Людмила БУТУЗОВА

31.01.2013

Начало нынешнего года ознаменовано целым комплексом мер по спасению дворянских гнезд, разоренных временем и людьми. Вступило в силу постановление правительства РФ о льготах для арендаторов, вложивших собственные средства в сохранение федеральных памятников. Власти Московской области в десять раз увеличили штрафы за вред, нанесенный объектам культурного наследия. В Ленинградской области аварийные усадьбы выставляют на продажу за символическую цену в один рубль.

Дворянские гнезда в России возрождаются так долго и так мучительно, что большинство из них просто не доживают до очередных мер по спасению. Одна из последних утрат — рухнувший в 2009 году средь бела дня памятник федерального значения, дом Альбрехтов в поселке Котлы Кингисеппского района Ленинградской области.

— Четверть века простоял без хозяина, — рассказывает местный житель, активист общественного движения «Наше наследие» Григорий Нерлин. — Лет пять назад дом еще можно было спасти, находились инвесторы. Местные власти разводили руками: мы ничего не можем, это федеральная собственность, охраняется государством. Не очень-то государство охраняло свое добро: окна, двери выбиты, крыша ободрана. Денег не выдавалось даже на то, чтобы огородить территорию. Так и бросили умирать…

Из 30000 загородных усадеб, насчитывавшихся в России до революции, до наших дней в разной степени руинированности дошло процентов десять. Наибольшая сосредоточенность «дворянских гнезд» в Подмосковье (341 объект) и Ленинградской области (186). Тверская область числит за собой 68 старинных усадеб, Тульская — 56, Смоленская — 50, Владимирская — 43. Сведения весьма условны, так как относятся в основном к концу 80-х годов прошлого века, когда происходила более-менее полная инвентаризация старинного усадебного хозяйства. За это время много воды утекло и много чего пропало. По данным независимых исследований, к настоящему времени полностью уничтожены дворянские усадьбы в Архангельской, Астраханской, Ростовской, Волгоградской, Оренбургской, Кировской областях, в Карелии, Удмуртии, Чувашии. В Татарстане сохранилась всего одна усадьба — князей Гагариных в Тетюшах. Еще недавно в республике их было три, включая дворцовые комплексы маркиза Паллучи в Нижнем Услоне и генерала Молоствова в Куралове.

У государства нет средств должным образом содержать культурно-историческое наследие. Если не переложить заботу о памятниках на плечи потомков и инвесторов, мы скоро потеряем последнее. Похоже, сегодня это понимают все, включая самых ярых противников «распродажи национального достояния».

Искать надежные плечи власти стали с начала 2000-х, когда закон позволил приватизировать региональные памятники, а через несколько лет был снят мораторий и на приватизацию памятников федерального значения. Ожидалось, что за жемчужинами русского зодчества выстроится очередь из любителей старины и состоятельных граждан. Однако за десять лет выкуплено или оформлено в долгосрочную аренду не более сорока объектов.

Почему так?

— Государство оказалось не готово к роли продавца, — считает президент национального фонда «Возрождение русской усадьбы» Виссарион Алявдин. — В фонд обращается много желающих приобрести усадьбу «с историей». Возим, показываем, но не все затеи заканчиваются сделкой. Большинство объектов юридически не оформлены, зачастую вообще неизвестно, в чьей собственности — федеральной, региональной или муниципальной — они находятся. Сбор документов, а если усадьба стоит на балансе какой-нибудь уже несуществующей организации, то и поиск бывшего владельца, суды — всё взваливается на покупателя и может длиться годами. Оценив предстоящие мытарства, люди просто разворачиваются и уходят.

Самое печальное, что за десять лет «культурной приватизации» политика государства не изменилась: усадьбы по-прежнему находятся вне правового поля, не проведена инвентаризация, нет свода памятников… Традиционное объяснение: отсутствие средств для постановки памятников на госучет.

Подсчитано, что оформление документов хотя бы на 80% исторических объектов в Подмосковье обойдется региональному бюджету в 3 миллиарда рублей. В принципе, необходимую сумму легко собрать на штрафах с недобросовестных арендаторов, завладевших лучшими особняками, но не вкладывающих в их реставрацию ни копейки. Например, с Российской академии наук, которая довела дом майора Арцыбашева в Пущино до аварийного состояния: течет крыша, рушатся лестницы. Академия, увлеченная затяжным спором с городским округом за прилегающую к зданию землю, даже не думает об элементарном ремонте. Точно так же ведет себя в усадьбе Чернышева другой владелец — Министерство образования.

