13.03.2023

Материал опубликован в февральском номере журнала Никиты Михалкова «Свой».

Говорить об отце, с одной стороны, легко, с другой — чрезвычайно трудно. Могу сколь угодно долго описывать факты и обстоятельства, известные в деталях лишь членам нашей семьи. Когда же речь заходит о сокровенном, о неких потаенных свойствах его невероятно богатой натуры, приходится с тщательностью, сугубой осторожностью подбирать слова.

Давно поймал себя на мысли: Сергея Михалкова как личность, как человека мы никогда толком не знали и не знаем до сих пор. Лучше других его понимала моя мама, Наталья Петровна Кончаловская. «Ему всегда 13 лет», — эта ее фраза очень многое объясняет и в творчестве, и в поведении, и в судьбе отца.

В детстве мне казалось, что он слишком сух и строг в общении с нами, своими отпрысками. Ему как будто абсолютно не свойственны были обычные для родителей сантименты — проявления восторга, нежности, умиления, «слепой любви».

Много лет спустя я наконец-то понял, что только так и мог вести себя день за днем, год за годом крупнейший детский писатель страны, видный общественный деятель, лауреат бесчисленного множества премий, орденоносец, автор национального гимна... с беспокойной и ранимой душой подростка. Некоторые свойства своей натуры он прятал от всех, храня за непроницаемым панцирем показного равнодушия сильнейшие эмоции, переживания, заветные мысли.

Однажды, будучи уже взрослым, семейным человеком, я неожиданно заболел корью. Опасаясь кого-либо заразить, попросил отца пустить меня к себе домой «на карантин». Пробыл у него в гостях больше месяца, и мы как-то удивительно прочно, по сути заново, с ним срослись, сроднились. Когда выздоровел и пришло время покидать его квартиру, я несколько дней откладывал уход. Всякий раз подыскивал причину для задержки и при этом чувствовал, что отец очень рад нашему затянувшемуся соседству.

Момент для расставания все же настал. Я собрался, оделся, зашел в его рабочий кабинет, где он, сразу же понявший причину моего визита, сидел с телефонной трубкой и с кем-то монотонно, бесстрастно беседовал.

Сделав пару шагов навстречу, слегка взволнованно говорю: «Пап, я ухожу». Он в ответ молча машет рукой: мол, давай, до свидания, счастливого пути. Такая реакция мне кажется странной, неуместной, и я, уже в некоторой растерянности, обращаюсь повторно: «Пап, я пошел». Отец снова отвечает размашистым жестом и продолжает невозмутимо разговаривать по телефону. Испытывая шок, обиду, недоумение, иду прочь, а за спиной слышится все то же спокойное бормотание. В прихожей из любопытства снимаю параллельную трубку, подношу ее к уху, а оттуда доносятся... размеренные гудки, перемежаемые односложными репликами Сергея Михалкова.

Этот, плохо передаваемый словами, эпизод рассказал мне об отце больше, чем все, что я знал о нем прежде. А еще этот случай остался в памяти как одно из самых теплых, самых волнующих воспоминаний.