Анна Чернакова, Александр Адабашьян

«Хрустальный ключ: Повесть для семейного чтения вслух»

...В глубине дома раздавались детские крики и гулкие упругие удары, весь дом содрогался, на потолке прыгала люстра, но воспитанные гости делали вид, что не обращают внимания. В комнату влетел воробей, потом запрыгал по полу кожаный мяч размером с арбуз. Вслед за мячом и воробьем вбежала растрепанная, раскрасневшаяся Мари. Схватила мяч, тормозя, заскользила по паркету. Поняв, что все замолчали и смотрят на нее, она, не выпуская мяч, округлила руки, сделала книксен и с прямой спиной, ступая с носка на пятку, двинулась к двери. Но после нескольких чинных шагов не выдержала, подпрыгнула и бегом выскочила за дверь. Следом вылетел воробей. Через мгновение сверху снова донеслись радостные крики и стук мяча. Княгиня, прислушиваясь, встала, с улыбкой шепнула что-то Ивану Степановичу, и быстрым шагом вышла из комнаты.

Со второго этажа слышались смех, крики и громкий мальчишеский голос: «Белосельский-Белозерский обходит одного, второго, врывается в штрафную площадку… Удар! Белосельский-Белозерский забивает пятый гол!». Поднявшись по лестнице, княгиня остановилась, с интересом наблюдая происходящее в коридоре второго этажа. <...>

Обнаружив в детской кожаный мячик, Тема стал подбрасывать его ногой, перекидывал с подъема на колено, ударял по нему головой. Поняв, что такого ни Степка, ни Мари никогда не видели, Тема тут же щелкнул пальцами, сказал «скарафаджо» и сочинил новую игру. Даже придумал ей название — «футбол» (по-английски «фут» — нога, а «бол» — мяч). Дети пришли в полный восторг, особенно Степка. Ему было приятно вдвойне — еще раз увериться в талантах своего друга, да к тому же при свидетелях.

Когда на втором этаже появилась княгиня, растрепанные, всклокоченные Тема, Степка и Мари, забыв обо всем, носились по коридору, пиная ногами мяч. Над ними, радостно чирикая, метался воробей. С парсуны за игрой азартно следил рыжебородый дед. Тема играл один против двоих. Владел преимуществом в обводке и в ударах по воротам, обозначенным двумя стульями (остальная мебель была как попало сдвинута к стенам). Он же вел комментарий:

— Белосельский-Белозерский коронным ударом с левой забивает восьмой гол!

— И по какому это поводу поминают тут мою фамилию? — спросила княгиня.

— Крестная! – раскрасневшаяся Мари подбежала к ней, обхватила за талию. — Эти мальчики, Тема и Степка, они дедушку сегодня спасли…

Княгиня посмотрела на мальчиков.

— Дедушку спасли? А я из-за них чуть не умерла со страху. Они меня с утра в карете навестили. Помните?

— Мы случайно, — смущенно начал Степка. — Нам спрятаться надо было. Я сейчас все объясню. Дело в том, что…

Тема понял, что честный Степка начнет рассказывать о погоне, о прокламации в защиту пернатых, о девочке Мари — Марье Владимировне — через семьдесят лет, в гетрах, на велосипеде, со стайкой птичек. И поспешно перебил:

— Значит, дворец Белосельских-Белозерских — ваш? Архитектор Тома де Томон или Воронихин? По-моему, неплохо построено, особенно канелюры…

Тема, конечно, не знал, что такое канелюры, но слово показалось ему подходящим для случая. Княгиня с недоумением посмотрела на Тему. Степка решил, что она недостаточно оценила его друга.

— А, Тема, между прочим, — объявил он, — вашего правнука знает.

Дед на парсуне тоненько захихикал.

— Негодный мальчишка! — княгиня стукнула Тему веером по голове. — И сколько же мне лет, по-твоему?! Правнука он моего знает!

