Захотело село городом стать...
Супруга «владельца заводов, газет, пароходов» встречает меня на вокзале.
— Давайте что-нибудь понесу, — Лариса пытается перехватить мой чемодан. Вручаю ей что полегче — авоську с недоеденным в поезде сухим пайком. Мы едем в Вятское.
— Машину жалко, — сетует моя провожатая на ярославские ухабы, — у нас в деревне дороги лучше. Тьфу, в селе.
Соблюдать правильную терминологию — здесь это очень важно. Вотчина патриарха Филарета, огуречная столица России (местные соленья поставлялись к императорскому двору), родина сметливых мужичков — отходников, многие из которых становились купцами первой гильдии, не любит именоваться деревней. «Какая я тебе деревня?» — изумляются убранные колоннами, львами и виньетками двухэтажные каменные дома. «У нас тут село!» — вторят резные скамеечки и белокаменные вазоны с розами.
Не сусально-сказочная, подмарафеченная для заезжих туристов, а самая настоящая, прямолинейная в широте проспектов, наивная в соседстве итальянских масок на фасадах и герани на окнах, русская провинция открывается не сразу. Растягивает удовольствие. Бережет сюрпризы для следующих дней. Это завтра я увижу чудесный музей ангелов и баньку по-черному, «нумера» братьев Урловых «с пианиной» и украшенным стерлядью круглым столом, стану свидетелем купания огромного алабая в мелководной речушке, которую здешний батюшка зовет Иорданом. Поймаю насмешливые взгляды местных алкашей, когда, намотав мокрую ивановскую сорочку на манер тюрбана, буду возвращаться из купели: «Верующих тут развелось!» Это все завтра, а пока с Олегом и Ларисой мы сидим на веранде их «Ресторации». Он рассказывает, как семь лет назад приехал в разоренную глубинку в поисках места для дачи. Продавалась усадьба купца Галочкина на Середской улице, двухэтажная, со львами на фасаде.
— А кругом такой кавардак, будто только что немцы ушли: развалюхи без окон и без крыш, все бурьяном поросло, — с чувством вспоминает Олег. — Вот и решили восстановить не только купленный дом, но и всю улицу. Улица потянула село...
За четыре года отреставрированы два десятка бывших купеческих особняков. Теперь в Вятском девять музеев с уникальными экспонатами XVII-XIX веков, две гостиницы, чайная и ресторан, целебные источники, парк русских забав с аттракционами, памятник императору Александру II, замененный в советские годы Карлом Марксом, а сейчас возвращенный на родной постамент. Впрочем, обо всем этом наша газета подробно рассказывала год назад — в материале Людмилы Бутузовой «Вятские, ребята хватские» (см. «Культуру» № 23 от 29 июня 2012). Как раз тогда Жаров с коллегами получил из рук президента России Госпремию — за возрождение Вятского.
Ежегодно подивиться на красоту села приезжает до 120 тысяч туристов. В ближайших планах — восстановление Воскресенской церкви, построенной в XVIII веке на средства крестьян. Пережившая десятилетия богоборчества, она возвышается над селом, недвусмысленно напоминая о временах, когда Вятское по архитектуре и качеству жизни давало фору самому Ярославлю.
Подают чай. Кажется, настало время задать сакраментальный вопрос: Олег Алексеевич, а зачем Вам, собственно, склеп-то понадобился?
Черепа на ограде
Ярославская губерния — самые что ни на есть некрасовские места. Отец поэта, Алексей Сергеевич, отставной поручик, не чуждый страсти к картам, переехал в имение Грешнево в 1826 году. С ним приехала жена Елена Андреевна, урожденная Закревская, варшавянка, дочь богатого посессионера Херсонской губернии, безуспешно противившегося сомнительной партии с армейским офицером. Брак и в самом деле оказался несчастливым, однако до поры до времени это не мешало обустраивать имение, рожать детей, исправно посещать приходской храм в Аббакумцево, что в трех верстах от усадьбы. Теперь на месте барского дома — лесок, строение с заколоченными окнами у дороги (порядком проигравшийся в зрелые годы Алексей Сергеевич держал здесь трактир), поросшая тиной заводь, в которой плавают пластиковые бутылки. Уток, не иначе, Николай Алексеевич извел — заядлый был охотник поэт Некрасов. Но вот фамильная усыпальница возле аббакумцевской Благовещенской церкви стоит и поныне. Красного кирпича восьмерик под массивным куполом в обрамлении крапивы и лопухов.
— Долгое время склеп был бесхозным, — говорит Григорий Красильников, заведующий филиалом «Аббакумцево-Грешнево» музея-усадьбы Н.А. Некрасова «Карабиха». — Он хоть и значится памятником федерального значения, охраняемым государством, в реальности даже на балансе не состоял — ни у сельсовета, ни у музея.
Мы заглядываем внутрь. Облупившаяся роспись. Пол затоплен. Сыростью и жутью дохнуло из склепа.
