомиться и поговорить о приданом. Афанасий Николаевич обещал 500 душ, но с ними что-то не заладилось. В итоге Таше досталась только бронзовая статуя Екатерины Великой высотой в четыре аршина. «Монетизировать» приданое удалось лишь после смерти поэта: предводитель екатеринославского дворянства купил скульптуру у вдовы в середине 40-х. При жизни Пушкина отлитая немецкими мастерами самодержица «украшала» гончаровские подвалы. Молодая семья, как известно, жила в долг или на гонорары...  

— Императрица фигурирует в этой истории не случайно, — рассказывает старший научный сотрудник музея-усадьбы Светлана Подлобкина. — В декабре1775 года Екатерина почтила своим присутствием прапрадеда Натали, Афанасия Абрамовича Гончарова. Калужский купец сделал огромное состояние: полотно, производимое на местной мануфактуре, поставлялось для императорского флота. К 60 годам Афанасий был одним из десяти самых богатых людей в России — полсотни фабрик, четыре железоделательных завода, семь десятков имений, шесть миллионов серебром. К моменту, когда внук фабриканта и дед Натальи Афанасий Николаевич Гончаров принял майорат, дела шли не так хорошо: был изобретен паровой двигатель, заказов на парусину для флота не поступало. В имении работала бумажная фабрика, но существенного дохода она не приносила. Экономить Афанасий Николаевич не умел: двести человек прислуги, три оркестра, бесконечные балы. К моменту замужества Таши долгов на полтора миллиона.

Мы проходим по анфиладе комнат. Двухсветный бальный зал, освещавшийся рядами окон второго и третьего этажа, столовые, спальни, бильярдные, каминные, кабинеты. Бронзовые барочные люстры, мебель в модном в екатерининские времена стиле шинуазри, готические английские часы, ломберные столики из красного дерева в стиле «Русский Жакоб», императорский фарфор, офорты со сценами охоты. Портреты Гончаровых и Загряжских. Отец Натали, коллежский асессор Николай Афанасьевич, в парадном мундире Коллегии иностранных дел. Владельцем имения он так и не стал — из-за душевной болезни. Мать Наталья Ивановна, урожденная Загряжская. Красавица, фрейлина, незаконнорожденная дочь баронессы Поссе. Говорят, знакомые подтрунивали над Загряжской, видя ее с младшей дочерью: вырастит, затмит тебя. Та отмахивалась — «слишком тиха, ни одной провинности». Она, если верить впечатлениям современников, была с Ташей холодна. Зато дед во внучке души не чаял. На Полотняном заводе малышка росла подобно сказочной принцессе. Самые дорогие и затейливые игрушки, лакомства, наряды, от которых ломились сундуки. В возрасте шести лет Ташу привезли к матери, в Москву. На ней была соболья шубка, которую нянюшки по приказу старшей Гончаровой тут же изрезали на муфточки и горжетки для сестер — негоже приучать ребенка к неслыханной роскоши.

С дедом Натали дружила до самой его смерти. «Любезный дедушка! Имею счастье известить Вас наконец о свадьбе моей и препоручаю мужа моего Вашему милостивому расположению. С моей же стороны чувства преданности, любви и почтения никогда не изменятся. Сердечно надеюсь, что Вы по-прежнему останетесь моим вернейшим благодетелем», — писала она в феврале 1831-го. 

Ждать от Афанасия Николаевича материальных благ было уже бессмысленно... 

В том же письме — ремарка рукой Пушкина. «Милостивый государь, дедушка Афанасий Николаевич, спешу известить Вас о счастье моем и препоручить себя Вашему отеческому благораспоряжению. Дмитрий Николаевич сказал мне, что Вы все еще тревожитесь насчет приданого. Моя усиленная просьба состоит в том, чтобы Вы не расстраивали уже расстроенного имения». 

Мадонна, муза, фам фаталь...

— К нам идут «на Пушкина», а потом уже спрашивают о Натали, — продолжает Елена Назарова. — Многие, конечно, интересуются сплетнями. Был ли у нее роман с Дантесом, изменила ли. Нет? Значит, кокетничала, давала повод. Приходится рассказывать, что общество того времени не отличалось строгими нравами. Молодой Геккерн мог отпускать шуточки, сочинять казарменные каламбуры и без всякого повода. Важно другое. Годы спустя, уже после смерти Дантеса, во Франции опубликовали его переписку. Он признавался, что не встречал более честной и верной женщины, чем Натали. 

Классический профиль, необыкновенно выразительные глаза, чудный контур изваянных плеч... Натали еще девочкой-подростком отличалась редкой красотой. Вывозить в свет ее стали очень рано, и она всегда была окружена роем поклонников. «Не ее вина, что все в ней было так удивительно хорошо, — вспоминала Надежда Еропкина. — Очаровательная улыбка и притягивающая простота в общении, помимо ее воли, покоряли всех. Все в ней <...> было проникнуто глубокой порядочностью. Все было comme il faut — без всякой фальши».

«Гляделась ли ты в зеркало?..» Ставшие хрестоматийными слова — «а душу твою люблю я еще более лица твоего», — приводятся даже не в оправдание. В опровержение мифа то ли о ветрености, то ли о недомыслии жены поэта. Экскурсоводам ничего не остается — красота страшна и спустя столетия, а в экспозиции любого пушкинского музея множество портретов Натали — репродукции с акварелей Карла Брюллова и Владимира Гау, копии с портрета Ивана Макарова... 

В коллекции Полотняного завода есть другой — менее известный, но не менее выразительный портрет Натали. Пушкина во вдовьем платье. Осунувшаяся, почти бестелесная, полные тоски и смирения глаза. Такой первую красавицу Москвы и Петербурга увидел Карл Мазер в 1839-м. 

...Через две недели после трагедии Наталья Николаевна уехала на Полотняный завод, где и провела следующие два года. Надеялась, что родные стены помогут, излечат, спасут. Выписала все сочинения Пушкина. «Я пыталась их читать, но у меня не хватает мужества: слишком сильно и мучительно они волнуют, — признавалась она Софье Карамзиной. — Читать его — все равно, что слышать его голос».