Она еще раз стукнула его веером, уже посильнее. Тема смутился. Мари, запрыгав, потянула княгиню за руку:

— Они шутят. Крестная, поиграй с нами, пожалуйста, а то Тема все время выигрывает! <...>

Иван Степанович взбежал по лестнице и замер в крайнем изумлении. Княгиня, подняв юбку, ловко подбрасывала мяч носками туфель с одной ноги на другую. Потом поддала его коленом, приняла на подъем. Рыжий дед на парсуне, засунув два пальца в рот, залихватски свистнул. Княгиня опять подбросила мяч и, под восторженные крики Мари и мальчиков, сильным ударом головы послала его прямо в парсуну — дед еле успел увернуться. Мари подбежала к Ивану Степановичу, прыгая и хлопая в ладоши:

— Ты видел? Правда, здорово? Прелесть, какая крестная! А игру Тема придумал. Он — изобретатель. И музыку сочиняет!

Она схватила дедушку за рукав и потащила к пианино в классной комнате. Потом потянула за собой и Тему:

— Тема, голубчик, душечка, сыграй, ну вот этот танец, что ты сочинил, что сейчас играл! <...>

На набережной под открытым окном особняка остановился молодой человек с небольшой бородкой, а за его спиной — еще несколько прохожих: двое мастеровых, разносчик, горничная. Молодой человек — судя по мундиру, студент училища правоведения — прислушался, достал из кармана блокнот, быстро расчертил нотный стан и начал записывать доносящуюся из окна мелодию «Танца маленьких лебедей», бойко, хоть и не очень чисто, исполняемую Темой. Судя по звукам, музыка также сопровождалась смехом и танцами. Те, что стояли у парапета за спиной студента, сначала притоптывали в ритм мелодии, потом стали потихоньку пританцовывать; народу на набережной под окном собиралось все больше. Оценив общее к себе внимание, горничная, мастеровые и разносчик, дурачась, взялись за руки и принялись плясать в ритме Теминой музыки.

— Петр Ильич! — окликнули студента.

— Все-все, иду, Мариус Иванович, — поспешно дописывая, отозвался Чайковский и побежал к ожидавшему его молодому человеку, балетмейстеру Петипа, напевая только что услышанную мелодию. Мариус Иванович, между тем, внимательно смотрел на танцующих.

***

Вгостиной было уже почти пусто — гости разъехались. Сидя напротив дверей в кабинет Ивана Степановича, граф Мовэ очаровывал Мари и княгиню Белосельскую-Белозерскую фокусом. Он поставил на стол кверху донышком пустую фарфоровую чашечку, а затем, просчитав: «ан, де, труа», поднял ее. Княгиня и девочка сначала взвизгнули, а потом захохотали: на столе кто-то зеленый и членистоногий, то ли кузнечик, то ли саранча, плясал канкан, вполне профессионально задирая «ноги» и «руки» и стрекоча что-то похожее на Оффенбаха. Граф снова накрыл насекомое чашечкой, а когда поднял, под ней было пусто. Несмотря на разницу в возрасте, и Мари и княгиня равно были в совершеннейшем восторге.

Граф, с виду веселый и легкомысленный, украдкой бросал быстрые внимательные взгляды на Ивана Степановича и ребят, беседующих возле бюро в кабинете генерала. И хотя со стороны казался полностью поглощенным увеселением барышень, мимо ушей его не пролетело ничего из разговора в кабинете. Услышал он и про таинственные часы, и про чудесные перемещения в пространстве. <...>

— Могу только сожалеть, что по роду занятий своих, для изготовления такого ключа умения мне уже не достанет, — говорил ребятам Иван Степанович, выдвигая ящики стола, открывая дверцы шкафов, что-то в них разыскивая.

