Валерий ШАМБАРОВ

04.11.2022

Материал опубликован в октябрьском номере журнала Никиты Михалкова «Свой».

В годовщину освобождения Москвы от поляков мы традиционно вспоминаем славных героев той трагической эпохи, тех, кто спас Россию от гибели: Дмитрия Пожарского, Кузьму Минина, Дмитрия Трубецкого, патриарха Гермогена, Михаила Скопина-Шуйского... Но как великая и могучая держава могла рухнуть в пропасть катастрофы? Кто этому поспособствовал? Откуда, к примеру, взялся сумевший разжечь пожар Смуты самозванец?

Еще авторы XVII столетия поляк Немоевский и немец Олеарий приводили убедительные факты, свидетельствующие о том, что пресловутый Гришка Отрепьев был совершенно ни при чем. Прекрасно знавший русскую историю, изучавший закрытые архивные материалы Николай I, обсуждая с Пушкиным драму «Борис Годунов», признал произведение в художественном плане шедевром, особо отметил диалог Лжедмитрия и Марины Мнишек, однако указал на фактологическую неточность: никаким Отрепьевым самозванец не был.

Творил крестное знамение и прикладывался к иконам он не совсем так, как природный московит, — вроде бы правильно, но в каких-то мелочах движения были иными. Подобное впитывалось с молоком матери, и отвыкнуть за три года от первооснов бывший монах не мог. В отличие от русских, он после обеда не ложился на часок вздремнуть, любил запретную в нашей стране телятину, не ходил регулярно в баню... Да и все зафиксированные речи Лжедмитрия выдают следы польского образования-воспитания.

Можно предположить, что, являясь русским по крови, он родился и вырос в Речи Посполитой. Явно не был авантюристом-одиночкой. Многие окружавшие его фигуры оказывались так или иначе задействованы в тайных операциях Ватикана и ордена иезуитов: ярые враги России Адам и Константин Вишневецкие, ближайший доверенный короля Сигизмунда II Юрий Мнишек. Они немало сделали для осуществления давнего католического проекта — слияния Литвы с Польшей. Причем Мнишек был настолько уверен в успехе лжецаревича, что даже сосватал за него собственную дочь. Легкомысленным глупцом самозванец тоже не был, о реальных шансах на удачу знал наверняка.

Опекать его взялись иезуиты, чьи наставления он исполнял неукоснительно: тайно обратился в католицизм, взял на себя обязательства подчинить римскому папе Русскую церковь, а полякам отдать приграничные области со Смоленском. В походе с ним постоянно находилась группа маскировавшихся под русских священников католиков, а это значит, что готовились они загодя: изучили язык и православное богослужение, даже бороды отрастили.

В период успехов самозванца в Венеции издавалось «Повествование о замечательном, почти чудесном завоевании отцовской империи юношей Дмитрием», пересказывавшее слово в слово легенду о спасении «царевича», озвученную им самим. Книгу мгновенно перевели с итальянского на немецкий, французский, испанский, польский, латынь, распространили рекордными для того времени тиражами. Автором являлся Антонио Поссевино. Тот еще со времен Ивана Грозного курировал операции иезуитов против России, сумел обратить в католицизм шведского короля Юхана, обеспечил его союз с Речью Посполитой. Побывал и в нашей стране, когда она терпела военные неудачи, и враги надеялись принудить Ивана IV к унии.

На Западе в поддержку самозванца развернули беспрецедентную информационную кампанию. Даже великий испанский драматург Лопе де Вега получил заказ на пьесу «Великий князь Московский» (опять же на тему «чудесного спасения»).

Чтобы обеспечить Лжедмитрию власть в Москве, Богдан Бельский поднял мятеж против Годуновых. Этот прежде отвечавший за лечение Ивана IV боярин в свое время приблизил ко двору врача Иоганна Эйлофа, и, скорее всего, именно они «помогли» Грозному царю отойти в мир иной. Как утверждает кандидат исторических наук Татьяна Опарина, сей лекарь тоже был связан с иезуитами и общался с Поссевино. А последнему по поручению самозванца слали письма из русской столицы, прося прислать униатскую литературу.

Есть и другие свидетельства о скрытых корнях Смуты. Папа Павел V отправлял личные послания не только Мнишеку, но и его дочери, обращался к Сигизмунду III, требуя оказания всемерной помощи самозванцу ради торжества католической веры («этим путем, надеемся, введется она в Царство Московское»). К Лжедмитрию глава латинян отправлял своего личного посланца Александра Рангони. В день венчания на царство самозванец тайно исповедовался по латинскому обряду у патера Лавицкого, заявив, что для своей коронации специально выбрал 21 июля — день памяти Игнатия Лойолы. «Источник этого дела, из которого потекли последующие ручьи, по правде, заключается в тайных умышлениях, старательно скрываемых, и не следует делать известным того, что может на будущее время предостеречь неприятеля», — эти слова на заседании польского сейма прозвучат позже, в 1611 году.

