Дарья ЕФРЕМОВА

21.11.2019

Андрей Геласимов — создатель романов «Жажда», «Степные боги», «Холод», «Роза ветров», лауреат «Национального бестселлера», автор «Тотального диктанта – 2020», который будет посвящен неизвестным событиям из жизни основателя теоретической русской космонавтики Константина Циолковского. На днях в издательском доме «Городец» вышел новый роман писателя «Чистый кайф», анализирующий феномен русского рэпа начала XXI века. В том же издательстве Геласимов запустил совместную с Фредериком Бегбедером авторскую серию современной французской прозы.

культура: Издательская аннотация рекомендует Вашу книгу как поколенческий манифест, «ностальгию по украденному времени». Вы заинтересовались русским рэпом вслед за детьми?
Геласимов: Конечно, была попытка лучше узнать молодое поколение. Наверное, из-за небольшой грусти, понимания, что стареешь... А потом на фильме «КЕ-ДЫ» у Сергея Александровича Соловьева познакомился с Василием Вакуленко — рэпером Бастой. Он там играл военкома и исполнил пару треков. Василий пригласил на свой концерт.

И я понял, что именно здесь, передо мной — герой нашего времени. О нем стоило написать. Хотя бы потому, что каждое выступление собирает тысячи человек, причем не только молодежь, но и взрослых, от тридцати до сорока пяти, и детей. Атмосфера необыкновенного единения — и это в эпоху соцсетей. Люди в едином порыве скандируют слова одного и того же текста: стоящий на сцене человек транслирует важные для всех смыслы.

культура: Что это за смыслы?
Геласимов: Рэперы называют это «трушностью», от слова true — правда. Протест против буржуазного восприятия жизни, формализма, фальши. Для них важна подлинная интонация. Почти сразу решил, что роман не будет об одном человеке. Василий под своим именем там не выведен, фигурируют несколько собирательных героев. Не хотел писать байопик, это работа не для художника. Мне было важно понять, как формировалось это поколение, почему именно таким образом оно выражает свои мысли.

культура: Еще одна объединяющая идея — «Тотальный диктант», автором которого на этот раз стали Вы. Почему решили написать о Циолковском?
Геласимов: Мне кажется, это крайне важная фигура для истории цивилизации. Вы только представьте: в нем соединилось величие и немощность. Он ведь был слабым — глухой с самого детства, аутсайдер, изгой. И этот человек своими странными идеями изменил мир.

культура: Его же принимали за чудака, ему не верили...
Геласимов: Думали, он чуть ли не бредит. А главное, никто не понимал, зачем нужен этот космос. Сейчас тоже не все понимают. Амбиции, гонка экономик. Но космос, прежде всего, телекоммуникации. Наш гаджет связан с другими, мы можем в любой момент списаться, открыть навигатор, карты: это осуществляется посредством спутниковой связи. Это меня потрясло.

культура: Думал ли Циолковский о телекоммуникациях?
Геласимов: Не уверен. Его больше увлекали философские идеи. Еще в юношеские годы в Чертковской публичной библиотеке он познакомился с другим «городским сумасшедшим» — основоположником русского космизма, провидцем, пророком, визионером Николаем Федоровым. Согласно его учению, все жившие на земле воскреснут, планета будет перенаселена, и придется искать место в новых галактиках. Звучит странно. Но это же эзотерическая философия, в которой наука, искусство, достижения человеческого разума должны быть направлены на одно — преодоление смерти. Прекрасная сказка.