— Раньше вниз вела деревянная лестница, — тихим голосом продолжает музейщик, — гробы, говорят, висели на цепях. Алексей Сергеевич Некрасов умер в ноябре 1862 года. Также здесь покоился прах трех родственников поэта — невестки, супруги брата Федора Алексеевича, Софии Ивановны Миллер, и ее двоих детей: Коленьки, у которого Николай Алексеевич был крестным, и Марии. Оба ребенка умерли от скарлатины. Но... — тут мой собеседник делает паузу, будто обдумывая, стоит ли говорить об этом, — праха родных поэта здесь уже нет. В советские годы над усыпальницей надругались — это видно по фрескам: у образов стерты лики. Рассказывают, что кто-то развесил черепа на ограде, местные ребята пугали ими девчонок. Бытует история, будто после этого приехали ученые и увезли останки. Что за ученые, куда увезли — про это история умалчивает…
Ошеломленная рассказом, быстро отхожу от усыпальницы. Рядом, на церковном погосте — могила матери поэта. Беломраморный памятник, чугунная ограда. Елене Андреевне повезло — ее покой не нарушали. «Я рад, что ты не под семейным сводом погребена — там душно, солнца нет, не будет там лежать и твой поэт...», — Красильников цитирует адресованные маменьке некрасовские строки.
Мы сворачиваем в перелесок. За ним — другая достопримечательность. Школа. Начальное земское народное училище, построенное на средства Некрасова и взятое им на попечение. Ежегодно высылал сто рублей серебром. Чугунная буржуйка, крашенные мастикой полы, побитая молью тюлька, покосившийся секретер с водруженным на него глобусом, в углу — бюст поэта, кто-то возложил к нему чахлые гвоздики, за окнами — огородик и запас дров.
— Школу очень полюбили кинематографисты, здесь даже снимали сериал «Есенин» — рассказывает мой экскурсовод.
Я тоже ее полюбила — она отчасти отвлекла от грустных мыслей после посещения родовой усыпальницы Некрасовых.
— А здесь у нас учительская, — дверь в пустую комнатушку открывается с отчаянным скрипом. — Только осторожно, половицы проваливаются.
В чем прибыль, брат?
— О том, что усыпальница Некрасовых — ничейная, я узнал два года назад, — вспоминает Олег. — Тогда очень удивился. Думал, что памятник, связанный с историей семьи столь значительного русского поэта, обязательно должен быть в чьем-то ведомстве: либо музея, либо муниципалитета. Но, как выяснилось, усыпальница не только никому не принадлежит, но юридически даже не существует. То есть стоит очень красивое здание, а в документах его нет.
Жаров обратился к муниципальным властям. Попросил во временную аренду Грешнево и Аббакумцево вместе со склепом — давайте, говорит, восстановлю и назад верну. В ответ пришло очень изящное письмо от губернатора, суть которого сводилась к вежливому отказу. Затем — начались разговоры — посягнул, мол, на святая святых, достояние отечества! Не иначе, для себя покупает.
Жарова, впрочем, это только раззадорило. Но, чтобы получить право доступа к «народному богатству», сооружение нужно было узаконить. Процедура длительная: сначала пришлось провести межевание земель, сделать техпаспорт, техпланы. После того как все документы были собраны, предприниматель обратился в суд, тот, в свою очередь, начал рассылать запросы — в местную епархию, музей-усадьбу «Карабиха», в муниципалитет. Все учреждения прислали бумаги, что склеп не имеет к ним никакого отношения. Только после этого суд смог вынести вердикт: официально признал существование памятника и присудил его муниципалитету, который и выставил достояние на торги.
— Цена была смешная — 120 тысяч рублей. Вот и все наше культурное достояние. Конечно, других желающих участвовать в аукционе не нашлось. Так я стал счастливым обладателем склепа, — завершает свой рассказ Олег.
Теперь дело «за малым» — откачать воду, восстановить испорченные фрески, заново переложить пол, поставить аналои и… подарить усыпальницу музею-усадьбе. Да и по Вятскому — планов громадье. Нужно отреставрировать Урлов посад и Набережные улицы, — там своей очереди ждут торговые ряды, купеческие особняки. Если говорить о суммах, в село, которое хотело стать городом, вложено уже полтора десятка миллионов долларов. Надо еще столько же. Жарову вроде и не жалко. У математика, доктора экономических наук, заработавшего капитал по «ту сторону трубы» — на утилизации нефтяных отходов, есть к этому делу еще и исследовательский интерес. Если не сказать, азарт. Ему нравится видеть плоды своего труда.
— Когда на месте руин возникают целые исторические кварталы, живописные парки и сады — там, где были свалки, глаз радуется, говорит меценат-предприниматель. — В такой среде у людей меняется сознание. Им уже не хочется пить водку и громить все, что под руку попадется, хочется гордиться родным краем, а то и самим подключиться к работе.
К слову, в жаровской команде сейчас уже 70 человек. Считает ли он это бизнесом, рассчитывает ли на дивиденды?
— Да какая тут прибыль — хватит и того, чтобы музеи-гостиницы не были убыточными, — говорит он, — вышли, что называется, в ноль.
Не могу удержаться от вопроса:
— Неужели все это историческое наследие, кроме Вас, никого никогда не волновало? Ладно — Вятское. Но некрасовские места... Не последний все-таки в России поэт.
— Не то что не последний! — живо реагирует собеседник. — Практически все проводимые у нас соцопросы единодушно признают Николая Алексеевича самым известным человеком в Ярославле, символом города и области. Пишут концепты, разрабатывают проекты, но чаще всего добрые намерения восстановить утраченное остаются только на бумаге...
Выступали на радио, писали в местную прессу и музейные власти Карабихи. Приезжали чиновники, возмущались: «Ну, надо же — такое отношение к литератору!» Откликнулся только Жаров.