Высокопоставленных арендаторов неоднократно штрафовали за несоблюдение охранных обязательств, но суммы штрафов были смехотворными. Сейчас в Подмосковье действуют более грозные, увеличенные в десять раз штрафы за вред, нанесенный памятнику. Академии наук, например, придется выплатить около двух миллионов рублей. Для сравнения: в 2011-2012 гг. ремонтно-восстановительные работы на пяти объектах культурного наследия обошлись бюджету региона в 138,5 миллиона рублей.

Возникает вопрос: а сколько стоят выставленные на продажу объекты? В фонде «Возрождение русской усадьбы» и в риэлторских конторах, опрошенных «Культурой», утверждают, что никакой государственной методики расчета стоимости дворянских гнезд нет. Тогда от чего плясать при назначении цены за усадьбу? От знатности бывшего владельца, состояния господского дома, рыночной стоимости сотки земли под имением или от аппетитов продавца? «Продают и покупают кто во что горазд, — заявили корреспонденту в агентстве недвижимости, — надо торговаться, если есть возможность, использовать свое положение и связи».

Разброс цен в самом деле впечатляет. Питерская предпринимательница Галина Степанова выкупила у обанкротившегося завода «Сокол» усадьбу «Марьино», родовое имение Голицыных-Строгановых в Тосненском районе Ленинградской области за 5300000 долларов. Родовая усадьба в селе Воронино Ярославской области обошлась московскому предпринимателю Сергею Леонтьеву в 46000 долларов. Почем приобреталась «Вымпелкомом» усадьба «Ивановское» на берегу Истринского водохранилища или поместье «Михайловское» в Подольском районе, ставшее корпоративной собственностью РАО ЕЭС, не афишируется.

Больших денег стоит и реставрация. В зависимости от сложности предстоящих работ для восстановления одного квадратного метра старины требуется от 10000 до 30000 долларов.

Иностранные инвесторы — а это в основном потомки известных родов — по закону не имеют в России никаких преференций и борются за право выкупить или арендовать родовые пенаты на общих основаниях. Успешных примеров мало.

Французы Строгановы, например, потратили несколько лет жизни на борьбу за дворец и коневодческий комплекс в Ленинградской области. Строения полностью «убиты», Строгановы намеревались вложить в восстановление 10 миллионов евро. Оформить права собственности им не удалось. «Обременения на памятник составили тринадцать томов, каждое мы согласовывали по три-четыре раза, — рассказывает представитель семьи Олег Расторгуев. — За 80 лет советской власти дворец десятки раз перестраивали и приспосабливали под разные нужды, не только не заботясь о лепнине на потолке, но и грубо выбивая стены, лестницы, все, что мешало. А мы должны были восстановить даже розочку над дверью, которая давно замурована. Было стыдно видеть ликование чиновников, когда Строгановы сошли с дистанции. Чему радоваться? Поселок Волошово, где все это происходило, мог бы стать притягательным культурным центром. Сейчас это всего лишь зачуханный периферийный пункт».

Если бы только один поселок! Пригороды бывшей столицы империи, буквально напичканные когда-то шедеврами русского зодчества, пребывают в удручающем состоянии. «От былого величия остались руины», — констатировал на заседании правительства Ленобласти в декабре минувшего года прокурор Герман Штадлер. С ним дружно согласились. Тем более что сейчас есть на кого перевести стрелки — считается, что историческое наследие было брошено на произвол судьбы при прежнем губернаторе Валерии Сердюкове, и фактически при его правлении почили в бозе лучшие дворянские усадьбы. Под угрозой находятся особняки в Гостилицах и Котлах, в плачевном состоянии дворец Романовых в Ломоносовском районе.

Новый губернатор Александр Дрозденко намерен исправить положение. Во всяком случае, публично прозвучало, что толковым инвесторам власть готова отдать аварийные памятники за символическую цену и даже за бюджетные деньги построить к ним подъезды. Организовываются пресс-туры к восставшим из пепла дворцам и усадьбам. Возят, правда, только по одному маршруту — в Марьино, к упоминавшейся уже предпринимательнице Степановой, которая восстановила дворец Строгановых-Голицыных без всякого участия властей. К слову, три года назад, когда уже вовсю шла реставрация, в списках обладминистрации дворец числился «навсегда утраченным». Увидев список, корреспондент «Культуры», только что возвратившаяся из Марьино, указала чиновникам на это несоответствие, и те, как говорится, были приятно удивлены. Теперь сами удивляют Степанову дотошным контролем за соблюдением ею охранных обязательств и наложенных на памятник обременений.