— Но вот кто истинно достоин был называться замечательным мастером, так это сибирский дед мой Данила, Царствие ему небесное. Если же вам действительно дано будет его увидеть, то очень прошу — повинитесь за меня перед ним. Мальчишкой еще уезжал я учиться в Петербург, и не сумел исполнить обещанного ему. Так что на вас единственная моя надежда. Только помните, что успеть вам надо до захода солнца. А на прощанье и на память хочу подарить вам вот это…

Генерал, наконец, нашел и торжественно вынул из шкатулки небольшой кусок полированного гранита:

— Вот вам от того же монолита, что и наша колонна, сколок, нарочно изготовленный — будет вам мемуар о сегодняшнем дне, о подъеме Александрийского столпа и о моем чудесном, с Божьей и вашей помощью, спасении.

Потом достал маленькое колечко, на ладони протянул его Теме.

— А это сестренке моей передайте, Мане.

И заметно смущаясь, что никак с его обликом не вязалось, добавил:

— От Ванечки.

Тема со Степкой переглянулись. На ладони Ивана Степановича лежало знакомое им серебряное колечко тонкой работы: как будто две птичьи лапки держат большой, красивой огранки изумруд.

Степа, Тема, княгиня и граф Мовэ вышли из особняка. У подъезда стоял экипаж Белосельской-Белозерской. Лакей открыл дверцу и откинул ступеньки. Княгиня предложила подвезти мальчиков в уже знакомой им — она хихикнула — карете. Но граф Мовэ приобнял Тему и Степку за плечи и объявил, что, увы, добротой княгини воспользоваться они не смогут:

— Иван Степанович поручили, памятуя мою опытность и многие знания, которыми меня одарила жизнь, сопровождать наших юных путешественников в полную опасности далекую Сибирь, где служить им твердою опорою в колебаниях молодости.

Мальчики с удивлением посмотрели на него. Граф развел руками:

— Не мог я отказать Ивану Степановичу, благороднейшей души человеку. Тысячи дел, планов, высочайшие приглашения — все пришлось отменить.

Княгиня вынула из ридикюля, висевшего на поясе, маленькую лаковую коробочку, протянула ее Теме:

— Конфекты съедите в странствиях, а пустую коробочку можешь подарить моему правнуку. С поклоном от прабабушки! Если доживешь, конечно.

Она засмеялась. <...>

***

Светившиеся золотом часы в руке Темы снова потускнели. Мальчики и крепко державший их за руки граф Мовэ стояли на высоком заснеженном берегу замерзшей реки. Возбужденный необыкновенным перемещением, граф хохотал, прыгал и хлопал в ладоши. Вокруг них безмолвно темнел древний сосновый лес, с деревьями, как на подбор — статными, прямыми и высокими, как корабельные мачты. И на той стороне реки до горизонта тянулся такой же бесконечный корабельный лес.

Вдоль берега шла еле заметная тропинка. Тема и Степка, дрожа от мороза, побрели по ней. Граф, с покрасневшим от холода носом, забежал вперед и, как страус переставляя ноги по сугробам, поскакал рядом с Темой.

— Нельзя ли поближе рассмотреть гениальное изобретение, интереснее которого я ничего в жизни не встречал?

Его иностранный акцент исчез, словно и не было его вовсе. Тема, стуча зубами, ответил, что у него таких изобретений — хоть завались, и приподнял часы повыше. Граф склонился над ними, вытащил лорнет. Из нагрудного кармана его пальто вывалился зеленый членистоногий. Упав на циферблат, перевернулся, подпрыгнул и начал привычно канканировать. Степка брезгливо смахнул плясуна. Граф вскрикнул, упал на колени, быстро, как фокстерьер, разрыл сугроб, сдунул снег с насекомого и, завернув его в батистовый носовой платок, упрятал в карман. Степка недовольно покосился на графа, шмыгнул носом и, убирая часы в сумку, проворчал:

— Нежный механизм, а он… Тараканов развел!

При слове «таракан», огромная вязанка хвороста, лежавшая у тропинки, неожиданно взвизгнула, приподнялась и понеслась среди деревьев, оставляя на снегу частые следы маленьких валенок.