культура: Да, красивая. Но главный смысл «Тотального диктанта» — проверка грамотности. Как считаете, хорошо у нас с этим? Вы говорили, даже в Литинституте, где преподаете, приходится бороться с ошибками студентов.
Геласимов: Грамотность теряется. Затем и нужен «Тотальный диктант», к счастью, очень популярный, востребованный. В прошлый раз его написали около 300 тысяч человек по всему миру — в космосе, в самолете, на подлодках. А что касается моих студентов, молодежь вообще делает ошибки, но ничего страшного, дело поправимое. Да и не главное это в Литинституте — быть грамотными, им нужно быть талантливыми, а моя задача как преподавателя — развить их дар. Так что на первых порах я за ошибки не ругаю, предупреждаю, что займусь этим на третьем курсе. Для начала важнее научить композиционно выстраивать текст, чтобы не было скучно читать. А запятые потом выучат.

культура: Стало много многословных, бестолковых больших текстов. Почему так получается?
Геласимов: Даже маленький текст можно сделать бестолковым. В какой-то момент восторжествовала бессюжетная внефабульная проза — это во-первых. Разрушилась классическая композиция, предполагающая причинно-следственную связь, — во-вторых. Плохой роман похож на схему метро. В том смысле, что вы видите станции, стоящие друг за другом вне всякой смысловой связи. «Пушкинская» существует не потому, что до нее был «Кузнецкий мост». А в хорошем романе должна быть логика. Если событие «А» не вытекает из события «Б», не работает драматургия. Звучит просто, а выполнить трудно.

культура: Какие еще проблемы в современном литпроцессе? Однообразие тем, отсутствие героев, страсть к историзму?
Геласимов: Отсутствие героев. А вот обращение к прошлому совсем не надоело, это не такой давний дискурс — ему всего-то десять лет. Свой первый исторический роман «Степные боги» о событиях 1945-го я написал в 2009 году — захотелось увидеть живыми этих высеченных из камня людей, которые победили в великой войне. Тогда это было так неожиданно, что на церемонии «Нацбеста» Артемий Троицкий просто смеялся. Какие-то темы из советской прозы, скука, сто раз уже отписали «совписы». Он только не понял, что мой взгляд — с другой временной точки: с учетом распада СССР, чеченских кампаний. К тому моменту мне страшно наскучила размытость и отсутствие твердых ориентиров.

культура: А что сейчас изменилось? Появились твердые ориентиры?
Геласимов: Как минимум два лагеря, либеральный и патриотический. Каждый со своими идеологами, писателями, телеведущими, методологией. Они между собой воюют — возникает драматургия. Появилась определенность. А в девяностые и начале нулевых царил хаос, каждый дул в свою дуду.

культура: Просто преобладал постмодернистский дискурс, сейчас снова модернистский.
Геласимов: Да, и я счастлив, что постмодернизм умирает. Он должен уйти по историческим причинам: это классическое проявление декаданса рубежа веков. Так всегда было — на рубеже XVIII–XIX, XIX–XX, XX–XXI столетий. Как правило, декаданс длится до 20-х годов, так было и в Серебряном веке, когда в одночасье все черные розы в бокале канули в Лету, и их сменил русский авангард. 

культура: А кто у нас был постмодернистом, кроме Сорокина, Пелевина, Пепперштейна?
Геласимов: Практически все. В 90-е и начале нулевых постмодернистские мотивы прослеживались и у замечательного Евгения Водолазкина, и у респектабельного Леонида Юзефовича. Андрей Битов — так просто основоположник. Дмитрий Пригов — яркий талант. Потрясающие художники, невероятные тексты, но период их активности пришелся на рубеж веков, и теперь влияние сошло на нет. Они были обречены писать в иронической деструктуризирующей манере, которая все разбирает на части, а потом снова собирает в блоки. Такова игра. Она ни в коей мере не вредна — просто это маркер декаданса, который являет собой эпоху разочарования и пересмотра ценностей. Его оружием стала ирония. А когда приходит время серьезных решений, тут уже не до иронии, за нее можно пулю в лоб получить.