Но хотя бы в этой части государство, как и положено, выступает гарантом сохранности культурного наследия. Иногда, правда, чиновничье усердие превосходит разумные пределы. Многие жалуются, что под видом обременений на арендатора взваливают столько социальных проблем, что цена реставрации самого памятника удваивается, а иногда до нее и руки не доходят.

Глава петербургской строительной компании Егор Серебряков взялся за восстановление бывшей усадьбы помещиков Львовых на Псковщине через два года после того, как получил ее в аренду. Дело вообще чуть не сорвалось: в документах комиссия не обнаружила спиртохранилища 1897 года постройки. Выяснилось, что строением завладел местный совхоз и отдавать не намерен. Пришлось выкупать.

— Увидев, что я заинтересован в усадьбе, и на все соглашаюсь, — рассказывает Серебряков, — на меня повесили еще и дополнительные обременения — построить водокачку в совхозе, провести им канализацию, уличное освещение. Провел. Сейчас думаю: купить совхоз целиком обошлось бы мне дешевле...

Однако не все меценаты такие покладистые. Помещик Бирюков из деревни Артемьево под Мышкиным принципиально не позволяет садиться себе на шею. Чувство собственного достоинства обрел в конце девяностых, когда удалось взять в аренду усадьбу прадеда. Отремонтировал дом, разводит лошадей, пишет книги по проблемам приватизации русской усадьбы и категорически отказывается чинить разбитую дорогу до близлежащего шоссе Мышкин – Углич.

— Почему? — поинтересовалась у барина корреспондент «Культуры», распивая с ним чаи из прадедова самовара.

— Слишком много охотников прийти на все готовенькое, — со значением дует он в блюдечко. — Я и в книжке об этом пишу: помещик — партнер государства, а не его дойная корова.

Настоящего партнерства, по мнению Бирюкова, пока не получается.

— Вот мы, инвесторы, потрудились, возвратили к жизни национальное богатство, а дальше что? Чаи распивать в тенечке? Усадьба не для этого предназначена. Она испокон веку прогрессивный механизм хозяйственной и культурной деятельности, встроенный в государственную политику. Помнит сейчас об этом государство? Нет. Ему лишь бы сбагрить тяжкий хомут со своей шеи на чужую. А должна быть концепция, как все это будет развиваться, каким целям служить, как обеспечивать себя. Я вот так мыслю: в тех поместьях, что ближе к дорогам, — трактиры, кафе, гостиницы. В глуши — оздоровительные центры, туристические привалы. Еще где-то — передвижные музеи, выставки. Посылал предложения в Минкульт. Не ответили. Вот поэтому варимся сами, как умеем...

Пошли посмотреть, как за пять километров от Бирюкова «варится» еще один прогрессивный барин. Усадьба в аренде, приспособлена под туристический центр, в бывшем каретном сарае — трактир, в господском доме — гостиница, летом по периметру ставят еще и палатки. Бирюков пригоняет своих лошадок для спортивных занятий и развлечений.

— Вот эта усадьба будет жить, затраты окупились за два года, — со знанием дела говорит он. — А еще у трех, известных мне, перспективы нет, потому что куплены не продуманно или для баловства.

Одной владеет известный литератор, хотел писать книжки на природе. Затраты на ремонт громадные, привозил из Москвы лучших реставраторов, заказывал где-то мореный дуб, чтобы все было, как прежде. Стройматериалы не успевали подвозить — к утру их растаскивали сами сторожа, нанятые в деревне за вполне московскую зарплату. Бригады строителей тоже приезжали издалека. Свои на работу «у барина» не соглашались: «Мы тут усю жизнь хозяева, че это нас в холуи записывать?», — передразнивает Бирюков своих гордых земляков.

— Если серьезно, — говорит он, — то существует прекраснодушное заблуждение, будто деревня ждет – не дождется барина, который даст рабочие места, достойную жизнь. Но они и без этого неплохо кормились с усадьбы — тащили к себе все, что можно отодрать, рубили и до сих пор рубят вековые деревья «на баньку». Еще и жалуются всюду: огородился, а мы здесь по грибы ходили…

Литератор терпел-терпел, да и забросил дело. В доме уже ни одной рамы не осталось… Та же участь постигла и другие усадебки XIX века, брошенные хозяевами на полпути к реставрации. Что они собирались с ними делать, неизвестно. Но сейчас сюда не пролезешь ни зимой, ни летом из-за мусора, навороченного со всей округи.

— Лет через десять вот этому «культурному наследию» понадобится новая реставрация — с нуля, — мрачно предрекает Бирюков.

Интересно, кого назначат за это виноватым.