Факты прямо указывают на масштабную подрывную операцию, которая не достигла бы поставленной цели, если бы не сложились подходящие условия. Горючий материал внутри страны помог накопить Борис Годунов: закрепощение крестьян, резкий рост податей, репрессии против настоящих и мнимых соперников, повальное доносительство, назначение на все важные посты собственных клевретов, разгул злоупотреблений... Ко всему добавились неурожай и голод. Когда помещики распускали крепостных, множились шайки разбойников. Ненавидели царя Бориса и бояре. Режиссеры диверсии все эти обстоятельства, разумеется, учли, а в самой России Лжедмитрий для одних предстал чудесно выжившим сыном Ивана Грозного, для других — орудием против Годуновых.

Вся ли Россия поверила в «законного царя»? Конечно, нет, и об этом говорит появление целой россыпи других самозванцев вроде выбранного терскими казаками «царевича Петра». Тут уж добавились смутьяны иного рода — те, кто увидел для себя возможность погулять да пограбить. Имелся и третий вид разносчиков смуты — московские бояре. Не для того они свергали Годуновых, чтобы посадить себе на шею проходимца. Их давние замыслы состояли в том, чтобы порушить самодержавие, получить аристократические свободы, как в Речи Посполитой.

Лжедмитрий у власти проявил себя во всей красе: стал перестраивать государство на польский манер, окружил себя шляхтичами и прочими выскочками, ударился в разгул и разврат, за полгода растранжирив из казны 7,5 миллиона рублей (при доходной части годового бюджета 1,5 миллиона), приказал описать владения и богатства Церкви, не скрывая, что хочет их конфисковать. Наконец, зазвал на собственную свадьбу орду буйных поляков, задиравших и унижавших москвичей.

Этим воспользовался Василий Шуйский, поднявший в мае 1606 года народ на борьбу с чужаками. Пришел конец и Лжедмитрию, и попавшимся под горячую руку наглым иноземцам. Однако взбудораженная, дезорганизованная страна уже была не в силах противостоять Смуте, которую продолжили подпитывать те же темные силы. Из московской тюрьмы организовали побег подручному самозванца Михалке Молчанову, сумевшему утащить с собой царскую печать. По дороге к границе он поднял новую волну беспорядков, заявляя, что «Дмитрий опять спасся», а наобещать убитый самозванец успел много и русских ратников награждал в свое время щедро. Получившие грамоты с царской печатью войска забунтовали. Не рискнувший изображать перед народом царя Молчанов был принят в Польше. Юрий Мнишек (вместе с дочерью) остался в России под арестом, однако его жена Ядвига Тарло устроила беглеца в своем замке Самбор. Отсюда Михалко продолжил свою агитацию.

В Средиземном море германские моряки захватили турецкую галеру, после чего гребцов-невольников, включая Ивана Болотникова, высадили в Венеции, где будущий атаман повстанцев услышал: в России появился «добрый царь Дмитрий». Откуда пошли такие слухи? В этом городе жил тогда Поссевино! Виделись ли они тет-а-тет или встреча проходила в ином составе — неведомо, зато известно, что атамана впоследствии направили прямиком в Самбор. А там Болотникову представился Молчанов (я, мол, и есть царь Дмитрий), который назначил бывшего невольника главным воеводой, поручил ему расквитаться с изменниками-боярами. Ядвига Тарло тем временем отправила сыновей Николая и Зигмунта в Рим, к папе Павлу V. Того нужно было убедить, что миссия «спасшегося Дмитрия» и Марины Мнишек продолжается.

Не успел Василий Шуйский сладить с Болотниковым, как появился второй Лжедмитрий — человек случайный, нищий еврей Богданко. Польские паны поняли, насколько удобно воевать, имея в подчинении самозванца, и взяли первого подвернувшегося под руку за шиворот. Пригрозили, объявили: будешь царем!

Власти он не имел никакой, всем заправляли поляки, в «царское» войско хлынула жаждущая наживы шляхта. К ней примкнули и русские: сторонники первого Лжедмитрия, болотниковцы... Ко второму самозванцу пришли смутьяны всех мастей — такой «царь» представлялся выгодным для многих.