культура: Насмешники уже не в чести?
Геласимов: Да, и это очень заметно. Помните, в какой-то период резиденты Comedy Club стали властителями дум, они были так же важны для российского социума, как в 70-е — космонавты. К счастью, это не может продолжаться вечно. Запрос на иронию связан с состоянием общества, отражает разброд и шатание умов. Именно поэтому два враждующих лагеря лучше: когда у вас есть антагонист и протагонист, возможна драма, когда их нет — только клоунада. Двухполюсная система приводит к развитию социальных отношений. Только драма способна создать нечто великое. То же касается большой политики. Когда существовали страны капиталистического и социалистического лагеря, два полюса, находившиеся во взаимном балансе и динамическом противопоставлении, не было мелких локальных конфликтов, которых теперь пруд пруди. Проще говоря, хаос — это плохо.

культура: Расскажите про Вашу с Бегбедером книжную серию.
Геласимов: Все идет своим чередом, переводится первая книга. Я лично просил Фредерика Бегбедера, чтобы он собрал французских романов на год как минимум, а лучше на больший срок, чтобы мы могли, когда запустимся, выпускать по книге в месяц. Задача в том, чтобы там не было маститых имен, лауреатов Нобелевки, «Букера», Медичи, Гонкуровской премии. Мы хотим, как в моей серии «Ковчег», открывать совершенно неизвестные имена. Фредерику эта идея понравилась, вокруг него тусуется литературная молодежь, он дает дорогу талантам.

культура: На что будете делать упор: большая литература, а может, нуары, детективы — словом, «жанр»? 
Геласимов: С чем я уже успел ознакомиться, это не жанр. Там есть, скажем так, интонации самого Бегбедера, легкий налет цинизма, достаточно много юмора, попытки анализировать действительность. Таков первый роман, перевод которого я заканчиваю, он называется «Хроники бензоколонки». Александр Лабрюфф, молодой прозаик, пишет о «простом» юноше, работающем на окраине Парижа, на бензоколонке. Он наблюдает жизнь, фиксирует разные события, сочиняет остроумные записки, отчасти напоминающие Монтеня. Коротенькие зарисовки, иногда пустые, а порой очень смешные, даже мудрые, трогательные. Думаю, русскому читателю понравится.

культура: Считаете, Россию и Францию по-прежнему многое объединяет?
Геласимов: Среди нас, конечно, не так много галломанов, как в XIX веке, зато у французов интерес к российской культуре очень высок. Выступая на Парижском книжном салоне, я собираю больше публики, чем в Москве. И это не эмигранты или их потомки, а именно этнические французы, они разговаривают со мной через переводчика. У них сохранился интерес к печатному слову, к профессии писателя. Им все время хочется попробовать что-то новое: еду, вино, книгу. Вообще мне понятна Франция, я с большим удовольствием буду читать французский роман, чем испанский… Ну что я знаю о Испании? Барселона, Мадрид, паэлья, фламенко. А от Франции у меня не туристические ощущения, это живая, настоящая страна. Я ее не так чувствую, как Россию, но понимаю.

культура: Вас ведь сначала признали во Франции? Перевели роман «Жажда», он разлетелся большими тиражами, и Вами заинтересовались наши критики.
Геласимов: Да, ко мне они до сих настороженно относятся. Некоторые думают, что я пишу для западного читателя.

культура: Ваши книги называют кинематографичными, сценарными, сравнивают с Викторией Токаревой. Это комплимент?
Геласимов: Конечно. Я же режиссер по первому образованию, четыре года отучился у Анатолия Васильева. Это невозможно вытравить. Думаю о драматургии, о визуализации, даже о костюмах главных героев и о гриме. Мыслю картинками. Может быть, потому что я геймер. Играю тридцать лет, особенно люблю RPG — жанр, отсылающий к настольным ролевым играм.

культура: Говорят, вредное занятие, уход в виртуальный мир.
Геласимов: Ну, не знаю, литература ведь тоже виртуальный мир. А некоторые игры сравнимы с работой писателя: вы берете героя беззащитным и нагим, развиваете, прокачиваете навыками, и в конце он убивает дракона или погибает.

Фото на анонсе: Дмитрий Коробейников/ТАСС