Из корыстных интересов изменяли стране города, волости, высшая знать, военные. Возле Лжедмитрия II очутилась та же самая группа иезуитов, а у них, как и у Молчанова, нашлись покровители в московской верхушке. При свержении прежнего самозванца тех бояр отчего-то даже не арестовали. Марину Мнишек, которую крайне неосмотрительно освободил (вместе с ее отцом) Шуйский, иезуиты тайно обвенчали с «чудесно спасшимся мужем», дабы все видели: «царь» и «царица» живут, как и прежде, вместе. Операция продолжилась и, казалось, достигла цели. Усобицы подорвали силы России, на нее двинулись уже не сбродные банды, а настоящие армии. Бушевавшая смута смела и Шуйского. Временное правительство грызшейся внутри себя Семибоярщины обсуждало, на каких условиях звать на престол польского королевича Владислава. Дообсуждалось до того, что впустило в Москву поляков, а противники предательства оказались в плену или за решеткой.

Структуры государственной власти рухнули. Города и села превратились в пепелища, по разным оценкам, погибло от четверти до трети населения. В Москве, Смоленске, Чернигове хозяйничали поляки, в Новгороде — шведы. А в Риме пышно, с карнавалами и фейерверками праздновались победы над «еретиками». Особо чествовали иезуитов. Папа объявил отпущение грехов не только участникам войны, но и всем, кто в назначенный день посетит иезуитскую церковь св. Станислава в Кампидолио. Там ведший богослужение Аквила (генерал ордена) провозгласил: «О, даруй, Боже, яснейшему королю польскому, для блага христианской церкви уничтожить коварных врагов — московитян». При дворе в Варшаве строили планы: Россия должна стать «польским Новым Светом». То есть ее покорение приравнивалось к испанскому завоеванию Америки. Ну а русским отводилась судьба индейцев — перекрещиваться, обращаться в рабов.

Тут-то большинство русских смутьянов и стало прозревать. У них, как оказалось, сохранилось в душе представление о том, что есть еще Отечество и вера православная. Люди, наблюдая происходившее, постепенно осознавали: по сравнению с главными устоями все остальное — ничто, тлен. Такую особенность русской психологии организаторы диверсии явно не учли. Какими бы смутьянами ни были братья Ляпуновы (и армию для первого самозванца взбунтовали, и с Болотниковым на Москву шли, и Шуйского свергали), они первыми стали поднимать народ на спасение страны, принялись искупать прежние грехи. Так же повел себя «тушинский боярин» Трубецкой. А казаки писали о себе сами: «Много разорения причинено нашим воровством».

В деле возрождения уже погибшей было державы основным фактором стал не воинский подвиг, а всеобщий порыв покаяния и единения.

В этом отношении наши предки оказались мудрее нас нынешних: со времен революции и Гражданской войны миновало больше века, а мы с пеной у рта продолжаем спорить, кто был прав, а кто виноват — белые, красные, зеленые... Для героев 1612 года страшная междоусобица была реальностью. С «красными» можно условно сопоставить Первое земское ополчение, стоявшее под Москвой с весны 1611-го (казаки и голытьба, воевавшие у Болотникова и Тушинского вора), Второе ополчение Пожарского и Минина уместно, наверное, соотнести с «белыми».

Они сражались между собой восемь лет, жгли города, теряли родных и друзей. Что стало бы, продолжи они выяснять отношения? Россия исчезла бы с карты мира, превратившись в чужеземные колонии. Но поскольку главные устои были общими — вера православная и Отечество, — люди сумели преодолеть распри, объединились и победили. Так что совсем не случайно нынешний государственный праздник 4 ноября назван Днем народного единства.

Освободив Москву, предки не стали разбираться, кто прав, кто виноват в разыгравшейся трагедии, закручивать новый виток Смуты, но дружно признали: повинны были все. Покаялись друг перед другом и перед Богом и снова стали единым целым, одним народом.

Хотя смутьяны и на тот момент не перевелись. На созванном Земском соборе возобновили интриги и грызню бояре. Но их сопротивление преодолели всем миром, избрали нового царя и провозгласили: если кто не подчинится, станет и дальше мутить воду — он тем самым отсекает себя от «всей земли». Давить таких отступников тоже решили совместно, «всей землей», что и довелось испытать на себе неисправимому бунтовщику Ивану Заруцкому, решившему по новой раздуть усобицу в пользу Марины Мнишек, ставшей его пассией.

Дон от него отвернулся, Астрахань против Заруцкого взбунтовалась, а яицкие казаки выдали этого атамана с сообщниками правительственным отрядам. Всех, кто угрожал России возобновлением Смуты, ждала казнь. Марина очутилась в тюрьме, где очень быстро умерла. Поляки обвиняли в ее смерти русских, но царские послы в ответ приводили неоспоримый аргумент: «Нам и надобно было, чтоб она была жива для обличения неправд ваших».

Если кто-то и помог ей уйти на тот свет, то это наверняка были латиняне. Лжецарица слишком много знала об истинной подоплеке появления Лжедмитриев.